На берегу Севана (др. изд.), стр. 54
Хотя уже было начало июля, но вершину, на которую указал Камо, покрывала нежная зеленая травка. Весна, поднимавшаяся из ущелья, только что дошла до этих высот.
— Подснежники, подснежники! — в восторге воскликнула Асмик, увидев белые цветы.
Толстый слой снега лежал еще во многих складках горы и, тая, струйками воды, блестевшими в траве, стекал к озеру.
Асмик первая взбежала на вершину. Оттуда донеслись ее восторженные возгласы:
— Идите, идите скорее! Поглядите, какой новый, чудесный мир виден отсюда!
Вслед за Асмик на гребень горы поднялись остальные наши путники и остановились, пораженные.
«Кавказ подо мною…»
Необычайно красивый вид открывался со склонов Далидага, обращенных к северу. Это был совершенно новый, незнакомый ребятам до сих пор мир высоких, покрытых густыми лесами вершин и ущелий. Многочисленные отроги Малого Кавказского хребта спускались параллельными рядами к долине реки Куры и там обрывались. У самой границы Ирана, у реки Араке, где кончается Малый Кавказ, высокие горы снова сходились, сталкивались, взбирались одна на другую, росли, словно стараясь дотянуться до неба, и опять расходились лабиринтом морщинистых кряжей. Дремучий, девственный лес покрывал склоны и подножия гор, оставляя открытыми только их вершины. Но и они не были обнажены — по ним стлались сочные горные луга с ярко-изумрудной травой и пестрыми цветами. Тот тут, то там в глубине лесных чащ высоко над деревьями поднимались одиночные скалы, тоже зеленые. Нашедшая приют в расщелинах камней ползучая поросль прикрыла их наготу.
Воздух был чист и прозрачен. Пышный зеленый мир расстилался вокруг: серебряные ленты рек, плодородные долины, поселки в изумрудной рамке садов и полей.
В лесистом ущелье длинной волнистой струйкой вился дымок: это шел поезд. Взбираясь на Армянское нагорье, он должен был пробежать через многочисленные, пробитые в скалах тоннели.
Далеко-далеко впереди, на горизонте, похожие на мулл в белоснежных чалмах, стояли горы, покрытые облаками.
На севере исполинской стеной поднимались хребты Большого Кавказа, На востоке темной чертой — тучами в лазури неба — тянулись к Каспийскому морю цепи гор, поросшие лесами. На юге вытянулись в ряд иранские карадагские кряжи, на юго-западе — мрачные турецкие хребты. На западе поднялись высоко в небо величественные вершины Грузии, вечно зеленые, вечно молодые, вечно радостные, как и обитатели их подножий… Совсем же рядом с Дали-дагом дымились покрытые фиолетовой фатой горы Казаха.
Силуэтами фантастических храмов, замков, башен вырисовывались каменистые гребни гор на светлом фоне небосклона.
Всюду, куда ни падал взор, — потухшие вулканы, кряжи, хребты, лабиринты ущелий и теснин. Словно весь край здесь был сложен из фантастических громад и глубоких пропастей.
Внизу, в ущельях, неожиданно возникли какие-то белые клубы, похожие на облака. Он росли, становились больше, тяжело и грузно поднимались вверх… Поднялись, расплылись, наполнили ущелья густым молочно-белым туманом. Лишь коегде верхушки гор торчали из него, словно острова в море…
На такой вершине-острове, над белым морем тумана, стояли и наши юные герои. Они молчали, не находя слов для выражения своего восторга. Да и какими словами можно описать восхитительный горный мир Кавказа, с такой необычайной силой привлекающий к себе поэтов!…
С вершин повеял свежий ветер и взволновал молочное море тумана. Оно колыхнулось и стало спадать, один за другим обнажая потерявшиеся было хребты, скалы, холмы.
Все ниже и ниже опускался и редел туман. Вот он наконец и у берегов Куры и, рассеиваясь, уходит, открывая поросшее пышной зеленью Казахское ущелье с прорезающей его рекой Акстафой.
— А что это за гора? — спросил Армен, указывая на мерцавшую на севере серебряную вершину. — Какая высокая — выше облаков! По-моему, это Эльбрус… Сейчас проверю по карте.
— Или Казбек, — сказал Камо. — Они не так далеки друг от друга.
