Пленники Барсова ущелья (илл. А.Площанского), стр. 57
И до известной степени он был прав. Вопрос о пище решился самым неожиданным образом — ее было вдоволь. Значит, теперь-то они безусловно выйдут из ущелья. Как метко сказал Гагик, отныне виноград — их верный союзник.
Этот вечер был для ребят самым радостным из всех проведенных в Барсовом ущелье. После ужина Асо, достав из-за пояса свою свирель, стал наигрывать веселые мелодии, а Гагик даже предложил сплясать.
— Ну кому сейчас до пляски? — удивился Ашот.
— А что же? Поток, что ли, залить нас должен, чтобы мы о танцах вспомнили? А ну, Асо, кочар и !
И, положив руки на плечи Ашоту, Гагик начал плясать, а Шушик и Саркис смотрели на них улыбаясь.
Однако плясуны скоро устали, и, усевшись у костра, все стали молча слушать игру Асо. Его свирель заливалась, и то печаль звучала в ней, то звенела она весело и задорно.
Время от времени, отрывая губы от свирели, Асо пел. При этом он отворачивался от огня и по-курдски прикладывал руку к уху.
приятным мягким голосом пел пастушок.
Что это были за слова И что было в этой песне? Чем она так волновала певца, чем веселила его, озаряя лицо теплой улыбкой?
— И ты думаешь, что мы поняли это твое «иро мы-ни?» — спросил Гагик.
— Это песня курдов-кочевников, — пояснил Асо. — Вот что в ней говорится: «Бериванэ, бериванэ (это значит — доярки, доярки), среди вас ли моя любимая? Если среди вас, то передайте ей: «Девушка, гибель моя, найди предлог, возьми кувшин твой, приходи к роднику, поговорим, пошутим». Если спросит мать: «Почему запоздала, дочка?» — скажи ей: «Бусы рассыпались, собирала».
— Молодец, Асо! Ну, дальше, дальше, — торопил его Гагик.
— Что же дальше? Песни у нас все такие, все про девушек, — спрятав лицо за спиной Ашота, смущенно ответил Асо.
— Ну и хорошо. Пой и переводи, — настаивал Гагик, которому песни пастухов-курдов очень нравились.
— Ладно, — согласился Асо, — спою еще одну.
И снова, прикрыв правой рукой ухо и спрятав голову в тень, запел.
Пел он так долго, что, казалось, целую любовную поэму пропел. Но, когда перевел, оказалось, что это всего только четверостишие, с которым юноша обращается к девушке: «О соседи, если вы не знаете моей любимой, я скажу вам ее приметы: она стройна, глаза красивые, лоб мраморный, цвет лица смуглый. И всегда идет она впереди всех девушек».
А девушка отвечает парню:
«Сегодня в село табак привезли, купила для милого своего. Хорошо, если примет дар мой. Если же не захочет, добавлю к табаку два поцелуя — тогда не откажется».
Шушик от души смеялась, а пастушок от смущения надвинул свой колпак на самые глаза. Но потом он снова запел и долго развлекал товарищей, перенося их в мир простодушных пастухов-кочевников. Заметив наконец, что у Шушик отяжелели веки, Асо умолк.
— Груши вешать начала, — подмигнув в сторону девочки, сказал Гагик, поднялся и вышел из пещеры.
Ашот и Асо последовали за ним.
Была ясная ночь. Небо смотрело на землю мириадами искрящихся глаз. Вдали, на склонах Арарата, вспыхивали гигантские факелы. Они разгорались и огненными лентами охватывали подножие горы.
— Это ихние курды подожгли траву, — сказал Асо. — Отец говорил, что на том берегу реки лежат поля, когда-то принадлежавшие армянам. Их захватили турки, но не пользуются ими — не пашут, не сеют, не собирают урожая. Край стал диким. Траву не косят, и старая мешается с новой. Трава такая густая и высокая, что конь с всадником утопают в ней. Вот каждую осень пастухи-курды и сжигают старую, сухую траву, чтобы дать место новой.
Асо умолк, затем, после небольшой паузы, серьезно и рассудительно, как взрослый, продолжал:
— У армян горя много было, но и у нас, курдов, не мало. Видите вы тот горящий край? Раньше там много курдов жило. Англичане дали им ружья и сказали: «Турки вам житья не дают, сражайтесь с ними, мы вам поможем свое государство создать». Курды и начали биться с турками, да неудачно. Те их потеснили к подножиям Малого Арарата, на иранские земли. Потом турки отрезали где-то у себя кусок земли и отдали его Ирану, а взамен получили тот клочок, где курды поселились. Привели туда большое войско, погнали курдов к берегам Араз-реки и всех там перебили. Кто в живых остался — перебрался через реку. Отец мой встретил нескольких таких. Они-то и рассказали ему о своем несчастье.
