Ущелье Батырлар-джол (журн. вариант), стр. 4

Старик продолжал качать головой и щелкать языком, но ничего не сказал больше. Неожиданно из котла пошел пар, на огонь с шипением полилась вода. Запахло бараниной. Старик потянул тонкий шест, повешенный над костром. Котел поднялся над пламенем.

— Кушать будем, — сказал старик.

Он встал, крикнул что-то по-киргизски в юрту. Из отверстия проворно выбрался мальчик, державший в руках нож и большое металлическое блюдо. Старик одной рукой отгонял пар, другую погрузил в котел. Показалась баранья голова. Старик, дуя себе на пальцы и перебрасывая голову с руки на руку, поднес ее Борису.

— Что делать? — испуганно спросил Карцев Павла.

— Возьми, поблагодари и положи на блюдо.

Борис принял голову и передал ее мальчику, который поспешно подставил под нее блюдо.

Вслед за головой последовала задняя нога Старик, все так же обжигаясь и дуя на пальцы, поднес ее Павлу, который торжественно поблагодарил и тоже положил на блюдо.

Вторая нога была предложена проводнику и последовала на то же место. Затем были вытащены и положены на блюдо еще две части, после чего старик снова сел и с необычайным проворством принялся строгать баранину тончайшими ломтиками. Это заняло не более пяти минут. От баранины шел аппетитный запах, напоминавший Борису что последний раз он ел восемь часов назад.

— Что же это такое? — спросил он Павла.

— Беш-бармак, — тихо ответил тот, — традиционное киргизское блюдо.

Старик услышал и, довольный, закивал головой.

— Беш бармак беш-бармак, — проговорил он, широко улыбаясь.

Баранина была нарезана, кости вынуты. В заключение старик полил кушанье соком из котла.

— Это еще не все, — сказал Павел.

Мальчик вытащил из юрты большой медный чайник и лоскут какой-то ткани. Каждому полил из чайника на руки и подал лоскут для вытирания.

— Кушай — сказал хозяин.

Борис посмотрел вопросительно на Павла.

— Ложек не будет, — сказал тот с усмешкой. — Беш-бармак значит "пять пальцев". Это блюдо полагается есть руками.

Борис храбро запустил руку в кушанье, захватывая мясо полной горстью Сок потек по его пальцам.

— Будь здоров, — сказал хозяин, передавая блюдо Павлу.

Беш-бармак пошел по кругу. Киргизы глотали мелко нарезанную баранину, почти не жуя. Борис и Павел не выдержали этого правила.

Несмотря на своеобразный способ приготовления, блюдо оказалось очень вкусным. Ели в глубоком молчании, пока не закончили ужин. Мальчик уполз обратно в юрту. Проводник свернулся калачиком и заснул здесь же, у костра. Хозяин продолжал сидеть, слегка покачиваясь, перед огнем. Глаза его были полузакрыты, в узких щелях между веками чуть отражалось пламя костра.

Борис опять посмотрел вопросительно на Павла. Ему смертельно хотелось спать. Но, очевидно, следовало ждать приглашения хозяина.

— Не иди, Павел, — произнес вдруг старик негромко, не меняя своей позы. — Плохое место. Проклятое место. Джаман-су.

— Так ведь высохло все, — возразил Павел.

— Собака выпьет — умирает, кой выпьет — умирает, ат выпьет — умирает. Не иди, Павел. Плохая вода. Джаман-су. — повторил старик.

Из темноты послышалось шуршанье, тонко заблеяли овцы. Вдали залились звонким лаем собаки. Старик поднял голову, прислушиваясь. Снова все стихло.

— Камень скатился с горы. — сказал Павел.

Опять наступило молчание.

— Батырлар-джол, — опять раздался негромкий голос старика. Его глаза широко открылись, и в них блеснуло красное пламя костра. Батырлар-джол. Не пройдешь, Павел.

— Что это значит? — тихо спросил Борис.

Павел пожал плечами.

— Ну, дорога богатырей, великанов…

— Это название ущелья?

— Очевидно. Мне еще не приходилось слышать.

Старик говорил тихо, точно сам с собой:

— Никто не ходит туда… Никогда не ходит.

Он подбросил в огонь несколько сухих, колючих веток. Костер затрещал, задымил, вспыхнуло яркое пламя.

— Да ты скажи, чон-ата, почему? — спросил Павел.

Старик покачал головой.

