Та сторона, где ветер, стр. 17
разноцветные… Вот я думаю: значит, какие-то нервы работают?
Что может ответить Генка? Да Владик и не ждет ответа. Он стоит, пощипывая у плеча нитку «Фрегата», как струну. Генка не видит это, но чувствует. И кажется Генке, что Владик слушает незаметный звон струны-нитки.
– Илька бежит, – вдруг говорит Владик.
И Генка тоже слышит сухое щелканье сандалий.
– Ген, тебя домой зовут!
– Кто зовет?
– Бабушка сказала!
– Зачем?
– Не знаю! Говорит, обязательно!
– Я пойду… – вздохнул Генка и начал сматывать нитку на широкую фанерную «вилку». Мотать на катушку было некогда.
Илька стоял внизу, запрокинув голову, и подпрыгивал от нетерпения, будто ему, а не бабушке до зарезу был нужен Генка.
– Придешь? – спросил Владик, когда Генка был уже на лестнице.
– Конечно.
Генка вышел из калитки с «Кондором» под мышкой и, сердито глянув на незваного Гонца, зашагал домой. Илька запрыгал рядом. Только прыгал он как-то неуверенно, нехотя. И наконец перестал совсем.
– Гена, знаешь что…
– Что?
– Гена, тебя бабушка не звала. Это я нарочно.
Генка остановился.
– Илька, – прищурившись, сказал он, – пошутить захотелось, да? Вот как врежу по башке…
Но он знал, что не врежет. Нехорошее предчувствие уже шевельнулось в нем. В самом деле, не для шутки же вызвал его Гонец.
Илька и не обратил внимания на Генкину угрозу.
– Меня Яшка послал, – хмурясь, объяснил он. – Тебя твоя учительница ищет, вот. А при Владике Яшка говорить не велел.
Нет, ни в чем не виноват Гонец. Он сделал все, как надо. И Яшка тоже. Но Генке стало тошно и противно.
– Расскажи, – велел он.
Илька рассказал. Оказывается, когда Яшка побежал выручать упавшего змея, ему повстречалась Вера Генриховна. Яшку она знала, потому что в прошлом году он с разбегу налетел на нее в коридоре, свалился и сломал ей указку. Сейчас он снова чуть не налетел, встал с перепугу как вкопанный и выпалил: «Здрасте!» – «Здравствуйте, Воробьев», – сказала Вера Генриховна, а затем справилась, не известно ли Воробьеву, где живет Гена Звягин из пятого «В». Яшке это было известно. Однако он догадался, что у Генки нет желания встречаться с учительницей. Поэтому хитрый Воробей пробормотал, что дома у Звягиных никого нет, что Генка вроде бы заболел и пошел в больницу, а ему, Яшке, надо спешить по важному делу.
А потом он кликнул Ильку и послал предупредить Генку.
Теперь Генка знал все. Он мог вернуться к Владику и снова поднять своего змея. Но он не вернулся.
«Что ей надо? – тоскливо думал Генка. – Шла бы на свою пенсию».
Не глядя на Ильку, он медленно брел к дому. Не нужно было это делать: там он мог встретить «англичанку». Но Генка шел навстречу опасности, не боясь ее и не думая о ней. Его охватило равнодушие.
Дома никого не было: бабушка ушла, наверно, к соседям. Генка вытащил из-под крыльца ключ, вошел в комнату и лег на диван.
Он долго лежал, смотрел в потолок и, кажется, ни о чем не думал.
Комната потемнела. Сначала Генка не обратил внимания. Ведь так и должно быть: когда у человека все плохо, день тускнеет. Но темнота нарастала, становилось тревожной. Генка встал, подошел к окну и увидел, что над крышами вырастает темно-синяя, громадная, как материк, туча.
Генка зябко повел плечами и захлопнул форточку.
Глава восьмая
Что случалось в те далекие времена, когда Генке было всего четыре года, он помнит очень смутно. Больше по рассказам бабушки. Но один случай Генка запомнил на всю жизнь. И не по рассказам запомнил, а сам, потому что он один и видел это.
Тоже была гроза. Сухая и трескучая. Скрипела открытая форточка, и ветер заносил в нее теплую пыль. Генка сидел в кухне на бабушкином сундуке и вздрагивал при каждом ударе грома. Вздрагивал от неожиданности, а не от страха. Что такое гроза, он еще не очень понимал.
