Красавица, стр. 7

Даже наш кенарь благополучно перезимовал и встретил весну в добром здравии и настроении. Польза от маленького певца оказалась неоценимой — у нас с сестрами на попечении было существо еще более слабое и изнеженное, чем мы сами, неустанно благодарящее нас за заботу своими руладами.

До отъезда из города мы не успели придумать ему имя, и лишь через несколько недель после переселения, наливая кенарю воды в блюдечко, Хоуп вдруг спохватилась:

— А ведь он у нас до сих пор безымянный!

Мы с Грейс в изумлении посмотрели на нее, потом с ужасом друг на друга и принялись лихорадочно думать. Хоуп так и застыла с блюдечком в руке. Через несколько минут кенарь, потеряв терпение, разразился звонкой трелью.

— Ну конечно! — осенило Грейс. — Как мы раньше не додумались? Орфей!

В ответ на мое недоверчивое хмыканье она улыбнулась.

— Перед такой младшей сестрицей, как ты, милая, даже самый прозаический ум бессилен.

— Орфей! Чудесно! — рассмеялась Хоуп.

Вот так наш кенарь стал Орфеем — а еще через некоторое время просто Феем. Но когда я звала его полным именем, он все равно пел.

Следующим летом, где-то через год после переселения, сыграли свадьбу Жервена и Хоуп. Для молодоженов пристроили к дому еще одну комнату — на первом этаже, с проходом через гостиную, — а местный каменщик выложил там камин. Отец в качестве свадебного подарка сколотил большую кровать с высоким фестончатым резным изголовьем. Раньше мы с Жервеном размещались в двух каморках на чердаке, одну спальню на втором этаже делили Грейс и Хоуп, а в другой жил отец. Грейс звала меня к себе, но чердак мне нравился, а Грейс было бы куда приятнее получить комнату в собственное распоряжение. Поначалу, когда мы только въехали, мое добровольное отшельничество на чердаке родные приняли в штыки, однако я не сдавалась. «Что толку, если мы набьемся с сестрами в крохотную комнатку, словно сельди в бочке? Кого-то все равно надо отселять наверх, а я самая младшая, да и чердак мне по душе».

Отец прорубил в моей каморке еще одно окошко, выходящее на расчищенный огород и вставший за ним стеной лес. Если я не очень сильно уставала к вечеру (мы постепенно приноравливались к работе, и усталость отступала), то засиживалась лишний час с книгой и читала при свете бесценной свечи. Однако тратить дорогой воск на такое баловство совесть позволяла нечасто, даже если глаза не начинали слипаться в первые же минуты. Мне удалось уберечь от торгов полдюжины самых зачитанных и самых исчерканных пометками книг. Чтение — пожалуй, единственное, чего мне сильно не хватало в нашей новой жизни. Дневные часы уходили на работу по дому, большая часть вечера — на починку одежды, инструментов и прочего при свете камина. Почти всю весну «прочим» было шитье, которое я забирала по мере сил у Грейс, чтобы она, как более искусная белошвейка, могла без помех трудиться над свадебным подарком — покрывалом на брачное ложе.

Постепенно для каждого установился свой рабочий распорядок. Жер показал себя таким искусным кузнецом, что уже на исходе первой нашей зимы люди стали стекаться к нему за тридевять земель. Руки отца постепенно вспомнили плотницкое дело, и теперь, расширив маленькую пристройку к кузнице, он сколачивал там тележки и шкафчики, а еще латал в городе крыши и заборы. Волосы у него совсем побелели, да и прежней прыти как не бывало, но держался отец все так же прямо и с достоинством. К нему вернулись разговорчивость и смех. И кажется, в него влюбилась Мелинда. Он был учтив и обходителен со всеми женщинами, включая собственных дочерей, хотя к Мелинде, по-моему, относился с особой теплотой. И она, прямодушная и добросердечная, вспыхивала румянцем, когда он с ней заговаривал, и теребила передник, словно застенчивая барышня.

Домашним хозяйством занимались Грейс и Хоуп, а на мою долю выпадали разные мелочи, не относящиеся ни к дому, ни к мастерским. Я часто думала, что удобнее было бы мне родиться мальчиком — все равно ухватки и внешность мальчишеские. Мы с Жервеном и Доброхотом выволокли с опушки леса немало упавших деревьев, и Жер научил меня рубить дрова, колоть и складывать в поленницу. Этим я в основном и занималась, потому что камины в доме и в мастерских требовали дров, кухонные плиты — угля, да и кузнечный горн с кухонным очагом надо было подкармливать бесперебойно.