— Никто не помнит… Давно было. Эчак-эле. Мой ата и чон-ата и мои ата-бабалар знали. Нельзя туда ходить. Батырлар-джол.

— Ну, а почему? — не унимался Павел.

— Была большой щель. Стадо гонял. Большой стадо гонял. Хозяин был батыр. Много батыр, целый народ. И путь был Батырлар-джол.

Старик замолчал, задумчиво помешивая веткой в золе костра.

— Что же с ним случилось? — спросил, наконец, Павел.

— Ата и чон-ата не уважал. И закрылся путь вниз. Щель узкий-узкий стал. И народ остался там. Давно было. Эчак-эле.

Стало совеем холодно. Поднимался ветер. От костра посыпались искры, разметавшиеся в темноте.

— Здесь будем спать? — спросил Борис.

— Зачем здесь? — отозвался старик. — Замерзнешь. Юрта иди.

Павел поднялся.

— Так завтра жди нас, карыя, — сказал он потягиваясь.

— Идешь? — спросил старик.

— Пойду. Зачем сказкам верить? Мы ищем новый каучуконос. И найдем его там, откуда ты его притащил. Ведь ты его брал — не боялся?

— Ой, боялся…

— Ну, все-таки взял. А сказку будешь рассказывать своему мемире.

— Зачем так говоришь, Павел? — сказал укоризненно старик.

Он вскочил со своего места.

— Постой. Увидишь!

Полосатая спина его халата исчезла в черном отверстии входа в юрту. Борис с Павлом переглянулись. Но, прежде чем они успели обменяться словом, старик показался снова в мерцающем свете костра.

— Смотри, — сказал он, развертывая темную тряпку с какого-то длинного предмета.

Тряпка упала. В руках старика оказалось что-то желтовато-серое, вытянутое.

— Смотри, — повторил он с торжеством в голосе.

Павел взял в руки предмет, поднес к свету и обратился к Борису:

— Ну, это, кажется, по твоей части. Кость.

Борис посмотрел на кость с удивлением. Взял осторожно в руки, прикидывая на глаз ее длину. В ней было не менее метра. Она совершенно высохла. Но отнести ее к окаменелостям не было никаких оснований. Она, очевидно, пролежала под дождем и ветром десяток-другой лет, не больше.

— Верблюд? — спросил Павел.

Борис отрицательно покачал головой, продолжая рассматривать кость.

— Это бедренная часть, несомненно, — сказал он наконец, — но только не копытного.

— Что же это, тигр?

Борис в смущении поскреб ногтем по головке кости.

— Ты знаешь, я много работал с грызунами. И если бы не эти чудовищные размеры, я был бы готов спорить на что угодно, что это бедро зайца или кролика. Отдашь нам или продашь? — обратился он к хозяину.

— Ай, нет, нельзя, — сказал тот, торопливо потянув кость из рук Бориса. — Нельзя, нельзя. Хоронить надо… Стадо вниз пойдет, хоронить будем. Батыр кость. Нельзя продавать.

Он завернул кость в тряпку и снова исчез в юрте.

— Любопытная штука, — сказал Борис. — Неужели я настолько забыл сравнительную анатомию, что не смог отличить бедро верблюда от бедра зайца?

— Ну, будем думать, что это верблюд, — махнул рукой Павел. — Пошли спать. На рассвете выедем… Днем будем на станции. А завтра в ночь начнем наш поход.

4.

Ну, как здоровье? — спросил директор, поднимаясь со своего места.

— В порядке, Анатолий Петрович, — ответил Павел, пожимая его тонкие пальцы своей широкой рукой.

— Мы вас заждались, — продолжал директор, мельком взглядывая на Бориса.

Павел заторопился его представить.

— Мой друг, Борис Карцев, зоолог. В связи с его приездом у меня опять к вам просьба, Анатолий Петрович.

В голосе Павла зазвучала нотка смущения.

— План новой экспедиции? — усмехнулся директор.

— Последней, Анатолий Петрович. Есть место, куда мне одному не пробраться. А вдвоем-втроем при некотором навыке в альпинизме можно.

— Даже втроем?

— Да, Анатолий Петрович. Если разрешите, Женя Самай тоже отправится с нами.

Директор слегка нахмурил брови.

— Ну, это уже компетенция Григория Степановича. Если нет срочных анализов, то он, вероятно, позволит ей отправиться с вами. Надолго?