Тайфуны с ласковыми именами, стр. 34

Гипотеза или нет, но звучит достаточно ясно. Как и следовало ожидать, эта команда тоже охотится за брильянтами. Будем надеяться, что ее интересуют только брильянты.

– Вот видите, дорогая, у меня нет никаких поползновений завладеть вашими камнями. Зато я бы вам пригодился в обнаружении их.

– Каким образом?

– Снабдил бы вас кое-какими сведениями.

– В обмен на что?

– В обмен на кое-какие сведения.

– «Кое-какие»… Это слишком туманно, – недовольно бормочет она.

– Когда вы создадите мне необходимые условия, я буду конкретней.

– Говорите яснее. Что вы имеете в виду?

– Я должен повидаться с Бруннером. Она откидывается на спинку кресла и смеется не особенно веселым смехом.

– Это все?

– Это только начало.

– Странный вы человек, Лоран. Опасаетесь Флоры, а ищете встречи с Максом. Да Макс вас сотрет в порошок, если только усомнится в чем-нибудь.

– Такой опасности не существует.

– Вам видней. Что касается встречи с Бруннером, то этот маленький подарок вы от меня получите, мой мальчик. – Затем она поднимается с кресла, снова ставит руки на бедра и спрашивает деловым тоном: – Так мы будем ложиться?

– Мы же затем и пришли… – отвечаю я.

Я просыпаюсь с мыслью, что в такое теплое время давно пора убрать ватное одеяло. Одеяло мне заменяет Флора – ее дородные белые руки заключили меня в крепкие объятия… Другая моя забота касается несчастного Бенато. Похоже, что и сегодня ему суждено начать рабочий день, а может быть, и закончить обед без меня.

Я пытаюсь высвободиться из могучих объятий этой роскошной женщины, но во сне она прижимает меня к себе еще крепче. Я уже исхожу потом. Вот это объятия! Придется выждать какое-то время.

Истомленная переживаниями в кабаре, а затем ночными, Флора освобождает меня от своих объятий только в девятом часу. Но должен признать, что, едва открыв глаза, она проявляет завидную активность. Несколько энергичных приседаний и наклонов, несколько минут под душем, и мы уже сидим за кухонным столом перед обильным завтраком.

– А ты мне нравишься, мой мальчик, – говорит хозяйка, протягивая руку к булочкам, только что доставленным из пекарни. – Хотя я вправе обижаться на тебя.

В отличие от Розмари она в первую же ночь перешла на «ты».

– Обижаться, за что?

– За твое недоверие. Перешагиваешь Флору, ищешь Бруннера…

– Недоверие здесь ни при чем, это диктуется необходимостью: нужные мне сведения я могу получить не от тебя, а от Бруннера.

Флора задерживает на мне задумчивый взгляд, словно соображая, что же это за сведения такие: приятелю ее они известны, а ей – нет. Затем пожимает плечами.

– Так уж и быть. Хотя было бы куда лучше, если бы вели переговоры мы с тобой вдвоем – два представителя торговых фирм, не так ли?

– Ты, в сущности, кого представляешь?

– Тебе это известно: Макса Бруннера.

– Бруннер – это не фарфоровый завод.

– А при чем тут фарфоровый завод?

– Значит, ты его послушное орудие.

– А почему не наоборот?

– Потому что он дергает за нитки.

– Бог ты мой! – вскидывает она брови. – Если он начнет дергать за нитки, то до такой степени запутается в них, что даже мне его не высвободить.

– А ты не боишься, что, завладев добычей, он может махнуть на тебя рукой?

Она смеется коротким и невеселым смехом:

– Скорее я могла бы махнуть на него рукой. Но не стану этого делать. Одинокой женщине, мой мальчик, всегда нужен домашний пес.

7

До недавнего времени это заведение, вероятно, представляло собой обыкновенный подвал, заваленный всяким хламом. Но вот, распространяясь неведомыми путями, сексуальная революция докатилась и до этих мест – возможно, как ее далекий и робкий отголосок. Афиши «Казино де Пари» начала века, несколько красных фонарей в нишах, десяток столиков, освещенная прожекторами эстрада – и вот уже подвал превратился в берлогу, где немногочисленная местная богема может созерцать разгул эротических страстей.

