Лэшер, стр. 29
Господи боже! Неужели ребенок покидает ее утробу? Неужели она ощущает прикосновение нежной детской ладони? Темнота вокруг стала непроглядной, словно ветви над головой тесно сомкнулись. А потом луна вдруг вновь ярко вспыхнула и окрасила траву и мох в серебряный цвет. Бессильно склонив набок голову, Роуан наблюдала, как звезды одна за другой срываются с лилового неба. Боже, как прекрасен небесный свод!
– Я совершила ошибку, непростительную ошибку, – сказала она вслух. – Я впала в грех. В грех тщеславия. И была за это жестоко наказана. Скажи об этом Майклу.
Боль становилась все нестерпимее, и причина ее была совершенно очевидна матка раскрывалась, чтобы выпустить на свет ребенка. Крик сам собой сорвался с распухших губ Роуан, и боль, бесконечная боль заслонила от нее весь мир…
И вдруг эта боль стихла. Ее по-прежнему тошнило, все тело ломило, но она вновь видела ветви над головой и траву вокруг. Она протянула руку, пытаясь помочь Эмалет, но не смогла до нее дотянуться.
Между бедер лежало что-то живое и тяжелое. Потом эта тяжесть переместилась на живот, и что-то теплое и влажное коснулось сосков.
«Мама, помоги мне!»
В смутной темноте она разглядела маленькую головку, точно монашеским покрывалом облепленную влажными длинными волосами.
«Мама, посмотри на меня. Помоги мне! Я так мала и беззащитна».
Она видела удлиненное овальное лицо, видела голубые глаза, которые неотрывно глядели в ее собственные. Потом она ощутила, как тонкие длинные пальцы сомкнулись вокруг груди, сжали ее, и из соска брызнуло молоко.
– Неужели ты мое дитя?! – воскликнула она– Да, этот запах… Запах твоего отца. Неужели ты действительно мое дитя?!
В ноздри ей ударил знакомый аромат, аромат той ночи, когда он появился на свет, аромат чего-то раскаленного, опасного и ядовитого. Она вгляделась в темноту, однако нигде не заметила ни малейшего свечения. Нежные руки обнимали ее, влажные волосы касались ее живота, жадный ротик припал к ее соску, и она ощутила острое наслаждение. В этот момент незнакомое, никогда прежде не испытанное наслаждение вытеснило все прочие чувства.
Боль исчезла бесследно. Это было восхитительно. Ночная тьма окутывала ее подобно теплому одеялу, постель из опавших листьев и мха была так мягка, и тяжесть нового существа, припавшего к ее груди, доставляла ей невыразимое блаженство.
– Эмалет!
«Да, мама, это я. Молоко такое вкусное. Я родилась, мама».
«Я хочу умереть. Я хочу, чтобы ты умерла тоже. Мы обе должны умереть, и чем скорее, тем лучше. Умереть!»
Но все тревоги, терзавшие ее так долго, внезапно растаяли. Она покачивалась на теплых волнах, а Эмалет жадно сосала грудь, и мать полностью подчинилась новому сладостному ощущению. Она позабыла обо всем, она не чувствовала даже собственного истерзанного тела – лишь нежные прикосновения требовательного младенческого ротика к набухшему соску. Она попыталась что-то сказать, но не смогла – все слова вылетели у нее из головы. А потом она открыла глаза, чтобы вновь увидеть звезды.
– Звезды такие красивые, мама. Они могли бы указать мне дорогу в Доннелейт, если бы не океан, отделяющий его от нас.
Она хотела возразить, запретить дочери вспоминать про Доннелейт, повторить свою просьбу найти Майкла. Но мысли путались, и неожиданно она осознала, что не помнит, кто такой Майкл и почему он так важен для нее.
– Мама, не покидай меня!
Она подняла веки всего лишь на одну секунду и успела разглядеть багровое небо и длинную, тонкую, как ивовая ветвь, фигуру, стоявшую над ней. Нет! Нет! Это выступавшее из темноты странное существо, похожее на диковинное растение, вышедшее из подземных глубин, не могло быть ее ребенком, ее маленькой девочкой. Она произвела на свет чудовище… уродливого монстра…
– Нет, мама, нет. Я очень красивая. Мама, прошу, не покидай меня.
Глава 7
Положение, в которое он попал, было не просто неловким. Оно было откровенно идиотским. Вот уже сорок пять минут он безуспешно пытался выяснить, что все-таки произошло в Институте Кеплингера.
