Плач к небесам, стр. 130

Бредовые мысли.

Ужас этого мира как раз и заключался в том, что тысячи злодеяний совершались теми, кто никогда не был ни обвинен, ни наказан, и рядом с величайшими обещаниями никогда не было ничего, кроме несчастья и нужды. Детей искалечили для того, чтобы сделать из них хор серафимов, и их пение стало плачем, обращенным к небесам, – к небесам, которые их не слышат.

А с ним самим все это произошло по чистой случайности – чудесной случайности – только потому, что в одну далекую зиму он пел по ночам на узких улочках Венеции, обнажая свое сердце под такими же, как эти, звездами.

«И все же, если предположить, что все так, как сказала она…»

Он стоял в темноте и смотрел на нее, на изгиб ее головы, на голые плечи под свободно накинутым покрывалом, а когда Кристина подняла на него глаза, он увидел белизну ее лба и темные очертания лица.

«Если предположить, что это действительно возможно… Что где-то на краю земли, на блистающей окраине своего собственного мира, они могли бы жить вместе и любить друг друга, а все остальное – то, что дано другим, – пропади оно пропадом!»

– Я люблю тебя, – сказал он и подумал: «И ты почти заставила меня в это поверить».

Голос его дрогнул. Ну как он может бросить ее? Как он может бросить Гвидо? Как он может бросить самого себя?

– И когда ты уезжаешь? – спросила Кристина. – Если уж ты решил так поступить и ничто на свете не может тебя остановить…

Тонио покачал головой. Только бы она ничего больше не говорила! Она еще не приняла это, нет, еще не приняла, и по крайней мере в этот миг ему было невыносимо слышать, что она притворяется. Последнее представление оперы должно было состояться на следующий день. И хотя бы это время у них еще оставалось.

7

И вот пришло время заключительной скачки. Лошади рвались вперед, врезаясь в толпу, подминая под себя зрителей, и хотя в воздухе стояли пронзительные крики, ничто не могло остановить их стремительное движение в сторону площади Венеции. Мертвых и раненых тут же уносили прочь. Тонио, стоя на вершине трибуны, прижимал к себе Кристину и смотрел на площадь, где на головы взмыленных, обезумевших животных набрасывали серые тряпки.

Тьма медленно опускалась на крыши домов. Начинался великий завершающий ритуал карнавала, знаменующий последние часы перед наступлением Великого поста: мокколи [42].

Свечи повсюду.

Они появились в окнах вдоль узкой улицы; они появились на крышах карет, на концах шестов, в руках женщин, детей и мужчин, сидевших у дверей… и вот уже вокруг мерцали тысячи и тысячи свечей. Тонио быстро схватил огарок у стоявшего рядом с ним человека и коснулся свечи Кристины, ибо кругом уже раздавался зловещий шепот: «Sia ammazato chi non porta moccolo» – «Смерть тому, кто не несет свечу!»

Тут же какая-то темная фигура метнулась вперед и задула свечу Кристины, хотя она и пыталась прикрыть пламя рукой. Раздался крик: «Sia ammazata la signorina!» [43] Тонио тут же зажег ее свечу снова, а затем, прикрывая собственный огонек от того же шельмеца, сильным выдохом из своих мощных легких задул его свечу и произнес то же проклятие: «Sia ammazato il signore!» [44]

Вся улица внизу стала морем тускло освещенных лиц. Каждый пытался защитить пламя своей свечи и в то же время задуть свечу у другого.

«Смерть тебе, смерть тебе, смерть тебе…»

Взяв Кристину за руку, Тонио повел ее вниз по ярусам трибуны, задувая слабые огоньки направо и налево, а люди вокруг пытались ему отомстить. Проскользнув в самую гущу толпы, Тонио притянул Кристину к себе под мышку. Он мечтал о какой-нибудь боковой улочке, где они могли бы перевести дыхание и снова начать ту маленькую любовную игру, какой мучили друг друга весь этот день, перемежая это вином, смехом и почти отчаянной бравадой.

