Меррик, стр. 78
23
Он все сделал очень тщательно.
Вытащил гроб – поистине старинную реликвию – и отнес его на задний двор городского дома на Рю-Рояль, в весьма уединенное место, огороженное высокой стеной.
В доме он оставил прощальное письмо, положив его на письменный стол, которым одно время пользовались все мы – я, Лестат и Луи. Затем он спустился во двор, снял с гроба крышку и лег в него, отдавшись на волю лучей утреннего солнца.
Его предсмертная записка была адресована мне.
«Если я не ошибаюсь, солнечный свет сожжет меня дотла. Я недостаточно стар, чтобы получить всего лишь сильные ожоги, и недостаточно молод, чтобы оставить после себя кровавую плоть и вынудить кого-то ее убирать. Я превращусь в пепел, как когда-то превратилась в пепел Клодия, и ты, мой дорогой Дэвид, должен развеять этот пепел. Сделай это в память обо мне.
Сомнений в том, что я наконец-то обрету мир и покой, у меня нет. И ты станешь свидетелем моего окончательного освобождения. Прежде чем найти мои останки, ты уже повидаешься с Меррик и познаешь меру моего предательства и меру моей любви.
Да, я признаю, что создал из Меррик вампира. И совершил столь ужасное деяние из любви. Не могу тебе лгать.Но если это имеет хоть какое-то значение, то позволь уверить тебя, что поначалу я намеревался только испугать ее, подвести к смерти так близко, чтобы она сама взмолилась о пощаде, и тем самым удержать на краю.
Но все свершилось слишком быстро – едва успев начаться. Я поддался своим амбициям и желаниям. А теперь, оставаясь все тем же романтично настроенным глупцом, каким был всегда, оставаясь поборником сомнительных действий, совершенно не умея соизмерять свои желания и цену, которую за них приходится платить, я поручаю твоим заботам свое изумительное создание – Меррик, которую, я знаю, ты любишь всем своим мудрым сердцем.
Ты, наверное, меня возненавидишь, но прошу: передай Меррик те несколько драгоценностей и реликвий, которыми я владею. Передай ей также те живописные полотна, которые я собирал от случая к случаю в течение веков и которые успели стать шедеврами в моих глазах и в глазах всего мира. Все мало-мальски ценное должно перейти к ней, если только ты согласишься.
Что касается моего дорогого Лестата, то, когда он очнется, передай, что я ушел во тьму, не надеясь встретить его ужасающих ангелов, что я ушел во тьму, только ожидая угодить в хаос или вакуум, о которых он так часто рассказывал. Попроси простить меня за то, что я не дождался его и ушел, не попрощавшись.
А теперь о тебе, мой друг. Не надеюсь на твое прощение. И даже о нем не прошу.
Я не верю, что ты способен вернуть меня из пепла и обречь на прежние муки. Но если ты полагаешь, что справишься, и тебе действительно это удастся, значит, так тому и быть. Одно несомненно: я обманул твое доверие. Никакие заверения Меррик о ее всесильном колдовстве не могут оправдать мой поступок, хотя она на самом деле пытается уверить меня, что воспользовалась сильным приворотом. Впрочем, я ничего не смыслю в колдовстве.
Одно я понимаю, что люблю ее и не мыслю существования без нее. Но само существование теперь для меня бессмысленно.
Я ищу определенности, той самой смерти, которая унесла мою Клодию, – безжалостной, неминуемой, безусловной».
Таково было письмо, написанное его старомодным почерком на новом пергаментном листе высокими и глубоко вдавленными буквами.
А что же тело? Неужели он был прав в своей догадке, что превратится в пепел, подобно тому ребенку, которого отдал на откуп горестной судьбе в далеком прошлом?
Нет, он ошибся.
В гробу без крышки, открытом ночному воздуху, лежали обгорелые черные останки того существа, которое я когда-то знал как Луи, – твердые на вид, как у любой древней мумии, освобожденной от бинтов. Плоть прочно облепила кости. Одежда на нем сильно обгорела, но осталась цела. Гроб тоже потемнел. Лицо и руки – да и вся фигура в целом – еще не были тронуты ветром и сохранили все мельчайшие детали.
