Честь, стр. 42

Прошло несколько секунд, прежде чем Пимби освободила свою руку и спросила:

– Так как все же вас подстричь?

– Сделайте меня похожим вот на него, – усмехнулся Элайас.

Проследив за его взглядом, Пимби увидела на столике неподалеку раскрытый журнал, со страниц которого сиял ослепительной фарфоровой улыбкой загорелый голливудский красавец атлетического сложения.

– Вот на этого? – хихикнула Пимби. – Не знаю, получится ли.

– Уверен, получится. Я всегда хотел выглядеть как знаменитость.

Пимби взяла журнал и принялась изучать фотографию. Она прекрасно понимала: красавчик-актер здесь ни при чем, и Элайас просто тянет время, чтобы побыть с ней подольше. В течение следующего получаса она не проронила ни слова, сосредоточенно работая ножницами. Он тоже не пытался завязать разговор. Каждый раз, когда Рита бросала взгляд в их сторону, она видела одну и ту же картину: Пимби работает, сдвинув брови, а странный посетитель листает журнал.

Закончив стрижку, Пимби дала Элайасу зеркало, чтобы он мог увидеть себя сзади. Он подавил сокрушенный вздох, стараясь скрыть, насколько его шокировали коротко стриженный затылок и открытая шея. Когда Пимби сняла с него пеньюар, он спросил как бы между прочим:

– Вы любите кино?

– Что?

– Я имел в виду, вы любите смотреть фильмы?

Пимби молча кивнула. В первые годы, проведенные в Англии, она несколько раз ходила с детьми в кино, но мало что понимала из-за языкового барьера. Актеры говорили слишком быстро.

– А почему вы спрашиваете?

Элайас поймал ее взгляд.

– Я оставил кое-что под баллончиком с лаком для волос, – тихо сказал он. – Это для вас. – Потом возвысил голос и добавил: – Отличная работа. Я очень вам благодарен.

Убедившись, что клиент доволен, Рита просияла. Обменявшись с ней любезностями, Элайас расплатился и ушел. Пимби стояла не двигаясь, уставившись на баллончик с лаком. Там лежал билет в кино: четыре часа дня ближайшей пятницы, кинотеатр в Ист-Финчли. Фильм старый. Черно-белый, немой.

Бесчестье

Лондон, 5 января 1978 года

Тарик являлся счастливым владельцем маленького магазинчика, распложенного на углу Куинсбридж-роуд. Шесть дней в неделю, двенадцать часов в сутки он торговал конфетами, чипсами, сухариками, газированными напитками, замороженными овощами, сигаретами и всякой всячиной. В магазине имелся также стеллаж, где были выставлены десятки газет и журналов – «Mayfair», «Men only», «Fiesta», «Knave», «Penthouse», «Club International». Тарик невольно хмурился, когда взгляд его скользил по некоторым из этих изданий. Эта страна просто рассадник непристойности: куда ни глянешь, всюду фотографии голых баб. Тарик всю жизнь не мог понять, какое удовольствие находят мужчины, пуская слюни над этими фотографиями. И уж тем более он не мог понять, почему женщины позволяют снимать себя в непотребном виде. Неужели у них нет никого из близких – отцов, мужей или братьев? Журналы подобного рода он держал в дальнем углу полки, за жестянками с тунцом и сгущенным молоком. Любители клубнички их все равно отыщут, но пусть эта гадость хотя бы не смущает невинные взгляды.

Тарик почувствовал, что проголодался, и взглянул на часы, висевшие на стене. Всего четверть двенадцатого. Каждый день ровно в половине первого его жена Мерал приносила обед в железных судках: суп на кислом молоке, тушеные баклажаны, рис с фасолью. В задней комнате постоянно шипел самовар, полный кипящей воды. Обычно Тарик выпивал за день около тридцати стаканов крепкого черного чая, всякий раз с кусочком сахара.

Пока он ел, Мерал не сидела без дела: мыла в магазине полы, смахивала пыль с полок и протирала вывеску, гласившую: «Мини Мар…ет „Оазис“». Тарик давно собирался вернуть на место отлетевшую букву «к», но все никак не мог выбрать время для этого. К тому же покупателям было совершенно все равно.