— Может быть, и Казбек. — Армен развернул небольшую карту и старался определить расположение гор. — Нет, это Эльбрус. А где же гора Двал, дедушка? — обратился он к старику.
— Вон она, та голая гора, а на ней рыжие полосы. Видите, идут завитками. Это дорога в Степанаван с ее поворотами.
Приложив ладонь козырьком ко лбу, дед внимательно разглядывал одну из многочисленных гор, скопившихся на северозападе.
— Дорога в Степанаван? Бывший Джелал-оглы? Ведь по этой дороге сто двадцать лет назад проезжал Пушкин, — сказал Армен.
— Неужели та самая? — спросила Асмик. У нее разгорелись глаза. — Я ведь читала об этом. Не на этой ли дороге он встретил арбу с телом Грибоедова?
— Ну да, на этой… Там, на вершине, есть родник, у которого Пушкин останавливался и пил воду. При советской власти над родником воздвигли памятник. Молодой скульптор изобразил на камне Пушкина, верхом едущего в Арзрум, — сказал Ашот Степанович.
Армен мечтательно глядел на дальнюю гору, на дорогу, освященную стопами прошедшего по ней Пушкина. И мальчик неожиданно, с чувством продекламировал:
Кавказ подо мною. Один в вышине,
Стою над снегами у края стремнины.
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне…
Словно завороженные, слушали его ребята. Слушал и Сэто, и глаза его светились мягким, добрым и печальным блеском.
Долго стояли так ребята, любуясь этим новым для них, прекрасным миром. Первым опомнился Камо.
— Поздно, идем, — поторопил он товарищей.
Они вернулись, взяли свои мешки и, перепрыгивая с камня на камень, спустились к озеру.
Геологи остались на вершине, продолжая свои записи. Их интересовала структура этих гор.
Зеленый луг, окружавший озеро, был, казалось, покрыт пышными, многокрасочными восточными коврами: так много было на нем цветов.
Сидя на берегу, ребята любовались плескавшимися в водах озера дикими утками. Непуганые птицы, казалось, и не замечали присутствия людей.
Солнце освещало глубины озера, выделяя каждый камешек, каждую песчинку на его дне. В ярких лучах, прорезавших веду, искрились серебряные бека рыбы краснушки.
Армен сидел поодаль над листком бумаги и сосредоточенно грыз карандаш.
Асмик заметила, что у него от волнения дрожит рука. Подмигнув товарищам, девочка шепнула:
— Тсс…
Но Камо, не церемонясь, потянул Армена за рукав:
— Ну-ка, что ты там написал? Прочитай-ка нам, Армен! Я уверен, у тебя получилось прекрасно. Ведь здесь все, что нужно поэту: озеро, цветы, горный ветерок и, наконец… — Камо лукаво поглядел в сторону Асмик и улыбнулся.
Армен покраснел и хотел спрятать свое произведение, но Грикор подскочил и быстро вырвал листок у него из рук:
— Ну, чего ты ломаешься? Давай почитаем!
Уморительно гримасничая, Грикор опустился на колени перед Асмик. Одну руку он крепко прижал к сердцу, а в другой были стихи Армена.
Листок со стихами Грикор держал вверх ногами, и то, что он начал «читать», он тут же и сочинял. Подражая народным певцам — ашугам, Грикор притворно жалобным голосом продекламировал нараспев:
О газель моя, фея! Ты — в сердце моем.
Пусть зурна о твоей красоте говорит!
Ты зажгла мою душу священным огнем,
И с тех пор мое сердце; как факел, горит.
Я бы выпил Севан, чтоб совсем не сгореть,
Чтоб огонь в моем сердце пылать перестал…
Брошусь в волны Севана и буду шипеть,
Как в корыте с водой — раскаленный металл.
«Дочитав», Грикор отдал листок Асмик и, припрыгивая на одной ноге, сбежал к озеру. Тут он, как был в одежде, бросился в воду.
Ребята смеялись до упаду.
Грикор вылез из воды и, выжимая мокрую одежду, сказал:
— Вот теперь я понимаю, почему мать обливает клушек холодной водой, — у меня сразу весь пыл прошел.
С веселыми возгласами ребята окружили Асмик. А Камо выхватил из ее рук листок со стихотворением и с пафосом прочел: