Томка. Тополиная, 13, стр. 20
Женщины-соседки тоже кричали и зачем-то таскали воду, что-то пытались поливать, хотя это не имело ни малейшего смысла – кабина лифта превратилась в капсулу, вскрыть которую смогли бы только профессиональные спасатели. Местным жителям ничего не оставалось, как бессильно опустить руки и наблюдать – вернее, слышать – чудовищную смерть молодых людей. Среди свидетелей трагедии были Владимир Петрович и бизнесмен Семенов. Последний держал в руке фляжку и периодически к ней присасывался.
Очень скоро в лифте началась агония. От криков жертв кровь стыла в жилах, и многие очевидцы потом очень долго просыпались по ночам в ужасе. Дым валил изо всех щелей, на площадке стало тяжело дышать. Что же тогда происходило в кабинке, представить было невозможно.
Несколько раз крики боли перемежались мощными ударами в двери лифта. Створки, разумеется, не поддавались.
Через семь или восемь минут после начала пожара крики прекратились. Последовал слабый удар в дверь, и все стихло.
– Догорает свеча, – пропел себе под нос строчку из песни группы «Фристайл» пьяный Семенов. Это услышал только Владимир Петрович. Он повернулся к своему соседу и с размаху заехал ему кулаком в лицо. Семенов упал, ничуть при этом не обидевшись, потом сел под электрощитом, зажав лицо руками.
Огонь потушили только через полчаса, хотя винить в этом пожарных было нельзя – они приехали очень быстро. Все дело в чертовой двери, она никак не хотела открываться, как будто ее нарочно кто-то заблокировал. Когда дверь все-таки взломали, пожарные, уже не спешившие спасать человеческие жизни, обильно залили кабину – вернее, то, что от нее осталось, – и шахту лифта пеной.
Когда очистили пену…
… В общем, из местных жителей все в деталях видел только Владимир Петрович, назвавшийся старшим подъезда и потому любезно оставленный пожарными на месте в качестве свидетеля. Он и рассказал потом, что тела местами обуглились, но в целом огонь их пощадил. Ребята, скорее, задохнулись, хотя и испытали перед смертью адские мучения. Он сказал также, что пожалел о своем согласии стать понятым – такое зрелище он не забудет никогда, проживи хоть сто лет.
Все утро следующего дня в подъезде стоял душераздирающий рев. Мать Ольги рвала на себе волосы. Отца не было ни слышно, ни видно, и где он пропадал, никто не знал. Экспертизами и подготовкой к похоронам занимался кто-то другой, а из квартиры номер сорок восемь на втором этаже раздавались вой и крики ужаса.
Городские информационные агентства, радиостанции, телевидение и газеты рассказали в подробностях, что произошло в доме номер тринадцать по Тополиной улице, и город еще пару суток обсуждал эту шокирующую новость. Кто-то из чиновников мэрии грозил пальцем в адрес коммунальных служб, плохо выполнявших свою работу. Коммунальщики в ответ слабо протестовали, настаивая на том, что дома по Тополиной улице возведены и сданы в эксплуатацию надлежащим образом, все неоднократно проверено и перепроверено, и лифт в тринадцатом доме ожидал планового профилактического ремонта только через год. С ним все было в порядке!
Мэр для приличия сначала распорядился выделить материальную помощь семьям погибших и оплатить похороны и прочие расходы, а уже потом велел организовать внеплановую проверку всего лифтового хозяйства города. Полторы недели комиссия городской администрации исследовала состояние лифтов, подъездов, чердаков и всего остального, до чего в мирное время не доходили руки. Выяснилось, что город до сих пор стоит на месте и не проваливается к чертовой матери только каким-то чудом – инфраструктура на семьдесят процентов дышала на ладан, подъезды воняли, крыши текли, электропроводка и трубы догнивали, лифты скрипели и срывались с тросов, трамваи ездили по ржавым и покореженным рельсам, автобусы теряли детали прямо на дороге, колодцы открыты, повсюду преступность, грязь, алкоголизм, пьянство, изнасилования – и все это в условиях, когда кольцо НАТО смыкается вокруг России и враги мечтают увидеть нашу страну на коленях. К счастью, выводы сделаны вовремя, мы обязательно сплотим ряды, повысим нравственность, ударим и не позволим…
В общем, о молодых ребятах, которые любили друг друга и жизнь которых немыслимым образом оборвалась раньше, чем они планировали, вскоре все забыли.
