Дитя лета, стр. 54

– Лили! – позвал он. И когда она обернулась на звук его голоса, он почувствовал такое облегчение, что его глаза увлажнились.

– Что? – спросила она.

– Я хотел тебе кое-что сказать, – ответил он, едва сдерживая слезы. Ему хотелось подойти с чем-то доказанным, обоснованным, научным, неоспоримым и мудрым. Но в том-то и заключалась беда, что ему нечего было сказать. Он думал только о Роуз.

– Ты что-то говорила о насыщении крови кислородом, – напомнил он.

– Ну?

– Знаешь, я тут кое-что вспомнил, – начал он, изо всех сил пытаясь придумать хоть что-то, способное успокоить ее. – Когда-то в аспирантуре у нас был довольно интересный курс морской биологии. Ну, как ты понимаешь, в первую очередь связанный с морскими млекопитающими. И наш профессор рассказывал нам о китовой системе исчисления.

Лили кивнула в знак того, что слушает. Похоже, она заметила, что он вспотел, потому что протянула руку и откинула влажные волосы с его лба. И ласково улыбнулась, словно вдохновляла на дальнейшее повествование.

– Еще на заре медицины, – продолжал Лаэм, – приблизительно в шестом веке до нашей эры на греческом острове Иония у врачей появилась идея, что, когда кровь попадает в легкие, она получает там жизненную эссенцию. Но прошло много столетий, прежде чем они поняли, что жизненная эссенция – это…

– …кислород, – подсказала Лили, и Лаэм улыбнулся, догадываясь, что она знает об этих процессах больше, чем иные ученые.

– Правильно, – подтвердил он. – Я до сих пор помню, как читал знаменитый трактат Уильяма Гарвея – кажется, он был написан в 1628 году – о токе и циркуляции крови. Понятно, что мой курс касался китов, а не человека.

– Сердце есть сердце, – прошептала Лили, глядя на часы, указавшие в этот момент ровно одиннадцать.

Лаэм видел, как кровь отхлынула от ее лица. Она задрожала, и он понял, что потерял ее внимание. Он взял ее за плечи и попытался обнять. Ее так трясло, что она ухватилась за его руку и зарылась лицом у него на груди.

– Где же врачи? – повторяла она.

– Идут, идут, – утешал он.

И вдруг раздался голос доктора Гарибальди:

– Лили! Лаэм!

Лили метнулась ему навстречу:

– Как Роуз?

Лаэм огляделся, словно надеялся, что доктор Гарибальди выкатит за собой Роуз прямо в зал ожидания. Затем взглянул в светлые, глубоко посаженные глаза врача и еще до того, как тот успел произнести хоть одно слово, понял, что именно он собирается им сообщить.

– Замечательно, – сказал доктор. – Операция прошла без сучка без задоринки. Мы устранили непроходимость и поменяли внутреннюю перегородку в сердце. На сей раз заплаты должно хватить на всю жизнь. Сейчас ваша девочка находится в послеоперационной, уже вышла из-под наркоза. Буквально через несколько минут ее перевезут в отделение.

– Спасибо вам, доктор, – сказал Лаэм. – Огромное спасибо.

Лили пожала руку доктору Гарибальди, приложив другую руку к сердцу в знак благодарности. Когда врач ушел, она обернулась к Лаэму.

– Ты его поблагодарил даже раньше, чем я, – сказала она.

– Ой, – смутился он. – Как же так… Извини меня, я просто…

– Наоборот, это хорошо, – успокоила она, внезапно порозовев. – Ведь именно так поступил бы отец.

Лаэм замер, не в силах заговорить. Если бы только Лили знала, что происходило у него в груди и что он чувствовал по отношению к Роуз с того момента, как помог ей увидеть свет.

– Перед тем как появился доктор, я думала над тем, что ты рассказал о греках, о том, что жизненная эссенция…

– …это кислород, – закончил он, в точности повторив ее интонации…

– Мне кажется, что это, наверное, кое-что еще, – сказала Лили, глядя не дверцу лифта, потому что, судя по звуку, он шел к ним наверх. Врач сказал, что Роуз повезут в отделение через несколько минут, и Лили была наготове. Она на секунду перевела взгляд на Лаэма.

– Что же там еще? – спросил он.

Но, поразмыслив, она ничего не ответила.