Это второе и последнее ночное заведение в добропорядочном Берне рангом значительно ниже «Мокамбо», но, вероятно, значительно интереснее его, если судить по тому, что народу здесь полным-полно. Магнитофон, заменяющий дорогостоящий и совершенно ненужный в этом подвале оркестр, с помощью усилителей наполняет зал почти невыносимой поп-истерией. Избыток децибелов контрастирует, однако, с нехваткой освещения, и я довольно долго блуждаю в красном полумраке между столиками, пока не обнаруживаю интересующую меня личность.

– Вы позволите?

Личность бросает взгляд в мою сторону и безразлично пожимает плечами. Затем снова смотрит в мою сторону и, видимо, узнает меня, потому что бледная физиономия субъекта вытянулась еще больше, а острые глазки беспокойно забегали.

– Виски? – спрашивает кельнер, которому здешняя суматоха не мешает заметить мое появление.

Я киваю и, видя во рту соседа незажженную сигарету, услужливо подношу зажигалку. Однако человек внезапно шарахается в сторону, словно пламя обожгло его, и бормочет:

– Мерси, я не курю.

– Но вероятно, прежде курили? – задаю ему вопрос только для того, чтобы начать разговор.

– Курил, и еще как. Но однажды врач предупредил меня, что, если буду так много курить, долго не проживу. Грудь у меня не совсем в порядке. – Он замолкает и больше не смотрит в мою сторону – все его внимание поглощено женщиной, внезапно появившейся на эстраде под предупредительный гром воспроизводимых магнитофоном ударных инструментов.

У меня нет представления о программе в «Мокамбо», гак как в тот вечер, раньше времени похищенный Флорой, я был лишен возможности ее посмотреть. Что касается здешней программы, то ей, конечно, далеко до классических традиций знаменитого «Казино де Пари». Вышедшая на эстраду дама, вполне очевидно, прибыла сюда не из Парижа, а из какого-нибудь вертепа превращенного в развалины Бейрута. Чересчур жирная и весьма подвижная, она пытается сочетать восточный танец живота с американским стриптизом – постепенно стаскивая с себя свои эфирные вуали и обнажая все, чем одарила ее природа, она лихо вертит бедрами под завывания усилителей, и телеса ее трясутся, словно желе.

Мой сосед, весь превратившийся в слух и зрение, видимо, по достоинству оценивает эротическую сгущенность номера. И все же у меня такое чувство, что ему что-то мешает полностью сосредоточиться. Надеюсь, причина не во мне.

Показав публике все, что можно было, и не оставив после себя ничего, кроме пары туфель, толстуха исчезает за занавесом, вертя на прощание увесистым задом, и тут же на эстраде появляется ее антипод – длиннущая и ослепительно белая представительница северной расы, основательно одетая в шелка и меха, так что, очевидно, потребуется уйма времени, пока она окончательно разденется.

Однако я не намерен дремать здесь до поздней ночи, да и события принимают такой оборот, что мне совсем не до развлечений, поэтому я вынужден ненадолго отвлечь внимание соседа от очередного сексуального блюда.

– Я пришел сюда не ради стриптиза, господин Пенев, а для того, чтобы сказать вам несколько слов. В ваших интересах внимательно выслушать их, мне кажется.

Человек стрельнул в меня глазами и, как ни странно, снова вперяет взгляд в скандинавку, которая уже отбросила жакет из искусственной белки и занялась платьем.

– Я не добивался встречи с вами, – бормочет Пенев. – Но если хотите что-то сказать, говорите. Я не глухой.

– Мне нужны досье агентуры. Агентуры Горанова.

Сосед, снова коротко взглянув на меня, устремляет взгляд на длинную белотелую самку, которая уже на подступах к кружевному белью.

– Досье? – глухо произносит он. – И что еще? Сверхзвуковой самолет, атомная бомба, космическая ракета? Делайте любые заявки, я к вашим услугам.

– Видите ли, Пенев, не лучше ли нам обойтись без этих досадных вступлений? Ваше недоумение кажется таким наивным. Вам сказано предельно ясно: мне нужны досье. К этому можно добавить лишь одно: времени у нас в обрез.