11
Но все это случится чуть позже, а уже на следующий день после чудовищной трагедии мы с Татьяной сидели на лавочке во дворе тринадцатого дома и делились впечатлениями.
Таня была бледна. Мне даже показалось, что ее тошнит. Да я и сам чувствовал себя не ахти. Всю ночь ворочался, представляя жуткие картины и примеряя их на себя и своих близких.
Не приведи Господи….
– Да, я чувствую то же самое, – сказала Таня, правильно оценив мое состояние, хотя с начала нашей встречи я едва ли проронил с десяток ничего не значащих слов. Экстрасенс, ничего не скажешь. – Купила вчера бутылку виски и всю ее вылакала, прикинь. В одиночку, как алкоголик! Башка трещит, ужас!
– Меня зови в следующий раз, – сказал я и тут же смутился. Не хватало еще, чтобы Таня восприняла это как попытку ухаживания.
Но она, кажется, ничего такого не подумала.
– Договорились.
Я озирался. Двор выглядел пустынным. Даже вездесущего Петра Аркадьевича не было видно, и мне показалось это дурным знаком. Не припомню ни одного раза, когда, явившись сюда, я не обнаружил его либо сидящим на краю песочницы с аккордеоном, либо курящим отвратительные на вид папиросы в стороне от детской площадки.
– Теперь-то ты можешь отнестись к моим словам серьезно? – спросила Татьяна.
– Пожалуй. Но я действительно пока не могу поставить для себя никакой конкретной задачи. Что тут можно сделать? Позвать батюшку, окропить все по периметру святой водой? Обнести кадилом?
Татьяна ухмыльнулась.
– Это было бы забавно. Но, знаешь ли, никогда не помогало. Уж я-то знаю.
– Отвергаешь – предлагай.
Она вздохнула. Оглянулась на угол дома, за которым начинался пустырь.
– Есть кое-какие соображения. Но одна я не полезу. Мне нужен мужчина. На сегодня – как минимум сопровождающий.
Таня посмотрела на меня с вызовом. Учитывая мои подозрения в ее нестандартной сексуальной ориентации, эта фраза звучала двусмысленно. Я едва удержался от смешка.
– У меня есть пара часов. С чего начнем?
– С истории. У плохих мест всегда есть своя история. Там и будем искать.
– А конкретнее?
Она мотнула головой на угол дома.
– Нам туда.
12
Зябко и пасмурно сегодня. Лучшего дня для наблюдений за живой природой и не придумаешь.
Мы обошли дом. Таня почему-то втянула голову в плечи. Как только скрылись за углом, она выпрямилась. «Операция «Ы», – мелькнуло у меня в голове, – чтобы никто не догадался».
Я хихикнул, за что удостоился укоризненного взгляда спутницы. Но оба промолчали.
Мы миновали ряды гаражей, протиснувшись между двумя бетонными боксами и едва не утонув в вязкой жиже стоячей дождевой воды. Когда выпрыгивали на открытое пространство, я чуть не порвал куртку на плече.
На другой стороне я отряхнулся, огляделся.
Перед нами раскинулся пустырь на задворках Тополиной улицы, заканчивавшийся лесом. Это его видят жители из окон домов: весной и летом он наверняка красив, буйствует зеленью и манит, осенью спокоен, молчалив и даже мрачен, а зимой его просто нет – стволы берез сливаются со снегом, и пейзаж напоминает арктическую пустыню.
– Зачем мы здесь? – спросил я.
Таня поежилась на ветру. Она была одета в легкую ветровку. Впрочем, как и я.
– Понимаешь, в чем дело, меня давно не покидает ощущение, что здесь какое-то большое пятно. Черное пятно, которое…
– Пятно?
– Ну да! – отреагировала она несколько раздраженно. Я мысленно велел себе больше ее не прерывать. – Червоточина, дыра… называй как хочешь. Это из области энергетики. Такие пятна не возникают ниоткуда, их не сбрасывают нам из космоса агрессивные марсиане. Их оставляют люди. Пятна такого большого размера не мог оставить один человек.