В зоне поражения, стр. 12
— Послушай, Кардашов, ты умный парень, начитанный, — начал лейтенант, разглядывая Андрея, будто хотел убедиться, действительно ли он «умный парень». — Что же тебе — все равно, кто рядом с тобой учится?
— Я сам понимаю, что прозевал Суворова… — очень было неприятно оправдываться перед лейтенантом.
— Хорошо, если понимаешь, — Глеб Константинович сидел за столом у окна и время от времени поглядывал на улицу, по привычке проверяя, все ли там в порядке. — Ну, а дома ты у него бывал?
— Не был. — Андрей до сегодняшнего дня даже и не подумал, сходить к Сашке домой. — Да с ним не больно-то и подружишься.
— Разве о дружбе разговор? — лейтенант досадливо передвинул настольный календарь на противоположный конец стола. — Ты, наверное, видел в кино, как спасают людей во время пожара? Когда нависает смертельная опасность. Так же бывает на эпидемиях или в зоне какого-то другого поражения. Видел? Так вот, считай, что мы тоже работаем в зоне поражения. Мы должны действовать быстро, точно, используя все доступные средства… А тут что получается, — Турейкин требовательно посмотрел в глаза Андрею. — Человек с тобой чуть не полгода учится и совершает правонарушение… Почему? Может, у него друзья какие-нибудь такие? Мы же ничего не знаем…
— Я с ним хотел вчера сразу же… Он, знаете, какой?.. А вообще-то я замечал, он вроде в соседнем доме живет…
— Что вчера? — перебил лейтенант. — Как против эпидемий, так и против преступности должна быть строгая профилактика… А ты «вчера»! Слышал я, у вас там все против этого Суворова. Даже учительница. Конечно, когда человек один, он и попадает под это самое поражение. Ходим по чердакам, подвалам, а что делается под носом — не видим. — Лейтенант все время двигал с места на место настольный календарь. — Понимаешь, Кардашов, о чем я говорю?
— Понимаю, — уныло ответил Андрей, — что толку теперь от его понимания.
Глеб Константинович внимательно посмотрел на него:
— Может, тебе скучно, надоело?
— Нет, нет! — заторопился Андрей. — Мне только стыдно, что я проследил Суворова…
— Конечно, стыдно… Но ты думаешь, мне не бывает стыдно? Недавно у нас в районе с пожилого человека шляпу сбили, он упал, ушибся. Кто эти хулиганы? Может быть, и не наши вовсе. Приехали откуда-то — вокзал-то вот он, рядом… А разве от этого легче? А может, живут у нас с тобой под боком: хоть старого, хоть малого могут обидеть. А мы ходим и не знаем. Думаешь, мне не стыдно?.. Я вот мечтаю: когда-нибудь совсем не надо будет милиции. Каждый будет, как ты, добровольно следить за порядком. Сплошные юдеемовцы! — Глеб Константинович неожиданно рассмеялся, губы у него растянулись, на глазах слезы выступили. Он вытер указательным пальцем эти слезы. — Представляешь, какая жизнь настанет?! Ну а пока у нас даже в школе вон что творится. Значит, нужны мы еще с тобой, Кардашов. И теперь просто дело чести нашего отряда как можно быстрей найти Суворова. Я думаю — не сходить ли тебе к нему домой? Все-таки вместе учились…
— Я сейчас пойду! — заторопился Андрей.
— Сейчас поздно. Завтра сходишь. У него младший братишка есть, поговори с ним, — вспомнил лейтенант. — Иногда эти младшие знают больше старших.
— Я у него все выспрошу, вот увидите, Глеб Константинович…
«Пусть его тюрьма учит»
«От меня никуда не денешься!» — пригрозил самодовольный Кардашов…
Нечего следить за ним — он не преступник, он рассчитался, за что должен был… — Сашка опустил лицо в колени и закрыл глаза. Если бы не рассчитался, человеком бы себя не чувствовал. Когда искал железяку, хотел только отомстить… Казалось, сейчас расквитается и все — обида исчезнет. А когда ударил и услышал крик Олега, а потом увидел кровь, понял, что теперь все — теперь конец…
Теперь никогда он ничего им не докажет. Они теперь, выходит, во всем правы. А он навечно виноват перед ними… перед всеми. И перед Назарихой, и перед отцом, и Валерий Поздняков теперь уж не стал бы с ним связываться.