Вдруг стало тихо-тихо. Полуоторванная форточка пискнула и обессиленно повисла на одной петле. По стенам разошелся неприятный красноватый свет. Генка вскинул голову и увидел шар.
Шар был большой, с новый Генкин мяч. Он висел над столом и светил, как неяркая лампа в закопченном розовом абажуре.
Потом Генка увидел, что шар крутится – так быстро, что расплывались его очертания. Генка не испугался, но ему стало как-то неуютно и беспокойно.
– Ба-а! – позвал он и опрокинулся на спину от разорвавшего уши треска.
Он ни о чем не успел подумать. Оглохший и обалдевший лежал на твердой крышке сундука и видел над собой потолок с извилистой трещиной.
Прибежала бабушка. Запричитала, закрестилась, схватила Генку на руки и, не отпуская его, стала затаптывать язычки пламени на крышке подполья.
В кухне резко пахло тополиными листьями.
С тех пор перед каждой грозой Генку начинал давить страх. Такой же темный, тяжелый и неотвратимый, как сама грозовая туча. Когда Генка был еще маленький, страх перед молнией загонял его на диван, заставлял прятаться с головой под папиным пальто и лежать почти без дыхания, пока не утихнут самые дальние раскаты. Потом Генка вырос и прятаться перестал. Больше молний он боялся теперь, что кто-нибудь узнает о его страхе. И когда подходила гроза, Генка садился на подоконник, небрежно листал книжку и старался презрительно улыбаться при каждом громовом ударе. Но внутри у него все леденело. А если дома никого не было, он прочно закрывал все окна и форточки, проверял вьюшки, захлопывал дверь: перед собой хвастаться было глупо.
Хуже всего Генка чувствовал себя, когда оказывался в грозу на улице. Ему казалось, что он открыт всем молниям, что он, как железный шпиль, притягивает их к себе и вот-вот раздастся трескучий страшный удар. Это был страх беспомощности. Гроза могла делать все, что угодно, а Генка был беззащитен. Ведь тучу не заставишь повернуть назад, не разгонишь выстрелом из катапульты…
Генка стоял у закрытого окна и смотрел, как приближается гроза. Это была не та гроза, которая полдня собирает над городом кучевые облака, громоздит их в тучу, медленно гасит солнце, а потом уже под вспышки и грохот опрокидывает на крыши ливень. Она пришла издалека и неудержимо надвигалась на город, глотая последние обрывки рассеянных солнечных облаков. Черно-синяя, плотная, зловещая.
Тусклая неторопливая молния загорелась внутри тучи и осветила дымные провалы. Грома не было. И это молчаливое движение грозы было еще страшнее.
Туча подошла совсем близко. Теперь уже без молний Генка видел темные клубы, рваные клочья и завихрения. А впереди, как первая штормовая волна, катилось длинное серое облако, похожее на клубящийся след громадного паровоза. Оно именно катилось – двигалось, вращаясь. При вращении верхняя часть этой облачной цепи устремлялась вперед и вниз, как падающий гребень морского вала.
«Грозовой фронт», – подумал Генка, хотя совсем не знал, что называется грозовым фронтом.
Крутящееся облако почти подошло к зениту. Оно было светлее тучи, которая затемнила теперь полнеба.
«Может быть, есть за ней просвет?» – со слабой надеждой подумал Генка.
На юго-западе, где белела над крышами старая колокольня, и на западе, над тополями улицы Чайковского, просвета не было. Генка отодвинулся к самому краю окна и прижался щекой к стеклу, чтобы разглядеть сквозь листья северо-западный край неба.
Он и там не заметил просвета.
Но среди замерших веток сирени, на темно-синем фоне грозы, увидел Генка белый квадратик змея.
Это было непонятно и страшно. Владька сошел с ума! Или он не чувствует грозу? Но этого не может быть: он-то как раз лучше всех чувствует, что делается в небе.
– Дур-рак! – с отчаянием сказал Генка.
Снова сгорела в туче молния, более быстрая и яркая, и через несколько секунд откликнулся гром – короткие, как выстрелы, нераскатистые удары. Генка вздрогнул и сильнее прижался щекой к стеклу. Здесь, в палисаднике, не шевелился ни один листик, а там, вверху, бесновались грозовые потоки, и даже отсюда было видно, как вздрагивает «Фрегат».