Красавица, стр. 10

Грейс поставила розу в высокой глиняной кружке на каминную полку. Отец тут же обернулся туда, а вслед за ним и все мы.

— Как тебе, дочка? — спросил отец у меня. — Нравится?

— Да, папа, очень, — заверила я. — Она необыкновенная.

— Знала бы ты, какой ценой досталась мне эта безделица, — не отрывая завороженного взгляда от цветка, проговорил он.

От розы отделился алый лепесток, хотя она стояла все такая же свежая и крепкая. Плавно, словно перышко, покачиваясь в потоках теплого воздуха от камина, лепесток спланировал вниз, позолоченный отблесками пламени. Однако пола он коснулся с легким звоном, словно обронили монету. Жервен подобрал его — уже пожелтевшим — и с небольшим усилием слегка согнул пальцами.

— Золото… — тихо проговорил он.

Отец поднялся, кряхтя, словно у него ломило спину.

— Не сейчас, — покачал он головой, глядя на наши изумленные лица. — Завтра я вам все расскажу. Поможешь мне подняться в комнату? — попросил он Грейс.

Хоуп заложила камин, чтобы сохранить тепло до утра, и мы разошлись по спальням. Седельные сумки остались лежать неразобранными в углу у двери, и Жер даже не посмотрел на них, запирая на ночь дверь на засов.

Мне приснилось, что бегущий из леса ручей обратился в расплавленное золото и вместо того, чтобы журчать, струится по камням с шелковым шелестом, а над лугом кружит огромный красный грифон, накрывая дом тенью широких крыльев.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

Утром, после прошедшего в молчании завтрака, мы принялись за дела. Отец все еще спал. Поев, я зашла в гостиную взглянуть на розу. Она стояла на каминной полке — значит, хотя бы роза мне не приснилась. Золотой лепесток лежал рядом, там же, где оставил его вчера Жервен. Под моим пристальным взглядом он покачался слегка туда-сюда, — наверное, сквозняк. Роза не спешила раскрываться, она словно застыла в миг своего высшего великолепия. Легко верилось, что этот цветок, наполнивший всю комнату благоуханием, не завянет никогда. Выходя из дома, я осторожно прикрыла за собой дверь, чувствуя себя так, будто побывала в гостях у чародея.

В тот день Жер должен был подковывать норовистого жеребенка, и я обещала помочь, поэтому, ухаживая за лошадьми, то и дело поглядывала в окно конюшни, не ведут ли строптивца. Я спешила, ведь за то время, что у меня уходило на одного коня, надо было управиться с двумя. Однако, чистя отцовскую лошадь, я заметила нечто странное и в недоумении опустила щетку. На крупе, у самого основания хвоста, виднелись пять круглых отметин — словно от седла или сбруи. Откуда им взяться в таком месте? Четыре пятна выстроились дугой, а пятое под ними и чуть в стороне — словно отпечатки пятерни. Но что же это за рука такая громадная? Я приложила для сравнения ладонь — моя гораздо мельче.

От прикосновения лошадь задрожала и испуганно вскинула голову, кося глазом так, что мелькнул белок. Смирная и воспитанная, она вдруг впала в настоящую панику, и успокоить мне ее удалось не сразу.

Строптивый жеребенок прибыл в середине утра. Битые два часа я то висела на его недоуздке и мурлыкала в ухо колыбельную, то держала на весу его ногу (скрестную от той, которую подковывал Жервен), чтобы все силы строптивца уходили не на проказы, а на удержание равновесия.

Отец появился из дома к полудню. Выйдя на крыльцо, он вдыхал воздух полной грудью и оглядывался вокруг, словно пробыл в отъезде несколько лет, а не месяцев, или словно хотел наглядеться перед еще худшей разлукой. Судя по походке, хороший сон его приободрил, а уж вблизи перемены по сравнению со вчерашним оказались поистине разительными. Я отвлеклась от жеребенка, и строптивец, конечно, дернулся.

— Держи крепче, что же ты? — крикнул Жервен, выпустив копыто.

Я виновато оглянулась и увидела, с каким замешательством он смотрит на вошедшего отца. Я, наверное, минуту назад смотрела так же.

Отец не просто выспался и отдохнул — казалось, он за ночь сбросил лет пятнадцать или двадцать. Глубокие морщины на лице разгладились, пропал близорукий прищур, появившийся в последние годы, глаза вновь были ясными и зоркими. Даже седые волосы словно стали гуще, и в походке появилась молодая пружинистость.

