Роберт Бернс, стр. 21
Гэвин Гамильтон получил письмо Бернса в воскресное утро — он, как обычно, в церковь не пошел, и мальчик, принесший письмо из Моссгила, застал его за завтраком с женой и свояченицей. Обе — и Эллен Гамильтон и ее хорошенькая сестра Маргарет — очень любили Бернса и уже слышали, как печально окончился его роман с дочкой Армора. Письмо Роберта очень огорчило их.
«Уважаемый сэр,
Мои проспекты получены вчера вечером, и, зная, что у вас раньше всех появилось желание оказать мне помощь, я посылаю вам половину. Мне необходимо прежде всего посоветоваться с вами, прилично ли будет послать бывшему моему другу, мистеру Эйкену, один экземпляр? Если он считает меня честным человеком, я сделаю это от всей души; но я не желаю быть обязанным даже самому благородному человеку, сотворенному всевышним, если он при этом считает меня негодяем. Кстати, старый мистер Армор уговорил его искалечить этот злополучный документ. Верите ли, хотя у меня не было никакой надежды, более того — никакого желания назвать ее своей после ее позорного поведения, но когда Эйкен мне сообщил, что наши имена вырезаны из документа, сердце у меня остановилось — этими словами он словно вскрыл мне жилы. Будь прокляты ее обман и клятвопреступное предательство! Но храни ее бог и прости ее, мою бедную, недавно так горячо любимую девочку; родители совсем совратили ее, плохой ей дали совет. Не презирайте меня, сэр, я и впрямь глупец, но подлецом, я надеюсь, никто не посмеет назвать несчастного Роберта Бернса».
— Немедленно пошли за ним, — говорит Эллен Гамильтон мужу, — а подписными листами я займусь сама. Его книга должна выйти, чего бы это ни стоило.
Проспекты разосланы, деньги от подписчиков начинают поступать со всех сторон. Мистер Вильсон, кильмарнокский типограф, уже сдает рукопись в набор: сейчас май, в июле книжка непременно выйдет.
4
Весной на ферме много работы, и руки Роберта всегда заняты. Но он привык до вечера держать в памяти все, что складывалось за день. В стихах он мысленно рассказывал всему миру, что с ним случилось. Иногда рассказ превращался в песню; так должна была бы сейчас петь Джин:
Обманщица Джин, неверная Джин... Зачем она уехала, зачем послушалась уговоров этой старой ведьмы, своей матери? Роберт пишет об этом всем — и в письмах друзьям и в длинной оде «Жалоба». Эта ода — воззвание к луне, к «бледному Светилу», к «Королеве ночи». Она своим неясным, негреющим светом озаряет бессонную ночь того, кому в залог любви было дано «нежное обещание назваться отцом», того, кто теперь не спит в слезах, измученный, истерзанный, оплакивая неверную женщину, нарушившую клятву.
Роберт всегда свято верил в нерушимость честного слова. Он сам никогда никого не обманывал, никому ничего не обещал, если не был уверен, что выполнит обещание. Джин знала, что она для него настоящая жена. Как же она осмелилась предать его?
Пусть он по-прежнему любит ее — он вырвет ее из сердца, он найдет другую, увезет с собой в Вест-Индию, он забудет Джин навсегда...
Майским вечером Роберт обнимает другую девушку на зеленом берегу реки Эйр. Это ей посвящены стихи о горах — она оттуда родом.
Мэри Кэмбл — «горянка Мэри», хорошенькая, веселая и очень добрая девушка. Она сама подошла к Роберту в церкви, заговорила с ним низким грудным голосом, посмотрела голубыми глазами и сама назначила ему свидание далеко за городом. Ей жаль Роберта, а ему жаль себя, и он бесконечно благодарен Мэри за ее щедрую любовь, за бескорыстную ласку. Мэри так же бедна, как он, сейчас она живет в услужении у чужих людей. С ней ему не страшно пускаться в путь. С ней можно будет пережить все трудности новой жизни на Ямайке.
А главное — она поможет ему забыть обиду, забыть Джин, ее черные глаза, темные пушистые волосы.
Мэри совсем другая — светловолосая, синеглазая.
С эгоизмом человека, который считает себя обиженным, Роберт не думает о том, что он отвечает за судьбу Мэри.
В мае, в воскресный день, Роберт прощается с Мэри на берегу реки: она уезжает к родным, чтобы подготовиться к путешествию.
Летом выйдет книга Роберта, а осенью он встретится с Мэри в порту Гринок и навсегда покинет родные берега.
Но прощание Роберт купил библию — два тома в красивых переплетах. Он пишет имя Мэри на первом томе, свое имя — на втором. И под каждым именем — текст, где суровыми библейскими словами осуждены ложные клятвы и нарушители их:
«Еще слышали вы, что сказано древними: не переступай клятвы...»
«Не клянитесь именем моим во лжи...»
Роберт пишет это не только для того, чтобы уверить Мэри в нерушимости своих обещаний и заставить ее держать слово. Он все время думает о другой нарушенной клятве, о Джин. Он не может забыть о ней, даже прощаясь со своей новой подругой.
Мэри уехала из Мохлина и увезла в залог обе библии, обещав Роберту ждать его в порту.
Оба не знали, что их встрече состояться не суждено.
А 7 июня Джин вернулась домой.
Всегда трудно рассказывать о личных делах человека, не хочется вмешиваться в то, что касается только двоих. Но в то лето — лето 1786 года — Бернс написал столько писем, он так бушевал в стихах и в прозе, что кажется, будто вместе с ним переживаешь эти дни перед выходом его первой книги.
«Я навестил Армор после ее возвращения, — пишет он Ричмонду в Эдинбург, — не затем, клянусь честью, чтобы искать хоть малейший предлог для примирения, а просто чтобы справиться о ее здоровье и — тебе я могу в этом признаться — из-за глупой непреодолимой нежности к ней, по правде сказать, весьма неуместной. Ее мать отказала мне от дома, да и Джин не проявила того раскаяния, которое можно было ожидать. Однако наш священник, как мне сообщили, даст мне свидетельство о том, что я холост, если я выполню все требования церкви и покаюсь, что я и собираюсь сделать».
К письму наспех приписано в воскресенье утром:
«Сейчас надену вретище и посыплю голову пеплом. Мне разрешено покаяться с места. Грешен, господи, помилуй меня! Книга моя выйдет через две недели. Если у тебя есть подписчики, пришли мне их имена через того же почтаря. Господи, храни праведников! Аминь, аминь.
Роберт Бернс».
Перед Ричмондом — товарищем по «четверке бунтарей», собутыльником на пирушке «Веселых нищих», Бернс всегда хотел казаться легкомысленней и циничней, чем он был на самом деле. Но осталось два письма Дэвиду Брайсу — одному из мохлинских друзей, уехавшему в Глазго. Ему Бернс пишет совсем по-другому: