Золотой век, стр. 32

Из созерцательного транса Фаэтона вывела автоматическая программа безопасности, встроенная в фильтр. Он на секунду зажмурился и вспомнил, что ищет здание Суда. А вот и оно. На поляну вела дорожка, вдоль которой были посажены дубы и темные ясени, их количество тоже было магическим. С трех сторон дорожку окружали изгороди живого самшита, образующие сложный лабиринт. Посаженные кольцом оливы охраняли темный пруд с чистейшей водой. Значение, в них заложенное, было тем же, что и традиционная богиня с завязанными глазами, держащая в руках меч и весы.

Чуть наклонившись, Фаэтон стал спускаться и мягко приземлился на траву. Теперь, когда он был у самого пруда, он понял, что сквозь хрустальную воду можно увидеть дно. Пруд казался темным только потому, что под водой располагалась просторная неосвещенная комната.

Каменная глыба на берегу была, видимо, сделана из пара-вещества, потому что прямо из нее появился человек, одетый в серебристо-синий костюм-хамелеон. Сверху на костюм был надет короткий плащ, расшитый тесьмой, на голове у человека был голубой стальной шлем, а на руках белые перчатки. В руке он сжимал копье, возвышавшееся над перьями, украшавшими шлем. Фаэтон сразу узнал его.

– Аткинс! Рад снова вас видеть. Уверен, никто во всей Золотой Ойкумене не сможет носить ничего подобного, – Фаэтон посмотрел на его подтяжки и длинные носки, – и при этом не выглядеть смешным.

– Добрый день, сэр. – Его лицо было спокойно и бесстрастно как всегда. – Я – Аткинс Секондус, парциал.

– Свободный?

– Нет, мы считаемся одним лицом. Большего я не могу себе позволить на зарплату солдата, поэтому свою копию я послал выполнять другую работу. Тот, кого вы видите, бейлиф и старшина полиции Суда. Правила запрещают военным выполнять полицейские функции, поэтому мне пришлось создать отдельную личность, при этом все воспоминания о моей военной деятельности вырезаны.

Фаэтон посмотрел на него с интересом. У них было что-то общее.

– А вам не мешают провалы в памяти?

Аткинс даже не улыбнулся, но складки у кончиков губ выступили резче.

– Когда как, сэр. Военнослужащий должен принимать на веру, что командование знает, что делает, даже если это не так. Если с моим разумом сделали что-то, я уверен, на это была причина.

– А если не было?

Аткинс не пожал плечами, но позволил себе приподнять бровь.

– Правила устанавливаю не я. Я лишь делаю то, что положено делать. Кто-то ведь должен. Для гражданских, наверное, это непонятно.

Его хорошее настроение испарилось, и голос снова стал отрывистым и серьезным.

– А сейчас я вынужден просить вас отключить все оборудование вашего костюма. В Суде запрещено иметь оружие.

Фаэтону пришлось обратиться за помощью к Радаманту, чтобы тот разъяснил ему значение слова «оружие». Получив ответ, Фаэтон одновременно удивился и почувствовал отвращение.

– Наверное, вы шутите! Не думаете же вы, что я способен…

Аткинс посмотрел на Фаэтона задумчиво и равнодушно.

– Меня совершенно не касается, на что вы способны, сэр. Я лишь следую правилам.

Но Фаэтон заметил оценивающий профессиональный взгляд, который бросил на него Аткинс. Возможно, в нем была неприязнь. Не исключено, что Аткинс изучал вероятного противника. В любом случае взгляд был вызывающим.

Радамант клюнул Фаэтона в колено и шепнул:

– Тише-тише. Это старая традиция. Никто не ходит в Суд вооруженным.

– Ладно, я не стану спорить с традициями, – пробормотал Фаэтон. Он снял шлем и позволил Аткинсу вставить в черную ткань костюма прибор, отключавший оборудование. Мыслительные группы костюма гасли одна за другой, Аткинс выключил даже те, которые ничем не управляли, даже простейшие программы реагирования на рефлексы. Фаэтон подавил гордость, он не знал, можно ли к нему применять насилие.

Фаэтон что-то сделал в прошлом, и сам он не знал, что это было, тогда как Аткинс знал все. Фаэтон спросил его об этом. Аткинс пристально посмотрел на него.