Сегодня вечером оперное представление должно было быть коротким и закончиться до двенадцати часов, то есть до начала Пепельной среды [45], и сейчас он не думал ни о чем, кроме звездного неба и обволакивающего океана тоненьких огоньков и шепота вокруг: «Смерть тебе, смерть тебе, смерть тебе…» Тут его пламя погасло, и у Кристины тоже. Девушка ахнула, но в этот момент Тонио, которого пихали и толкали со всех сторон, прижал ее к себе и раскрыл ее губы своими, не обращая никакого внимания на то, что их свечи погасли. И толпа понесла их, повлекла за собой, словно морская волна.

– Дайте-ка мне ваш огонек, – быстро обратилась Кристина к высокому человеку, стоявшему рядом с ней. Зажгла свою свечу и передала огонь Тонио.

При освещении снизу лицо ее приобрело какой-то жутковатый вид. Мягкие завитки волос отливали золотом. Она положила голову ему на грудь и приставила к его свече свою, чтобы его большие ладони смогли загородить оба язычка пламени.

Наконец настало время уходить. Толпа потихоньку рассеивалась. Детишки все еще задували свечи у своих родителей и дразнили их ритуальным проклятием, родители вторили им тем же, и это сумасшествие постепенно перекинулось на боковые улочки. Но Тонио стоял неподвижно, не желая покидать этот последний островок карнавала даже ради последних моментов театрального экстаза.

Все окна были по-прежнему освещены. На улицах висело множество фонарей, и проезжающие мимо кареты светились огоньками.

– Тонио, у нас мало времени… – прошептала Кристина.

Ему ничего не стоило удержать ее маленькую ручку против ее воли. Девушка тянула его, но он не шевелился. Тогда она встала на цыпочки и положила руку ему на затылок.

– Тонио, ты о чем-то мечтаешь…

– Да, – пробормотал он. – О вечной жизни…

Она повела его на Виа Кондотти. Она чуть ли не танцевала впереди его и тащила его за длинную руку, как за поводок. Вдруг подскочил какой-то мальчишка и прошипел:

– Sia ammazato…

С вызывающей улыбкой Тонио вскинул руку и спас свой огонек.

Произошедшее дальше случилось так быстро, что потом он не мог сложить все кусочки мозаики в одно целое. Неожиданно перед ним возник какой-то силуэт, потом искаженное гримасой лицо, послышался шепот: «Смерть тебе!» Кристина отпустила его руку, он упал, потеряв равновесие, и услышал, как она закричала.

Он выхватил кинжал в тот же момент, когда почувствовал холод лезвия у своего горла.

Тонио выбил его, лезвие полетело вверх, оцарапав ему лицо; он же выбросил руку с кинжалом вперед и нанес им три удара человеку, пытавшемуся прижать его к стене.

Но в тот миг, когда нападавший стал наваливаться на Тонио всем своим весом, он почувствовал, что сзади находится еще кто-то, и тут же его шею сдавила удавка.

В состоянии абсолютного ужаса он начал бороться, достал левой рукой человека, напавшего сзади, а правой рукой ворочал кинжалом в кишках другого.

Тут раздались топот и крики, крики Кристины. А он уже задыхался, шнур впивался в его плоть… И вдруг шнура не стало.

Тонио повернулся и бросился на нападавшего, но тут кто-то, схватив его за руки, закричал:

– Синьор, синьор, мы в вашем распоряжении!

Он оглянулся. То был человек, которого он никогда не видел, а за его спиной стояли бравос Раффаэле, те самые люди, которые преследовали его несколько недель, и между ними – Кристина, а они держали ее, но с таким видом, словно защищали и вовсе не собирались обижать. А у его ног лежал убитый им человек.

Грудь Тонио тяжело вздымалась. Он вжался в стену, как загнанное в угол животное, не верящее никому.

– Мы состоим на службе у кардинала Кальвино, – сказал ему тот человек.

И было ясно, что люди Раффаэле не нападали на него. Они стояли тут же.

Между тем напирала толпа, сотни тонких свечей. И постепенно Тонио осознал: все эти люди пришли, чтобы защитить его.

Он смотрел на убитого.