Лаэму хотелось сказать ей, что он и сам думал об этом, но не мог заставить себя произнести вслух это слово: «Любовь». Что это и есть самая главная жизненная эссенция.

В этот момент двери лифта раздвинулись, и оттуда выкатили Роуз – на каталке, все еще подключенную к мониторам, но уже с открытыми глазами. Она была привязана к кровати, и это зрелище разрывало Лаэму сердце. Но ее нужно было уберечь от малейших движений, по крайней мере в течение суток. Она переводила взгляд с Лили на Лаэма, с Лаэма на Лили.

– Привет, родная моя, – сказала Лили.

– Болит, – сказала Роуз.

– Я понимаю, милая. Но это скоро пройдет.

– Это будет недолго, Роуз, – сказал Лаэм, совершенно не в силах видеть ее страдания, зная, что сейчас сестра даст ей обезболивающее, но зная также и то, что девочка быстро пойдет на поправку. – Совсем недолго.

– Обещаете? – хрипло прошептала Роуз.

– Обещаем, – заверил Лаэм, коснувшись ее головы, – потому что точно так же говорил его собственный отец после операции сына на руке и еще потому, что Лаэм знал, что именно так должны говорить и поступать настоящие отцы.

Глава 22

Роуз проснулась и открыла глаза почти сразу же, как ее вывезли из операционной. От лекарства, которое ей дали, голова была дурная, но девочка все же сделала попытку освободиться от строп на груди. Ей хотелось двигаться бегать, обнять маму, поскорее ехать домой.

Она много спала.

Мама и доктор Нил по очереди дежурили у ее постели. Иногда они сидели вместе, близко-близко друг к другу, как единое целое. Их голоса обвивали ее сон, то пропадая, то появляясь, пронизывая ее бодрствование и отдых. Когда она плакала, то не могла понять, кто из них ее обнимает. Грудная клетка болела.

А потом вдруг перестала. И когда она проснулась на следующий день, сияло солнце и боль утихла. Ну, может быть, еще чувствовалась, но совсем чуть-чуть. Сестра помогла ей сесть, потом умыла ее, а потом пришел доктор проверить швы.

Мама и Лаэм стояли в сторонке, пока сестры готовили Роуз к ее первой попытке встать. Она знала, что прошел всего день после операции, но на то она и была чудо-девочкой, чтобы уметь быстро вставать с постели. Сейчас она сделает несколько шагов и очень устанет, но это будет великим событием. Как хвалебная статья на книгу или математический тест, сданный на «отлично». Если это испытание пройдено, значит, скоро домой. Или по крайней мере в нормальное отделение на нормальном этаже.

– Что-нибудь болит, Роуз? – спросила сестра.

– Немного побаливает. Но не сильно. Мам, а ты сказала Джессике, что я вернусь домой через неделю?

– Да, милая.

– Доктор Нил, что с вами? – Она взглянула на него и заметила, что у него был странный, какой-то забавный вид: он словно застыл между желанием стоять, где стоял, и невольным порывом поддержать ее. Сестра многозначительно улыбнулась ему, давая понять, что ему еще многому нужно научиться.

– После открытой операции на сердце дети выздоравливают значительно быстрее, чем взрослые, – объяснила она. – У них не бывает таких болей в грудине. Мы собираемся поднять Роуз с постели, чтобы она самостоятельно перебралась в общее отделение на другом этаже.

– Понял, – сказал доктор Нил, все еще стоя с протянутыми навстречу Роуз руками, как в ту пору, когда она была еще совсем крошкой и только начинала ходить. Его вид рассмешил девочку, и от этого в груди немного заныло.

– Что случилось, Роуз? – встревожился он.

– Ничего, я справлюсь, – успокоила она его. – Вот, смотрите.

– Не торопись, подожди, пока не почувствуешь, что готова, родная, – предупредила мама.

Взрослые столпились вокруг, и Роуз подвинулась на край кровати. Спустила ноги вниз и пальцами ног дотянулась до тапочек. Пол показался твердым-твердым. Роуз не хотела говорить об этом маме, но ее долго пошатывало, как на палубе «Текумзеи II» во время празднования дня рождения. Корабль то вздымался, то нырял носом, раскачивался из стороны в сторону, – кругом. Роуз почувствовала легкую тошноту; она знала, что это от прежнего недостатка кислорода.