Талтос, стр. 96
Это было громадное пространство.
Несколько пересекающихся световых лучей она видела еще снизу. Теперь ей удалось разглядеть отопительные трубы и огромные шкафы, стоящие в каждой нише. В каждой, за исключением одной, в которой глубоко внутри была помещена кровать, а рядом с ней масляная лампа.
Кровать была гигантская, собранная из тех простых брусьев, какие часто используются в строительстве в сельской местности. Балдахина уже не было, и лишь многослойная сетчатая занавеска от москитов была протянута над самым верхом. Сетка перекрывала вход в нишу. Мэри-Джейн подняла ее – и Мона упала на самый мягкий в мире матрас.
Ох, только бы он был сухой! Он был сухой! Огромная перина, вздохнув, охватила ее. А масляная лампа, хотя и находилась в опасной близости к постели, превращала нишу в нечто вроде уютной маленькой палатки.
– Бенджи, тащи сюда ящик со льдом, и немедленно!
– Дорогая, я только что отнес его на нижнюю веранду, – ответил мальчик, вроде бы с луизианским акцентом франкоговорящих выходцев из Акадии. «Он говорит совсем не так, как старушка. Ее манера речи не отличается от нашей, – подумала Мона. – Ну разве что немного…»
– Знаешь что? Просто иди и принеси его, – велела Мэри-Джейн.
Сетка поймала весь золотой свет и превратила большую мягкую постель в великолепное уединенное убежище. Хорошо было бы здесь умереть – возможно, лучше, чем в водном потоке с цветами.
Боль вернулась снова, но на этот раз она была вполне переносимой. Что следует делать дальше? Мона читала об этом Следить за дыханием? Или что-то другое? Она не могла припомнить. Этот вопрос она не успела исследовать досконально. Боже, это уже почти началось.
Мона схватила Мэри-Джейн за руку. Мэри-Джейн лежала рядом, глядя на ее лицо, и вытирала ей лоб чем-то мягким и белым, мягче носового платка.
– Да, дорогая, я здесь. А это становится все больше и больше… Мона, это не просто… это…
– Это будет рождено, – прошептала Мона. – Это мое. Это будет рождено, но, если я умру, вы должны сделать кое-что для меня – ты и Морриган, вместе.
– Что?
– Украсить мою могилу цветами.
– Сделать что?
– Не кричи! Я говорю о том, что действительно важно.
– Мэри-Джейн!!! – закричала бабушка от основания лестницы. – Спустись немедленно и помоги Бенджи сейчас же поднять меня наверх, девочка!
– Постройте плот, полный цветов, – ты знаешь какой, – говорила Мона. – Глицинии, розы… Все, что цветет поблизости… болотные ирисы…
– Да, поняла. И что потом?
– Только сделайте его хрупким, по-настоящему хрупким. Чтобы я смогла уплыть на нем отсюда, и он медленно распадался бы на части, двигаясь по течению. И тогда я погружусь в воду… как Офелия!
– Да, хорошо. Все, что ты пожелаешь! Мона, теперь мне страшно. Я в самом деле боюсь.
– Тогда стань ведьмой, ведь никто не станет возражать против этого. Правда?
Что-то разорвалось! Словно кто-то проткнул отверстие сквозь это. Боже, она умерла внутри?
«Нет, мама, но я выхожу. Пожалуйста, приготовься взять меня за руку. Ты необходима мне».
Мэри-Джейн подтянулась на коленях, руками она хлопала себя по щекам.
– Во имя Бога!
– Помоги ей, Мэри-Джейн! Помоги ей! – вскрикнула Мона.
Мэри-Джейн крепко закрыла глаза и положила руки на гору живота Моны. Боль ослепила. Мона пыталась рассмотреть хоть что-то, увидеть свет в сетчатом покрытии и плотно закрытые глаза Мэри-Джейн; она чувствовала ее руки, слышала ее шепот, но не смогла ничего сделать. Она падала. Вниз, сквозь заболоченные деревья, с поднятыми кверху руками, пытаясь ухватиться за ветки.
– Бабушка, помоги! – вскрикнула Мэри-Джейн.
И тут же послышался быстрый стрекот ног маленькой старушки!
– Бенджи, убирайся отсюда! – вскрикнула старушка. – Вернись вниз – ты слышишь меня?
Вниз, вниз, сквозь болота, боль становилась все круче и круче. Боже, не удивительно, что женщины ненавидят это! Без шуток. Это кошмарно. Господи, помоги мне!
– Господи, Иисус Христос, Мэри-Джейн, – кричала бабушка. – Это ходячий ребенок!
