Пленники Барсова ущелья (илл. А.Площанского), стр. 98

Все дышало в этот вечер миром. Певуче гудела новая печка, распространяя приятное тепло. Ни дыма, ни копоти не было теперь в пещере, воздух был чистый и свежий.

Чернуха, кажется, уже убедилась в том, что барс не может ожить. Она спокойно лежала у него под боком и мирно пережевывала жвачку.

Асо снова вынул свою волшебную свирель, и ее сладкие, мелодичные переливы переносили ребят на зеленые луга Кавказских гор, в мир чистых душою пастухов-кочевников.

Асо играл, а Чернуха, жуя травинку, чутко вслушивалась в звуки свирели. Так, слегка склонив голову, слушал своего хозяина и друг его Бойнах. Ягненок уютно пристроился на своем обычном месте — на коленях у Шушик. Даже ночью девочка не расставалась со своим любимцем и засыпала, обняв его. Вероятно, в благодарность за это с особенной нежностью относилась к Шушик Чернуха.

Она тоже ложилась поближе к девочке и, не спуская глаз с ягненка, до самого рассвета не переставая жевала жвачку.

В этот вечер другой питомец Шушик, ежик, почему-то вовсе не вышел из своего убежища, и это было странно.

Шушик пошла за ним, принесла к печке, но ежик был необычно скучный, вялый, ни на что не реагировал.

— Заболел мой ежик… — расстроилась девочка. — Посмотри, Ашот: он не бегает, не ест.

— Засыпает. В зимнюю спячку впадает, не буди, — объяснил Ашот. — Давай отнесем его в гнездо.

Они наполнили впадину в стене сухими листьями и травами и уложили на них ежика.

— Пусть никто его не беспокоит, он уже уснул… до марта месяца, — сказал Ашот.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

О том, что было бы, если бы…

На сорок пятый день своего плена, сытно поужинав, ребята уселись вокруг печки и долго молчали, думая каждый о своем.

Саркис сидел, мрачно опустив свою большую голову. Чем больше он сближался с ребятами, тем все более задумчивым и молчаливым становился. Большая внутренняя борьба происходила, по-видимому, в сердце мальчика.

Подняв глаза на Ашота, он вдруг спросил:

— Когда мы вернемся в село, как мне жить?

Его томил вопрос об отношениях с отцом, но прямо сказать об этом мальчик не смог.

— Как жить? Так, как подскажет тебе твоя совесть.

— Моя совесть? Моя совесть говорит мне… — Он помолчал и, словно отважившись, взволнованно добавил: — Но тяжело, ведь он отец мой!

В самом деле, трудную задачу задал товарищам Саркис. Что сказать ему, что посоветовать? Все молчали, и только Ашот, как наиболее решительный и, к слову сказать, наиболее прямолинейный, глядя в глаза Саркису, сказал:

— Что, по-твоему, важнее для пионера: личные интересы или интересы колхоза?

Снова воцарилось молчание, но оно о многом сказало Саркису. Значит, все думают так же. Значит, настало время решать.

— Хорошо, — только и смог он сказать, но взгляд его, выражение лица, высоко поднятая голова — все свидетельствовало о победе, которую мальчик одержал над самим собой.

Прошло еще несколько минут, и Саркис сказал:

— В селе мне никто не говорил об отце. Почему вы молчали? Чем раньше я узнал бы правду, тем лучше было бы для меня. Ведь о его поступках я многого не знал.

Вопрос был поставлен разумно, и Ашот раздумывал, как ответить на него, когда вмешался Гагик:

— Ты слышал поговорку: «У того, кто говорит правду, должен конь под седлом стоять, чтобы, сказав, можно было сесть и удрать».

Ребята засмеялись, а Гагик серьезно продолжал:

— Да, тот, кто говорил правду, должен был бы сейчас же унести ноги в Барсове ущелье, чтобы голову спасти. Ну, а раз мы и так оказались в этом ущелье, чего же молчать?

— Это, конечно, ответ несерьезный, — возразил Ашот. — Дело в том, Саркис, что, если бы мы в селе обо всем этом тебе сказали, не подействовало бы. А здесь — другое. Условия другие. Тут мы все вместе открыли тебе глаза, и обстоятельства помогли этому:… Сам знаешь, какие. А потом, ты думаешь, что мы в селе умалчиваем о несправедливых делах? Говорим! Но там часто услышишь: «Вы еще дети, не вашего ума дело». Нет, нашего! — Левая щека его нервно дрогнула, а глаза заискрились всем знакомым огнем. — Пусть не думают, что мы ничего не смыслим. Мы все видим и понимаем! — повысил он голос. — Вот вырастем — докажем.

— Ашот, а ты, когда вырастешь, будешь нашим председателем? — простодушно спросил Асо.

Все засмеялись, а Ашот так прямо и ответил:

— Да, буду! Я себе целью поставил стать председателем нашего колхоза. Как хотите это назовите — честолюбием или еще чем. Я стану агрономом. Думаете, к славе стремлюсь? Нет, я хочу помочь нашим колхозникам, хочу, чтобы им лучше жилось и чтобы не было несправедливостей.

— Интересно! Расскажи, как же ты будешь править селом? — с лукавой усмешкой попросила Шушик.

Ашот открыл было рот, чтобы ответить, но Саркис перебил его.

— Погоди, Ашот, — сказал он. — Вот вы тут много говорили о колхозном складе и о лавке в Ереване. Даже Гагик как-то сказал, что склад и лавка портят людей. Это верно. Я с этим делом знаком. А ты скажи, что надо сделать, чтобы наша лавка не портила продавца. Ведь там продукты, деньги. Какого бы честного человека ни приставил, все равно постепенно испортится. И склад тоже. Что хочешь говори, но склад — соблазнительное дело. — Саркис покраснел, словно уличенный в чем-то нехорошем.

— Неверно! — возразил Ашот. — Вот я расскажу вам одну историю, и ты, Саркис, увидишь, что склад может соблазнить только очень слабовольного, малодушного и, прости, жадного человека. Эту историю я слышал от отца.

Ашот остановился, смущенно посмотрел на Саркиса, но потом" махнув рукой, начал:

— Может, то, что я скажу, и обидит кого-нибудь, но все равно… Когда советская власть только что установилась в Ереване, отца назначили в охрану центрального ереванского склада. С тем же оружием, какое у него было, в той же походной шинели он и пошел туда. В Армении тогда свирепствовал голод, люди болели тифом и другими болезнями. Все получали в день по полфунта селедки и по четверти фунта хлеба. В дни военного коммунизма, говорил отец, зарплаты не было. Но работали все с большим воодушевлением.

В эти дни с севера пришел поезд и остановился у ереванского вокзала Вагоны до потолка были набиты мукой и шоколадом. Когда складские рабочие выгрузили продукты и разошлись по домам, они, конечно, надеялись, что им тоже кое-что достанется, и эту радостную весть принесли своим семьям.

Целый день люди работали на складе, и запах шоколада кружил им головы. Некоторые, может, и думали хоть по кусочку взять детям. Разве заметят? Ведь его было очень много! Но даже в этих еще неграмотных людях революция воспитала высокую сознательность. «Как можно? С какой совестью ты понесешь своим детям шоколад, когда другие дети умирают от голода?»

В сердцах работников склада происходила жестокая борьба, и борьбе этой положил конец приехавший в склад народный комиссар продовольствия Александр Бекзадян.

Он обошел все помещения и остался доволен. Запах шоколада и его раздражал, мучил — ведь комиссар получал тогда паек не больший, чем рядовой рабочий.

«Товарищ комиссар, вы хоть бы кусочек съели», — предложил ему заведующий складом.

Но комиссар отказался. Он попросил собрать служащих склада и сказал им:

«Товарищи, сейчас наша страна — это страна сирот. Я приехал, чтобы лично попросить вас не дотрагиваться до шоколада: советская Россия прислала его для наших сирот».

Сказал и уехал. И никто из сорока семи человек не прикоснулся к шоколаду.

Видите теперь, что честного человека не испортит никакая должность.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

О том, что пишет знатный охотник Борода Асатур своим друзьям в Айгедзоре

Огоньки среди скал, которые увидел Паруйр, проезжая ночью мимо Барсова ущелья, все время не давали ему покоя. Они неотступно возникали перед ним, то ярко загораясь, то теряясь во мгле, словно падающие звезды.