Отец улыбнулся, не замечая ничего странного в наших недоуменных взглядах.

— Простите, если помешал. Вы ведь не обидитесь, если я сегодня просто поброжу по дому? Отвык я что-то в разлуке. А за работу примусь завтра, обещаю.

Мы, конечно, заверили его, что он волен распоряжаться собой как хочет, и он отправился дальше. В повисшей тишине жеребенок настороженно запрядал ушами, подозревая, что мы задумываем учинить с ним очередную пакость.

— Сегодня он пободрее, да? — отважилась я наконец.

Жер кивнул. Потом взял клещами остывшую подкову и сунул в горн. Мы оба смотрели, как розовеет раскаляющийся металл.

— Интересно, что там в седельных сумках? — задумчиво протянул Жервен, но больше о загадках мы не говорили. Подкованного жеребенка, который высоко поднимал ноги в новой «обуви» и, дурачась, раскидывал быстро тающий снег, я отвела в конюшню, дожидаться хозяина.

Только после ужина папа наконец поведал нам свою историю. Мы все устроились у камина в гостиной, старательно изображая безмятежность и поглощенность делами, когда отец отрывал взгляд от пляшущего в очаге пламени. Он один сидел без дела, и ему одному не передалась общая тревога. Улыбнувшись нам по очереди, он сказал:

— Спасибо вам за терпение. Я попытаюсь рассказать, что со мной приключилось, хотя конец моей истории, возможно, покажется невероятным. — Улыбка померкла. — Мне и самому уже с трудом верится, особенно теперь, когда я снова живой и невредимый сижу в тепле, среди родных и близких.

Он надолго умолк, и мы увидели, как его окутывает вчерашняя печаль. Роза благоухала так, что запах делался почти зримым и, казалось, окрашивал в розовый пляшущие на стенах отблески пламени.

Отец приступил к повествованию.

О городских делах рассказывать оказалось почти нечего, к сожалению. Путешествие на юг далось легко и заняло семь недель. По прибытии отец отправился прямиком к своему знакомому, Фруэну, который обрадовался ему и принял весьма радушно. Однако, несмотря на теплый прием, отец чувствовал себя не в своей тарелке. Он отвык от городской жизни.

Корабль опередил отца на неделю, и товар уже успели перевезти на склад. В прежние, зажиточные дни отец даже не принял бы этот мизерный груз в расчет, но с помощью Фруэна удалось выручить за него неплохие деньги, которых хватило расплатиться с капитаном и командой и даже немного осталось. Капитан Бразерс, потрясенный переменами, постигшими хозяина, рвался снова выйти в море и вернуть нам былое благополучие. (Ремонт «Мерлину» если и требовался, то самый обычный, в котором нуждается любое десятилетнее деревянное судно после пятилетнего плавания.) Однако отец отказался. Он объяснил Бразерсу, что уже слишком стар и ему не вскарабкаться снова на высоченную гору. Пусть его жизнь лишена былой роскоши, в ней есть свои радости, и семья живет под одной крышей, что тоже хорошо.

— Забавно, — протянул он задумчиво, обращаясь к нам. — Сперва мне было неуютно ходить пешком по улицам, по которым раньше меня возили в карете с кучером, но потом я понял, что не очень и переживаю. Кажется, я вошел во вкус деревенской жизни. Надеюсь, дочки, я не слишком к вам несправедлив.

Хоуп, сидящая вне поля отцовского зрения, посмотрела на свои тонкие руки, покрасневшие и огрубевшие от работы по дому, однако ничего не сказала, только улыбнулась иронически.

«Мерлин» был крепким и добротным кораблем, пусть не таким большим и роскошным, как строят сейчас, и отец принялся искать на него покупателя. Ему повезло, покупатель нашелся почти сразу — молодой капитан, работавший у Фруэна и решивший приобрести судно в собственность. К тому времени отец прожил в городе месяц и начал подумывать о возвращении домой. О «Белом вороне» ничего разузнать не удалось, равно как и о других кораблях, которые числились пропавшими без вести уже два года, с тех пор, как мы покидали город. Десять моряков с «Ветродуя» и «Стойкого» прибыли домой лишь полгода назад, в их числе был и третий помощник, известивший нас когда-то о несчастье, постигшем маленькую флотилию.