– Бабушка, помоги мне, возьми ее руку, возьми ее. Бабушка, ты знаешь, что это такое?
– Ходячий ребенок, дитя мое. Я слышала о них всю свою жизнь, но никогда не видела ни одного. Иисус, дитя. Когда там, на болотах, у Иды Белл Мэйфейр родился ходячий ребенок, говорят, что он стал выше своей матери, как только вышел из нее, и прадед Тобиас пришел туда и разрубил его на куски топором, в то время как мать лежала тут же в постели и кричала! Неужели ты никогда не слышала о ходячих новорожденных, дитя мое? На Сан-Доминго их сжигали!
– Нет, только не этого ребенка, – рыдала Мона.
Она блуждала в темноте, пытаясь открыть глаза. Боже праведный, какая боль! И внезапно маленькая липкая рука поймала ее за руку. «Не умирай, мама».
– Ох! Богородица, Дево, радуйся, – произнесла бабушка, и Мэри-Джейн повторила ту же молитву, отставая только на строчку, как магнитофонная лента… – Благословенна в женах и благословенна будь…
– Посмотри на меня, мама! – Шепот раздавался прямо в ее ухе. – Посмотри на меня! Ты нужна мне, помоги мне вырасти большой, большой, большой…
– Вырасти большой! – вскрикнули обе женщины, но их голоса слышались откуда-то издали. – Расти большой! Богородица, Дево, радуйся, помоги ей вырасти большой.
Мона смеялась! Вот и хорошо, Матерь Божья, помоги моему ходячему ребенку!
Но она падала вниз, сквозь деревья, целую вечность, и совершенно неожиданно кто-то схватил ее за обе руки. Мона посмотрела сквозь сверкающий зеленый свет и увидела над собой свое собственное лицо! Свое собственное лицо, белое, с небольшой россыпью веснушек и такими же зелеными глазами, и свои рыжие волосы. Была ли это она сама, оказавшаяся внизу, чтобы остановить падение, чтобы спасти самое себя? Это была ее собственная улыбка!
– Нет, мама, это я. – Две руки сжали ее пальцы. – Посмотри на меня. Это Морриган.
Медленно она открыла глаза. У нее перехватило дыхание. Она хватала ртом воздух, пытаясь дышать, пытаясь сопротивляться силе тяжести, пытаясь поднять голову, добраться до своих великолепных рыжих волос, подняться достаточно высоко, чтобы… только удержать ее лицо и… поцеловать ее.
Глава 24
Когда Роуан проснулась, шел снег. Она была в длинном хлопчатом халате, который ей дали, – что-то очень толстое, для нью-йоркских зим. В спальне, совершенно белоснежной, было очень тихо. Майкл спал крепко, уткнувшись лицом в подушку.
Эш работал у себя в кабинете, внизу. Так он сказал ей. А может быть, закончив дела, также пошел спать.
Она ничего не слышала в этой мраморной комнате под спокойным снежным нью-йоркским небом. Она стояла у окна, глядя на пасмурные небеса и на то, как становились видимыми снежные хлопья, летящие, маленькие, но отчетливые, и тяжело падали на крыши окружающих зданий и на подоконник у окна, шаловливыми порывами ударяя по стеклам.
Она проспала шесть часов. Этого было вполне достаточно.
Роуан одевалась, стараясь производить как можно меньше шума. Она выбрала простое черное платье, которое обнаружила в чемодане, – еще одна новая и дорогостоящая одежда, купленная другой женщиной, возможно более экстравагантная, чем любая другая, купленная самой Роуан. Жемчугаи жемчуга Туфли, зашнуровывающиеся выше подъема, но на опасно высоких каблуках Черные чулки. Немного косметики.
Затем она прошла через тихие коридоры. Нажала на кнопку, отмеченную буквой М. Ей сказали, что там можно увидеть кукол.
Куклы. Что она знала о куклах? В детстве они были ее тайной любовью, в которой она всегда стыдилась признаться Элли и Грэму или даже своим друзьям. Обычно она просила в подарок на Рождество набор химикалий, или новую теннисную ракетку, или новые компоненты для любимой стереосистемы, которая находилась в ее комнате.
Ветер завывал в вентиляционной шахте, словно в дымовой трубе. Ей нравился этот звук.
Двери лифта мягко раздвинулись, открыв кабину, стены которой были покрыты деревянными панелями и изысканно украшены зеркалами. Отделку кабины она едва запомнила этим утром, когда они прибыли перед рассветом. Они уехали на рассвете. Они вернулись на рассвете. Им возвратили шесть часов. Теперь для ее тела уже наступил вечер, и она это почувствовала по его готовности встретить ночь.