Кровь и золото, стр. 70

Ее нарушал только горестный плач. Голос ребенка за толстыми стенами, ребенка, с которым обошлись так жестоко, что он не помнил ни родного языка, ни даже собственного имени.

Но на позабытом языке он молил избавить его от тех, кто бросил его во тьму, от тех, кто мучил его и осыпал оскорблениями на непонятном наречии.

Снова появился этот образ – лик Христа с застывшим взглядом. Христос, изображенный в традиционном греческом стиле. Мне была отлично знакома такая манера живописи, подобные лики я видел тысячу раз.

Где? В Византии, а также на Востоке и Западе, куда распространилось ее влияние.

Что означали эти спутанные мысли и образы? Что означала повторяющаяся мысль об иконе, исходящая от ребенка, который не понимал, что молится?

И опять я расслышал мольбу того, кто считал, что умолк навсегда.

Я узнал язык той молитвы. Мне не составило труда распутать его, определить порядок слов – я обладал глубокими познаниями в языках мира. Да, я разобрал как язык, так и саму молитву: «Господи, избави меня... Господи, дай мне умереть».

Хрупкое дитя, изголодавшееся дитя, дитя, оставшееся одно во всем мире.

Я сел и прислушался. Я постарался проникнуть в самые потаенные мысли – те, что не выразить словами.

Этот юный искалеченный человечек был когда-то художником. Тот лик Христа вышел из-под его кисти. Он смешивал яичный желток с пигментами, точь-в-точь как я. В свое время он снова и снова рисовал лицо Христа!

Откуда исходит этот голос? Нужно определить источник. Я прислушался, призвав на помощь все свое мастерство.

Его держали в подземелье где-то совсем близко. На последнем издыхании он посылал молитвы Небесам.

А бесценные иконы он писал в далекой заснеженной стране под названием Русь.

Оказалось, что этот мальчик необычайно одаренный иконописец. Но он ничего не помнил. Вот в чем загадка! Вот в чем сложность! Он сам не видел те образы, что рассмотрел я, – должно быть, его сердце было совершенно разбито.

Я понимал то, чего не сознавал он. А он молча взывал к Небесам по-русски, моля избавить его от тех, кто держал его в рабстве и заставлял служить в борделе, творить то, что он считал непростительным плотским грехом!

Я велел гребцу остановиться.

И долго прислушивался, пока не определил место с предельной точностью. Я приказал вернуть гондолу на несколько домов назад и нашел нужную дверь.

Перед входом горели свечи. Внутри играла музыка.

Юный голос не переставал молиться, но для меня стало совершенно ясно, что мальчик не помнит ни слов мольбы, ни своей истории, ни своего языка.

Владельцы заведения встретили меня с большим почетом: они наслышаны обо мне, я непременно должен зайти, под их крышей я получу все, что пожелаю, эти двери ведут прямо в рай, только послушайте, какой смех, какие песни!

– Что вам угодно, господин? – спросил человек с приятным голосом. – Мне вы можете рассказать все. Здесь не бывает тайн.

Я молча стоял и слушал. Должно быть, я показался им очень сдержанным: высокий блондин с ледяными манерами, склонивший голову набок и отводящий в сторону взгляд задумчивых голубых глаз.

Я старался увидеть мальчика. Его держали взаперти там, где его никто не найдет. С чего начать? Попросить показать мне всех мальчиков, что живут в доме? Не выйдет: его поместили в холодную одиночную камеру, его наказали и ни за что не выпустят.

Внезапно мне пришло в голову решение, словно его подсказали ангелы – или сам дьявол? Решение своевременное и действенное.

– Мне угодно купить – сами понимаете, за хорошие деньги, – ответил я, – мальчика, от которого вы желаете избавиться. Его недавно привезли, и он отказывается выполнять приказы...

Глазами хозяина я увидел лицо мальчика. Невероятно. Мне не может так везти. Ибо мальчик обладал бесподобной красотой, сравнимой разве что с прелестью Бьянки. Я на такое не рассчитывал.

– Недавно привезли из Стамбула, – проговорил я. – Да, верно, везли через Стамбул, ведь мальчик, несомненно, попал сюда из русских земель.

Можно было не продолжать. Вокруг меня поднялась суета. Кто-то сунул мне в руки кубок, полный вина. Я вдохнул приятный аромат и поставил кубок на стол. Казалось, меня обдало вихрем розовых лепестков. Повсюду пахло цветами. Мне принесли кресло. Я отказался сесть.

Вдруг в комнату вернулся человек, отворивший мне дверь.

– Этот вам не подойдет, – поспешно заявил он.

Человек сильно нервничал. Передо мной опять возник образ лежащего на каменном полу мальчика.

Я слышал молитвы: «Избави меня...» И увидел лик Христа, выполненный блестящей яичной темперой. Я разглядел каменья, что украшали золотой нимб. Увидел, как растирают пигмент и желток. «Избави меня...»

– Вы разве не поняли? – спросил я. – Я же объяснил. Мне нужен мальчик, который отказывается выполнять то, что ему велят.

Меня осенило.

Владелец борделя решил, что мальчик умирает. Он боялся правосудия. Он смотрел на меня, объятый ужасом.

– Проводите меня к нему, – сказал я и для большего эффекта воспользовался Мысленным даром. – Немедленно. Я все о нем знаю и без него не уйду. Кстати, я щедро заплачу вам. Мне все равно, даже если он болен или при смерти. Слышите? Я заберу его. Вам он больше не доставит хлопот.

Оказалось, что он был заперт в гнусной крошечной каморке. Я отворил дверь – и в каморку хлынул яркий свет лампы.

И в лежавшем на полу мальчике я увидел красоту; красота всегда была моей погибелью – красота Пандоры, Авикуса, Зенобии, – но в нем она обрела новые, божественные формы.

Сами Небеса повергли на каменный пол отверженного ангела – ангела с идеальной формы телом, с каштановыми кудрями, с тонким загадочным лицом.

Я наклонился, протянул руки и обнял его, потом заглянул в его полузакрытые глаза. Мягкие рыжеватые волосы спутались, кожа была бледной; славянская кровь лишь немного заострила черты его лица.

– Амадео...

Имя сорвалось с языка, словно мне подсказали его ангелы, сравнение с которыми невольно напрашивалось при одном взгляде на чистое невинное лицо.

Он увидел меня, и его глаза расширились от изумления. В его мыслях снова промелькнули величественные иконы, озаренные золотым светом. Он отчаянно пытался вспомнить. Иконы. Христос, которого он рисовал. Мои длинные волосы и горящие глаза напомнили ему Христа.

Он попытался было заговорить, но губы не слушались. Он старался припомнить имя своего Господа.

– Я не Христос, дитя мое, – обратился я к потаенной части его души, о которой он ничего не помнил. – Но я способен подарить тебе спасение. Иди ко мне, Амадео.

Глава 19

Невероятно, но я мгновенно влюбился в него. Когда я забрал его из борделя и поселил в палаццо вместе с другими мальчиками, ему было не больше пятнадцати лет.

Крепко прижимая его к себе в гондоле, я понимал, что он был обречен – я вырвал его из самых объятий смерти.

Хотя уверенные движения моих рук успокаивали его, сердце билось настолько слабо, что до меня едва доносились образы, мелькавшие в его мыслях, пока он лежал, приникнув к моей груди.

Добравшись до палаццо, я отказался от помощи Винченцо, отправив его раздобыть мальчику что-нибудь поесть, и отнес Амадео к себе в спальню.

Я уложил исхудавшее тело в обносках на кровать, на пышные подушки под бархатным пологом, и, когда подоспел суп, сам напоил его с ложки.

Вино, суп, лимонно-медовый напиток... Чем еще можно помочь?

– Пусть жует медленнее, – предостерегал Винченцо, – чтобы он не съел слишком много сразу после голодания, иначе мы повредим ему желудок.

Наконец я отослал Винченцо и запер на засов двери спальни.

Наступило роковое мгновение – мгновение, когда я познал самые тайные глубины своей души, когда я признался себе, что передо мной наследник моего могущества, моего бессмертия, ученик, которому я передам все, что знаю.

Глядя на лежащего на кровати мальчика, я забыл язык раскаяния и угрызений совести. Я стал Мариусом – очевидцем столетий, Мариусом – избранником Тех, Кого Следует Оберегать.