Что они с ним сделают? Отправят в колонию? У них в интернате Бобра собирались отправлять. Пускай в колонию. Наверное, отца вызовут. Опять будет драться.
Была бы у Сашки жива мать… Она бы даже сейчас поняла и простила его… Тетя Клава не обижает, но она всегда за Павлика.
И опять Сашка вспомнил слова Кардашова: «От меня никуда не денешься!» Надо быстрей уходить, пока не вернулся этот…
Сашка поднялся, с высоты оглядел пустой коридор. Найти место, чтобы никто не видел, не мешал. Ему надо обдумать все самому…
Пятно крови на лестнице уже вытерто. В нижнем коридоре тоже никого. Входная дверь открыта и, чтобы не захлопывалась, заложена кирпичиком…
Почему-то все это показалось Сашке особенно обидным: с ним беда, ему некуда деться, а кто-то проветривает школу, открывает двери, закладывает кирпичиком… Всем на него наплевать. Вот он один, навсегда уходит из школы, а уроки идут, как обычно. Спрашивают, отвечают, ставят отметки…
Куча металлолома была свалена у самой волейбольной площадки. По другую сторону от площадки начиналась березовая роща. Но за первыми же березами — они еще голые, и ветки кажутся неестественно тонкими — высокий плотный забор. Он отгораживает школьный двор от Сада мичуринцев.
Сашка туда лазил не ради яблок или цветов — какие зимой цветы? — а ради сторожевой собаки. Овчарка старая уже, но умная. Сашка к любой собаке подходил, и она не лаяла. И сам не знал, как это у него получается. Но, конечно, не случайно. Воля у него сильная. Наверное, ему дрессировщиком надо быть. Но он не хочет — это же обязательно мучить зверей, заставлять делать их, чего они не хотят. Даже в зоопарке они какие-то полудохлые. Сашка водил в зоопарк Павлика. И медведи, и тигры там только спят. Но теперь все — отходил в зоопарк…
Сашка иногда представлял себе, что у него будто бы уже есть собака — молодая, умная немецкая овчарка. Она провожает его в школу. Сашка даже чувствовал у ноги тепло ее бока. После школы они гуляют с ней… А потом вместе служат на границе… И ни один бы нарушитель не скрылся от них…
Вот всегда так: ему надо думать об одном, а в голову лезет совсем другое… Сашка сидел в самом дальнем углу школьного двора, за смородиновыми кустами, около высокого и плотного забора.
Он лез, забился сюда, чтобы спрятаться. Но когда умостился, прислонившись спиной к забору, понял — делать ему здесь тоже нечего. Никто за ним не гнался.
И свежий тревожный запах смородиновых почек и молодой травы, острыми шильцами пропарывающей прошлогодние слежавшиеся листья, и теплой, мягкой земли — все это мешало думать. Да еще за забором раздавались веселые голоса — там уже чистили, перекапывали сад…
Надо все объяснить отцу. Кому понравится, если его сына будут унижать? Издеваться. А над ним издевались. Насадили на голову плевательницу… За что они его возненавидели?
Он не даст себя унижать ни в школе, ни дома. Надо скорей домой. Скорей! Тогда «Мегера» опередила Сашку. Он и не смог ничего объяснить. Отец не понял. А теперь он все расскажет: он должен был отплатить за унижение. Если бы простил, его заплевали. Каждый имел бы право тогда…
Отец должен за него заступиться. Кто же еще за него заступится? И Сашка опять вспомнил духоту мусорной урны и внезапную темноту.
Он стал выдираться из кустов. Скорей домой! Отец придет обедать. Тетя Клава сидит с Павликом дома, в садике карантин.
Около подъезда его встретил Павлик. Маленький, толстый, а морда всегда хитрая! Упрямый как черт. Сашке до сих пор не удалось выбить из него это упрямство. Откуда оно у него? Наверное, от тети Клавы. Она тоже тихая, тихая, но упрямая. Отец ее слушается…
— Сашк, не ходи домой. Мама не велела. Папка сказал — убьет тебя… — Павлик глядел на Сашку глазами, полными слез.
Значит, уже известно… Позвонили на работу?
— Не убьет… — тихонько успокоил Сашка не столько Павлика, сколько себя.
— Мама сказала — не ходи, — и Павлик вцепился в Сашкин рукав.
Сашка оттолкнул его, вбежал в подъезд.