– Я просмотрел журнал регистрации посещений, – недовольно протянул молодой доктор на другом конце провода. – Здесь говорится, что вы заходили сами. И забрали все дискеты. Еще сказали, что это чрезвычайно важная и строго секретная информация.
– Черт побери, я сейчас в Новом Орлеане. Сколько раз можно это повторять, болван вы этакий. И вчера я проторчал здесь весь день. Я остановился в отеле «Поншатрен», а сейчас беседую с представителями фирмы «Мэйфейр и Мэйфейр». Так что я никак не мог что-либо у вас взять. Насколько я понял из ваших слов, все материалы исчезли?
– Именно так, доктор Ларкин. Абсолютно все. Возможно, в компьютере остались дублирующие файлы, но я не знаю, как их найти. Впрочем, не думаю, что сохранилась какая-либо информация. По-моему…
– Да, кстати, а как там Митч?
– О, он сейчас никак: не может заниматься этой проблемой, доктор Ларкин. Если бы вы видели, в каком он состоянии, то сразу поняли бы, что на него лучше не рассчитывать. Кстати, как: раз сейчас его жена на другой линии. Я перезвоню вам позже.
– Боюсь, вы и не подумаете мне перезванивать, любезнейший. Полагаю, вы предпочтете смыться. Вы ведь сами прекрасно понимаете, в какую скверную историю мы влипли. Какой-то проходимец преспокойно украл из института все материалы, которые доверила нам Роуан Мэйфейр. Все, над чем работал Фланаган. Ваши парни проморгали их! Вдобавок ко всему Фланаган получил тяжелые травмы и с ним нельзя общаться.
На другом конце провода повисла томительная пауза. Потом тот же самый молодой, звонкий голос произнес, чуть вздрогнув:
– Вынужден вас поправить, доктор Ларкин. Мы только что получили печальное известие. Доктор Фланаган скончался. Двадцать минут назад. Так что мне все же придется прервать разговор и перезвонить вам позже.
– Лучше найдите материалы. Просмотрите все файлы, где содержатся сведения об экспериментах, которые доктор Митч Фланаган проводил совместно с доктором Сэмюэлем Ларкином для доктора Роуан Мэйфейр.
– А у вас есть документы, подтверждающие, что материалы отосланы в наш институт?
– Материалы вовсе не были отосланы. Я привез их сам, лично.
– Так это действительно были вы? Так сказать, собственной персоной? Или незнакомец, воспользовавшийся вашим именем? Вроде того вчерашнего доктора, который на самом деле не имел с вами ничего общего. Однако назвался Сэмюэлем Ларкином. Ладно, сейчас не до шуток. Я, разумеется, не сомневаюсь, что материалы привозили именно вы. Кстати, как раз сейчас я просматриваю видеозапись, на которой запечатлен визит этого типа. Это случилось вчера, в четыре часа дня по тихоокеанскому времени. Так вот, он высокий, худощавый, темноволосый, с приятной улыбкой. Он предъявил водительские права на имя доктора Сэмюэля Ларкина, выданные в штате Калифорния. А вы утверждаете, что вы тоже Сэмюэль Ларкин и при этом вчера находились в Новом Орлеане.
От подобной наглости Ларк лишился дара речи. Прежде чем заговорить, он нервно откашлялся.
В этот момент он осознал, что уже несколько минут не сводит глаз с Райена Мэйфейра, который, в свою очередь, наблюдает за ним из темного угла офиса. Все прочие по-прежнему ожидали его, сидя вокруг стола из красного дерева в конференц-зале. Ларк живо представил торжественно-напряженные лица.
– Хорошо, доктор Барри, или кто там вы на самом деле, – процедил Ларк. – Я непременно попрошу своего адвоката послать вам подробное описание моей внешности, а также копию моего паспорта, водительских прав и университетского служебного пропуска. Тогда вы увидите, что я совершенно не похож на типа с вашего видео. Кстати, непременно сохраните эту пленку. И если к вам явится какой-нибудь шарлатан и с приятной улыбкой заявит, что он ни больше ни меньше как новое воплощение доктора Эдгара Гувера, не отдавайте ему видеозапись. Что касается меня, то я Сэмюэль Ларкин, и никто иной. А когда будете разговаривать с Мартой Фланаган, передайте ей мои соболезнования. Вам не стоит беспокоиться и сообщать о случившемся полиции Сан-Франциско. Я сделаю это лично.