История Похитителя Тел, стр. 72

Вся моя душа криком повторяла эти слова, но разве он хоть когда-нибудь мог проникнуть в мысли своей жертвы? Я – да, но не он! О Господи, помоги мне, Гретхен, помоги мне, кричала моя душа.

Когда нога, наверное, в последний раз увеличила давление, я, отбросив всякую нерешительность в сторону, вывернул голову вправо, отчаянно сделал неглубокий вдох и выжал из сдавленного горла единственное хриплое слово: «Лестат!», – все это время безнадежно показывая на себя большим пальцем правой руки.

На большее я не был способен. Я задыхался, и на меня накатила тьма. В добавление к этому я испытал приступ абсолютной удушающей тошноты, и в тот момент, когда мне уже стало все равно, так как в голове образовалась в высшей степени приятная пустота, давление прекратилось, я перекатился на живот и оперся на руки, не в состоянии сдержать бешеный кашель.

– Ради Бога! – вскричал я, выплевывая слова между хриплыми болезненными вдохами. – Я – Лестат. Я – Лестат. Я в этом теле. Ты что, не мог дать мне возможность поговорить? Неужели ты убиваешь всякого злосчастного смертного, который забредет к тебе домой? Где же древние законы гостеприимства, чертов дурак? Какого дьявола ты тогда не поставишь железные решетки на дверь?

Я с трудом встал на колени, и тут тошнота победила. Меня вырвало мерзким ручьем испорченной пищи прямо в грязь и пыль, я отшатнулся от рвоты, окоченевший, несчастный, и уставился на него.

– Ты что, убил собаку? Чудовище! – Я бросился на безжизненное тело Моджо. Но он не умер, просто потерял сознание, и я сразу ощутил медленное биение его сердца. – Ох, слава Богу, если бы ты убил его, я бы никогда, никогда, никогда тебя не простил.

Моджо издал слабый стон, потом пошевелил одной лапой, а затем и другой. Я положил руку между его ушей. Да, он возвращается. Он невредим. Но что за гнусное испытание! Не где-нибудь, а здесь дойти до самого порога смертной смерти! Взбешенный, я метнул взгляд на Луи.

Он стоял очень спокойно, скрывая свое изумление. Грохот дождя, мрачные живые звуки зимней ночи – все внезапно как будто испарилось, стоило мне посмотреть на него. Никогда не видел я его смертными глазами. Никогда еще мне не открывалась такая болезненная, призрачная красота. Как смертные могли принимать его за человека, когда он попадался им на глаза? Его руки – словно руки оживших гипсовых святых в тенистых гротах. А лицо – совершенно лишенное чувства, глаза – никакие не зеркала души, но красивые, похожие на драгоценные камни светильники.

– Луи, – сказал я. – Случилось самое худшее. Самое-самое худшее. Похититель Тел совершил обмен. Но он украл мое тело и не намерен его возвращать.

Внешне в нем не произошло никаких перемен. Больше того, он выглядел таким безжизненным и недобрым, что я внезапно ударился в поток французских слов, выплескивая на него каждый образ, каждую подробность, какую только мог припомнить, в надежде пробудить в нем хоть какие-то эмоции. Я описывал наш последний разговор в этом самом доме, краткую встречу в соборе. Я напомнил его предостережение – не разговаривать с Похитителем Тел. И признался, что не смог устоять перед предложением последнего, что отправился на север, чтобы встретиться с ним и принять его предложение.

Тем не менее в его безжалостном лице не мелькнуло ни искры жизни, и я неожиданно замолчал. Моджо пытался устоять на ногах, иногда из пасти его вырывался стон, и я медленно обнял его правой рукой за шею, прижался к нему, стараясь перевести дух и успокоительным тоном объясняя ему, что теперь все в порядке, что мы спасены, что ему больше ничто не угрожает.

Луи медленно перевел глаза на животное, потом снова на меня. Постепенно его застывший рот смягчился – чуть-чуть. Потом он потянулся и поднял меня на ноги без помощи или согласия с моей стороны.

– Это действительно ты, – сказал он глубоким хриплым шепотом.

– Черт побери, ты прав, это я. Ты понимаешь, что чуть было меня не убил? Сколько еще раз ты собираешься проделать со мной этот фокус, пока не остановятся все часы на земле? Будь ты проклят, мне нужна твоя помощь. А ты опять пытаешься меня убить! Может быть, теперь ты закроешь свои чертовы окна, если на них еще остались хоть какие-то ставни, и разведешь огонь в этом паршивом очаге?

Я снова плюхнулся в свое красное бархатное кресло, все еще тяжело дыша, и тут меня отвлек какой-то странный хлюпающий звук. Я поднял глаза. Луи не шевелился. Он смотрел на меня так, словно я был неведомым чудищем. Но Моджо терпеливо и упорно поглощал всю рвоту, которую я изверг на пол.

Я издал короткий восхищенный смешок, который угрожал перерасти в настоящий истерический припадок.

– Прошу тебя, Луи, огонь. Разведи огонь, – сказал я. – Это смертное тело замерзает. Шевелись!

– Боже мой! – прошептал он. – Что ты еще наделал?

Глава 18

Мои наручные часы показывали два часа. Дождь за сломанными ставнями, закрывавшими как двери, так и окна, ослаб, я свернулся в красном бархатном кресле, радуясь пламени в кирпичном камине, но опять дрожал и страдал от знакомых приступов изнуряющего кашля. Но, естественно, вот-вот наступит момент, когда о подобных вещах беспокоиться будет нечего.

Я выложил Луи всю историю.

В припадке смертной искренности я описал все свои ужасные, загнавшие меня в тупик ощущения, начиная с разговоров с Рагланом Джеймсом и кончая самым последним печальным прощанием с Гретхен. Я даже рассказал ему свои сны, сны о нас с Клодией в той самой больнице, о нашем разговоре в воображаемой гостиной в номере отеля восемнадцатого века, о грустном, ужасном одиночестве моей любви к Гретхен, потому что я знал, что в сердце своем она считает меня сумасшедшим и любит меня только по этой причине. Она рассматривала меня как своего рода блаженного идиота, не более того.

Все завершилось, все уже кончено. Я понятия не имею, где искать Похитителя Тел. Но я должен его найти. А поиски эти начнутся только тогда, когда я снова стану вампиром, когда это высокое сильное тело накачается сверхъестественной кровью.

Как бы слаб я ни был, если во мне будет течь кровь одного лишь Луи, я все равно стану в двадцать раз сильнее и смогу позвать на помощь остальных – ведь никто не знает, что за молодой вампир из меня выйдет. Как только это тело изменится, у меня, естественно, появится телепатический голос. Я смогу умолять о помощи Мариуса, или вызвать Армана, или даже Габриэль – да, мою возлюбленную Габриэль, так как она больше не будет моей дочерью и сможет меня услышать, что при нормальном порядке вещей – если такое слово уместно – невозможно.

Он сел за письменный стол, не вспоминая, разумеется, о сквозняках и о дожде, плещущемся за ставнями, и, не перебивая, слушал меня, с выражением боли и удивления наблюдая, как я в возбуждении вскакиваю на ноги и бегаю по комнате, продолжая свой рассказ.

– Не суди меня за мою глупость, – взмолился я. Я еще раз напомнил ему о моей пытке в пустыне Гоби, о странных разговорах с Дэвидом, о видении Дэвида в парижском кафе. – Я пошел на это, находясь в состоянии отчаяния. Ты же понимаешь, почему я так поступил. Тебе не нужно объяснять. Но теперь необходимо все исправить.

Теперь мой кашель почти не прекращался, и я лихорадочно сморкался в жалкие бумажные платочки.

– Ты себе не представляешь, до чего омерзительно находиться в этом теле, – сказал я. – Теперь, прошу тебя, приступай, да побыстрее, и постарайся как следует. В последний раз ты это делал сто лет назад. И, слава Богу, твоя сила не исчезла. Я уже готов. Приготовлений не требуется. Когда я получу свою оболочку, я загоню его в это тело и сожгу дотла.

Он ничего не ответил.

Я встал и еще раз прошелся по комнате – на сей раз, чтобы согреться и еще потому, что меня охватывало ужасное предчувствие. В конце концов, я же сейчас умру, чтобы возродиться снова, как было двести лет назад. Да, но больно не будет. Нет, никакой боли… только определенные неудобства, которые не сравнятся с моей теперешней болью в груди, с ознобом во всем теле.