Молва о богатырской силе моего коня скоро разнеслась по окрестностям, и мы с ним не раз впрягались в тяжелую работу — корчевали упрямые пни в полях, вытаскивали повозку, завязшую по самые оси в весенней грязи. Иногда отвозили вязанки дров горожанам, получая взамен бочонки пива и теплые одеяла (ведь мы южане, народ нежный), а по праздникам — сладкие пироги. Мне некогда было думать, насколько такая работа подходит для девушки и как так вышло. Я стала совсем мальчишкой, а соседям, думаю, несоответствие в глаза не бросалось из-за моего малого роста и отсутствия примечательных форм. Перед сестрами мужчины снимали кепки, следили за языком и даже пытались отвешивать неловкие поклоны. Меня же приветствовали попросту — взмахом руки или кивком — и без церемоний звали Красавицей. Прозвище прижилось в мгновение ока и никого не удивляло — как не удивляло, что свирепый палевый мастиф, стороживший «Грифон», откликается на «Милочку» (если позвать почтительно и пес в настроении). Когда мы с Доброхотом праздновали победу над очередным кряжистым пнем, все в грязи и в щепках, владелец поля и соседи дружески хлопали меня по плечу и норовили угостить кружечкой некрепкого пива.

Весной я вскопала и засеяла огород. Я полола, окучивала, молилась и не находила себе места. Но видимо, три года под паром пошли земле на пользу: редис уродился размером с лук, картофель размером с дыню, а дыни размером с небольшую овцу. Зелень буйствовала, в воздухе носились упоительные ароматы; перемешав сосновый, мшистый запах леса с острым запахом трав и теплым духом свежего хлеба из кухни, ветерок разбрасывал эти сокровища по лугу пригоршней новеньких золотых монет. Я подрезала яблони (от старого сада осталось несколько плодоносящих деревьев) и принялась мысленно выстраивать в буфете ряды банок с яблочным повидлом на зиму.

ГЛАВА 3

Жервен взял с меня и сестер слово (сестры, впрочем, и сами не помышляли) не ходить в густой лес за домом в одиночку — без него или отца. Думаю, отца он упомянул только из уважения — ну какой из папы лесник? Решив, что Жервен подразумевал глухую чащу, как-то утром я запрягла в повозку Доброхота и слегка углубилась в лес набрать сухостоя на дрова. По опушкам вокруг луга, на котором стоял дом, мы все подчистили и сожгли в каминах в первые же недели. Однако Жервен увидел меня из окна кузницы и прибежал отчитывать. Удивившись, я принялась оправдываться, что и не думала удаляться от дома — вот, он же сам меня увидел из окна. Жер сменил гнев на милость, но еще раз строго-настрого наказал даже за опушку не заходить. Разговор этот состоялся в первую нашу осень, когда леса оделись в золото и багрянец и дыхание повисало облачками пара в холодном прозрачном воздухе.

Жер поднял глаза к высокой кроне и вздохнул.

— Может, я чересчур осторожничаю, но, по мне, лучше так, чем потом жалеть. — Он поглядел на меня, задумчиво почесывая подбородок. — Ты никогда не задумывалась, почему наш дом стоит на таком отшибе от городка? До околицы добрая четверть мили. И почему мы берем питьевую воду из колодца, если рядом с домом течет ручей?

Я действительно не видела здесь ничего необычного. Страшные сказки о диком севере, которыми нас пугали в городе, успели забыться — за все это время нас не побеспокоил ни один гоблин.

— Нет, как-то не задумывалась. Мне казалось, что городок вырос там, где вырос, а первый кузнец всего-навсего предпочитал уединение. А вода в ручье, наверное, не очень чистая, хотя для охлаждения раскаленного металла в кузне сгодится.

— Все не так просто. — Жервен посмотрел смущенно. — По слухам, лес этот — нехороший. То есть заколдованный. А поскольку ручей вытекает из леса, то, наверное, он тоже заколдованный. Что до первого кузнеца… Тут разное говорят. Может, он сам колдовал немного. Кузнец он был хороший, но однажды пропал куда-то. Дом этот он и выстроил — вроде лес любил, да и кузницу на ручье надо строить, а в городке все сплошь колодцы. Следующий кузнец — который уехал два года назад — выкопал колодец на склоне, чтобы не пить заколдованную воду из ручья, однако по ночам ему делалось жутко у леса под боком. Хотя по ночам в любом лесу жутковато. В общем, он уехал. И взамен долго не могли никого найти. Поэтому дом и достался нам так дешево — другого такого мы бы за эти деньги не сыскали.