— Скоро рассветает, пойдем в пещеру, — поеживаясь, сказал Саркис.
Опираясь на палку, он тоже вышел на воздух и стоял позади товарищей.
— Откуда ты знаешь, что скоро рассветает? — спросил его Асо.
— А вон Утренняя звезда взошла. Пастушок засмеялся:
— Это не Утренняя звезда, это Карван-гран, — так называют ее курды. Многих обманывала эта звезда. Помнишь, Ашот, я назвал ее в ту ночь, когда нас залил поток? Хотел рассказать, почему ее так называют, да так и не успел. «Карван-гран» — это значит «Грабитель караванов». Случается, что когда еще ночь и верблюды мирно жуют свою жвачку, один из погонщиков вдруг говорит: «Утренняя звезда взошла, пора в дорогу, поднимайте животных». Не знают погонщики хорошо звезд и так же, как наш Саркис, принимают эту звезду за Утреннюю. Она тоже, правда, яркая, но выходит раньше. Вот ошибется так погонщик и поднимает караван. Идет, идет, а рассвета все нет. Грабители и пользуются этим. Окружают, убивают погонщиков, грабят. Потому и называют эту звезду «Грабитель караванов». Ну, пойдем, правда становится холодно.
Они улеглись вокруг костра на мягкие постели из листьев, прижались друг к другу. Из своего угла Асо видел побледневшее лицо Шушик. Печальная улыбка пробегала по ее губам. «Вероятно, видит во сне мать…» — только и успел подумать мальчик и сам уснул — так быстро и так сладко, как могут засыпать только пастухи, постоянно живущие среди природы.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
О том, как быстро пленника Барсова ущелья укорачивали путь, ведущий к свободе
— Ну, что же мы теперь будем делать? — утром двадцать восьмого дня спросил товарищей Ашот. — Осматривать наше новое жилье пойдем, в сад отправимся или на Дьявольскую тропу?
— Конечно, виноград есть проще всего. Но нам, к сожалению, надо выбрать то, что потруднее, — сказал Гагик.
— Я тоже так думаю, Гагик, я только хотел вас испытать. По-моему, мы должны сегодня до самых сумерек расчищать дорогу.
Саркис поднялся и, опираясь на палку, подошел к товарищам.
— До каких же пор я-то буду без работы оставаться? — смущенно спросил он. — Нет, в самом деле. Вы бы меня в сад, что ли, как-нибудь свели — хоть винограда для вас нарву.
— Что ж, пускай попробует, — посоветовал Гагик.
— Но если он один пойдет, то опять может сустав повредить, — предостерег «хаким» Асо.
— Что поделаешь, придется дотащить его до виноградника. А ты не побоишься остаться одна, Шушик? — спросил Ашот. — Смотри не забудь развести перед пещерой костер… да пожарче. Ну, не боишься? — переспросил он.
— Нет… Я буду глядеть на вас отсюда. Немного погреюсь на солнце, почитаю. Я уже соскучилась по книгам.
— И будешь слушать, как куропатки поют? Нет, нашей жизни, Ашот, только позавидовать можно! — заключил Гагик. — Ну, двигайтесь! А кто же из нас этого долговязого на себе дотащит — я или ты, Асо?
Кое-как Саркиса довели до виноградника и оставили там.
Наломав сухой виноградной лозы, ребята разожгли здесь жаркий костер. Такие же костры запылали и перед пещерой на Дьявольской тропе. Дым, казалось, окутал все ущелье — разве останется тут теперь какой-нибудь зверь?
Нет, бояться Саркису было нечего, тем более что товарищи работали на противоположном склоне, недалеко от него. Вон Гагик с шумом, с обычной своей болтовней сбрасывает снег с тропки.
И, стараясь не думать об опасности, Саркис начал собирать виноград. Нелегко ему было вытаскивать из-под снега спутанные виноградные лозы. В жизни своей не знавшие ножниц, они из года в год все удлинялись и так переплелись, что не было сил разорвать их. Чтобы сорвать несколько кистей, Саркису пришлось немало потрудиться, тем более что у него все еще побаливала нога, не зажила и рана на локте. Но мысль о том, что это его первая работа, да к тому же работа для товарищей, помогала ему, делала его сильнее и терпеливее.