А рядом с гробом стояла на коленях Меррик и, горестно сжимая руки, неотрывно смотрела на угольно-черное тело.
Медленно, очень медленно, она протянула руку, нежным указательным пальчиком коснулась тыльной стороны ладони Луи и тут же в ужасе его отдернула. На почерневшей плоти не осталось ни малейшей впадинки.
– Твердая, как уголь, Дэвид, – запричитала Меррик. – Как ветер может развеять эти останки? Для этого тебе придется вытащить их из гроба и растоптать каблуками. Ты не можешь так поступить, Дэвид. Скажи, что не можешь.
Я словно безумный метался возле гроба.
– Не могу! – выкрикнул я в отчаянии и уже шепотом добавил, обращаясь к Луи: – Какой печальный долг исполнять твою последнюю волю! Если бы я мог просто похоронить тебя.
– Это была бы самая ужасная жестокость, – взмолилась Меррик. – Дэвид, а может быть, он все еще жив в этой оболочке? Ты ведь лучше меня знаешь особенности вампиров. Дэвид, быть может, он все еще жив?
Я молча ходил взад и вперед, поглядывая то на Меррик, то на безжизненные останки в обугленной одежде, и время от времени, убитый горем, равнодушно смотрел на далекие звезды.
А за моей спиной тихо плакала Меррик, давая волю своим чувствам, бушевавшим в ней с новой силой, давая волю страстям, готовым захлестнуть ее с такой мощью, которая не поддается человеческим меркам.
– Дэвид... – наконец позвала она.
Я медленно обернулся и взглянул на нее сверху вниз. Она по-прежнему стояла на коленях на холодных каменных плитах, взывая ко мне, словно я был одним из ее святых.
– Дэвид, если ты надрежешь вену на запястье и позволишь своей крови упасть на него, он оживет?
– Не знаю, дорогая, не знаю. В одном уверен: он сделал, что хотел, а еще он оставил распоряжение, как мне теперь действовать.
– Но ты не можешь так просто его отпустить, – запротестовала Меррик. – Дэвид, умоляю... – Голос ее беспомощно замер.
Листья банановых деревьев зашелестели от легкого ветерка. Я повернулся и в ужасе взглянул на тело. Весь сад вокруг нас шептал и вздыхал, но тело оставалось неподвижным.
Тут налетел новый порыв ветра, гораздо сильнее. Он принес с собой запах дождя. Теплыми весенними ночами здесь часто случались дожди. Я представил, как дождевые капли омоют это каменное лицо с закрытыми глазами.
Я не мог подобрать слова, чтобы успокоить плачущую Меррик. Я не мог найти слова, чтобы излить боль своего сердца. Луи ушел или все еще здесь? Чего бы он ждал от меня теперь – не прошлой ночью, когда в предрассветных сумерках писал свое храброе письмо, а теперь, именно в эту секунду, если бы оказалось, что он заперт внутри этого обгоревшего деревянного ящика?
О чем он думал, когда взошло солнце и на него накатила смертельная слабость, прежде чем в свои права вступил жар? У него не было сил, как у древнейших из нас, выбраться из гроба и зарыться глубоко в землю. Неужели он не пожалел о содеянном? Быть может, он страдал от невыносимой боли? Неужели я ничего не смогу понять, просто всматриваясь в его неподвижное обгорелое лицо?
Я подошел к гробу. Голова Луи лежала ровно, как у любого мертвеца, которого должны предать земле. Руки были сцеплены на груди – так их мог бы сложить гробовщик. С первыми лучами солнца Луи не попытался заслонить ладонью глаза. Не попытался повернуться к смерти спиной.
Но какое значение все это имело теперь?
Возможно, ему не хватило сил что-то предпринять в последние секунды. Он оцепенел при появлении первых лучей, а потом они ослепили его и заставили закрыть веки. Осмелюсь ли я дотронуться до хрупкой почерневшей плоти? Осмелюсь ли убедиться, не опустели ли его глазницы?
Я целиком отдался этим жутким мыслям, желая только услышать какой-то другой звук, кроме тихого плача Меррик, потом подошел к железным ступеням винтовой лестницы, ведущей с балкона, опустился на ступеньку, показавшуюся мне в то мгновение самым удобным креслом, и закрыл лицо руками.