– Сэр, я не уверен, что мне следует отвечать. Я при исполнении обязанностей. Бейлиф Курии не должен способствовать нарушению законного контракта, даже если контракт этот глупый. Почему бы вам не оставить это дело в покое?

9

КУРИЯ

Они вместе ступили на поверхность камня. Фаэтон погружался в него медленно – микроскопические, размером с молекулу, устройства, скрытые в паравеществе, проходили через доспехи и через тело в поисках спрятанного оружия. Суперметалл крисадамантин мешал проверке, поэтому устройства, осматривая внутренность костюма, проникали через ворот. Никакого неудобства Фаэтон не испытывал, но почувствовал себя униженным.

Наконец они оказались на ведущей вниз лестнице. Эстетический протокол, действовавший наверху, отличался от протокола, применявшегося здесь. Старомодный костюм Аткинса изменился. Скорее всего, он тоже был сделан из псевдоматерии, а не на основе нанотехнологий, так как в момент смены костюма окружающая температура не поднималась. Во время переодевания Фаэтон успел заметить, что под костюмом на Аткиясе был еще один костюм с множеством вертикальных карманов, в которых лежали запасные картриджи, реагирующие элементы, сборное нанооружие.

На поясе у него висели нож и катана. Фаэтон не мог не изумиться такому анахронизму. Как может человек настолько следовать традиции, чтобы иметь при себе острые металлические предметы, предназначенные для протыкания и разрезания людей?

Весь процесс переодевания занял не больше доли секунды. Теперь на Аткинсе было белоснежное пончо с жестким воротником, вместо копья он сжимал в руке дубинку, принадлежавшую иному периоду военной истории – Фаэтон не знал к какому. Он догадался, что белое пончо – одежда периода Объективной эстетики, относившегося к поздней Пятой эре, то есть много раньше эпохи Эстетического единства.

В те времена, когда еще не существовали софотехнологические программы преобразования, различия между нейроформами создавали трудности в переводе и понимании между нейроформами (Основной, Магической, Цереброваскулярной и Инвариантной). Невозможно было адекватно воспринимать искусство друг друга. И как следствие Объективная эстетика была геометрической, безликой, стилизованной, она больше напоминала об иконографии, нежели о живописи. Фаэтону она не нравилась.

Внизу, в вестибюле, кто-то стоял. Фаэтон не сразу узнал его в полумраке.

– Ганнис! Это вы или один из вас?

Человек повернулся. Да, на самом деле это был Ганнис, они работали вместе над юпитерианским проектом. Сейчас на нем был надет официальный костюм, а на голове – широкий головной убор, какие носили в Европе Пятой эры. Тяжелый полуцилиндрический плащ, похожий на надкрылья жука, свисал с широких наплечников. На них же крепились то ли кисточки, то ли усики с мыслительными коробками, листочками для заметок и интерфейсами – множество рук всегда было популярно в Европе.

– Рад вас видеть, Фаэтон!

Однако в его глазах Фаэтон увидел какую-то пустоту или напряженность. Он сразу понял, что тот пользуется программой, контролирующей выражение лица. Ганнис наверняка узнал доспехи Фаэтона.

Значит, Ганнис был одним из них.

Фаэтон подумал: «Боже мой! Есть ли в Золотой Ойкумене хоть один человек, кроме меня, кто не помнит, что я сделал?»

Из финансовых отчетов было видно, что он неоднократно бывал на Юпитере. От этой мысли Фаэтон сразу же успокоился, словно они с Ганнисом были старыми друзьями или деловыми партнерами.

В ту же минуту, как озарение, он ощутил уверенность: что бы ни сделал Фаэтон, Ганнис участвовал в этом деле или, по крайней мере, помогал ему.

– Вы тоже прибыли, чтобы предстать перед Курией? – вежливо спросил Фаэтон.

– Предстать? Не понимаю, что вы хотите сказать. Мой групповой разум представляет здесь интересы Гелия.

– Вы его адвокат?

С чего это Ганнис помогает Гелию? Фаэтон всегда считал, что эти двое соперничают между собой. Естественно, Синноэтическая школа с ее прямыми интерфейсами разумов-машин, с ее групповым массовым разумом, не могла принимать индивидуалистические традиции манориальных школ, к тому же они были конкурентами в борьбе за клиентов, за нишу в социальной экономике.