Когда Тарик завершал обед, Мерал собирала грязную посуду и отправлялась домой заниматься хозяйством. Тарик допускал, что когда-нибудь попросит жену помогать ему в магазине. Но никогда не допустит, чтобы она, как Пимби, работала среди чужих людей. Место женщины – дом. Лишь крайняя нужда может вынудить ее искать работу.

В мечеть, расположенную неподалеку, Тарик не заглядывал никогда – ни утром, ни вечером. Он не был религиозен, хотя его густая длинная борода и четки, которые он постоянно держал в руке, заставляли предположить обратное. Бороду он носил, потому что она ему шла, делала солиднее и скрывала отметины, оставленные оспой. Что касается четок, он не расставался с ними по привычке, а не из благочестия. Дома у него была целая коллекция четок из янтаря, бирюзы, коралла, жадеита, оникса. Привычными пальцами он быстро перебирал бусины, не замечая их мерного стука, который заглушали шорох шин и скрип тормозов, доносившиеся с улицы.

Тарик был старшим из трех братьев. Он первым покинул Стамбул и в поисках работы отправился за границу. Вначале он оказался в Германии, в маленьком городке под названием Тройсдорф, где устроился на завод, выпускающий машинное оборудование. Работа оказалась тяжелой, немцы – неприветливыми, их язык не поддавался изучению. Немцы допускают тебя в свою страну, чтобы ты на них пахал, и делают все, чтобы ты не смог здесь прижиться, а как только надобность в твоей работе отпадает, в два счета выгоняют из страны. Общаться с ними – все равно что гладить ежа. Возможно, в душе немцы отзывчивые и приятные люди, точно так же, как ежи – милые и безвредные существа. Но, встречаясь с чужаками, и те и другие выставляют жесткие иглы. Сообщество иммигрантов могло бы помочь Тарику ощущать себя не таким одиноким, но он никогда не умел заводить знакомства и, оказавшись за границей, не стал общительнее.

Тем не менее он подружился со своим коллегой, уроженцем Туниса, и как-то раз в пятницу тот повез его в Гамбург, в знаменитый квартал красных фонарей. Неоновые огни, музыка, взрывы смеха, разноязыкая речь. Тарик был потрясен, увидев женщин, выставленных, подобно манекенам, в витринах. Особенно его поразило надменное выражение их лиц, их гордо вскинутые головы и самоуверенные взгляды. Они совершенно не походили на проституток из старых турецких фильмов, несчастных и побитых жизнью.

– Хочешь заходить? – на ломаном немецком спросил его товарищ и указал на дверь, украшенную мерцающими шарами.

– А что там?

Тунисец загадочно улыбнулся:

– Что там? Там живут киски, приятель. Белокурые киски.

Тарик опустил глаза, уставившись на носки своих ботинок, и едва слышно пролепетал:

– Я не хочу.

Тунисец бросил на него взгляд, полный презрения:

– Понятно, приятель. Не можешь так не можешь.

Тарику отчаянно захотелось ударить его, двинуть ногой по яйцам, но он подавил желание. Тунисец исчез за дверью, оставив его на улице в одиночестве. Сквозь закрытые окна до него доносились пение и женский хохот.

На следующей неделе выяснилось, что тунисец разболтал всем и каждому о том, что Тарик отказался идти в бордель, потому что «был не готов». Люди хихикали за его спиной. Одни считали Тарика гомосексуалистом, другие – импотентом. Тарик собирался жениться в самом скором времени, но теперь решил исполнить свой план безотлагательно. Невесту, которая приходилась ему троюродной сестрой со стороны отца, он привез из маленького городка в Анатолии. Первый месяц после свадьбы он требовал, чтобы Мерал каждый день приходила к проходной. Пусть все убедятся, что он абсолютно нормальный мужик, и заткнут свои глотки.

В 12.25 дверь магазина распахнулась и вошла Мерал, разрумянившаяся от холодного ветра. Сегодня она принесла чечевичный суп, фаршированные зеленые перцы и тулумбу [10]. Стоя рядом, Мерал с гордостью наблюдала, как он с аппетитом уничтожает ее стряпню.

– Сегодня утром к нам заходила Пимби, – сообщила она.

– Что ей надо?

– Она не сказала, но, похоже, им нужны деньги.