Повестка в космос, стр. 9
Поужинав, я почувствовал, что глаза засыпают сами по себе, абсолютно не воспринимая сигналы мозга. Но мне хотелось еще посмотреть телевизор, узнать, что делается в стране. Плюхнувшись на диван, я отыскал пульт. Тут у меня запел сотик. Звонил Дэн. Он несколько раз звонил мне, когда мы затоваривались на складе, но там было некогда, и я не отвечал.
— Да? — пробурчал я.
— Гришка?
— Привет, Даниссимо! — зевнул я в трубку.
— Ты где пропадаешь? — спросил Дэн. — Слушай… Тут такие пироги… — Он замялся.
— Это ты где пропадаешь? — удивился я. — Ты куда делся в военкомате? Я не мог тебя дождаться.
— Да я это… У врачей все сидел… — Он вздохнул. — Слушай, Гриш… Ты это… — Он опять замялся. — Ну в общем, ты как, годен?
— Угу.
— Слушай, а ты как годен? — спросил он. — Совсем
годен?
— Задолбал ты! — Я снова зевнул. — Говори прямо, что надо?
Он повздыхал, пошумел. Наконец выдавил:
— Меня в космос посылают, в общем…
— Да? Поздравляю! На шпагат получилось сесть?
— Да, Гриш, ты что! Я правду говорю. Правда в космос! Это вообще хрень какая-то… У меня же зрение…
Щуря слипающиеся глаза, я смотрел, как по телевизору идет концерт. Два субтильных накрашенных парня пели: «Давно мы до-о-ма не были…»
— Дэн, я поздравляю тебя, — сказал я. — Я лечу вместе с тобой.
— Тебя тоже?!
— Ага.
— Гриш! Ну как же так? Ну какой космос к чертовой бабушке? Мы космонавты, что ли?
— Что я тебе могу сказать? Им виднее… Ты слушай… — . Я вдруг засомневался. — Ты уж не решил ли Драпануть, а, друг мой сердечный?
В трубке тяжело вздохнули.
— Да какой там драпануть, — сказал Дэн. Голос у него был серьезный. — Что я, мудак, что ли? Раз сказали — значит, знают. Просто… Не представляю я…
— Да я тоже не представляю, — поддержал я его.
— Гриш… — Да?
— Гриш, давай, это… нажремся, что ли?
Я вспомнил о своем желании дернуть сегодня вечером пивка. Но силы, отведенные на этот день, давно закончились.
— Дэн, давай завтра. Сегодня я никак…
— Ну ладно… — Он посопел еще немного. — На работу завтра идем?
— Конечно. Надо повестки относить.
— Ладно, о'кей! Ну давай тогда, завтра все перетрем.
— Конечно! Давай, счастливо!..
Сотик упал на диван, я повалился вслед за ним. Трехсоттонный сон навалился на меня всей своей массой, и последнее, что я увидел, — это как в экране телевизора не современные юнцы, а сам Марк Наумович Бернес негромко поет в землянке: «Темная ночь… только ветер гудит в проводах… тускло звезды мерцают…»
4
— Гришка! Гришка, вставай! Семь часов уже! Ну Гришка! Опоздаешь!
Я проблеял что-то невнятное, хрюкнул в подушку и тут же снова уснул.
— Гришка!!
Мамочки, как же болела голова… Мамочки родные… Бам-м-м! Бам-м-м! Череп пополам-м-м!
— Гришка!!
— Мам, отстань…
— Ах ты, гаденыш! Я тебе дам маму!
Не трогайте меня. Не двигайте меня. Не делайте мне больно…
Больно не было, но вдруг стало как-то душно. Чего-то не хватало. И еще… еще…
— А-а-а-а!! — С ревом я сорвал с лица подушку, потому что понял, что задыхаюсь и умру через секунду. — Убью!
— Это я тебя убью! — орала Маринка, нависая надо мной копной рыжих волос. — Вставай, засранец! Тебе в военкомат через час!
Я сел. Процесс мышления был мне сейчас недоступен, я пытался так нырнуть в сознании, чтобы спрятаться от ударов молотком по глазам и черепу.
— Пей! Быстро! — Маринка сунула мне стакан. Я замахнул. Тело вздрогнуло.
— Тебе домой надо? — спросила Маринка. Я кивнул.
— Сейчас такси вызову, поедешь на такси. Адрес свой помнишь?
— Помню, — простонал я.
— Умничка.
Маринка… Что здесь делает Маринка? Или точнее, что здесь делаю я?
Я посмотрел вниз — и тело вздрогнуло еще раз. По присутствию мыслей в голове я осознал, что меня более-менее отпустило. В сознание начали стучаться воспоминания, я стал быстрей прокручивать их, чтобы добраться до самого важного: приехали на работу, бухгалтерия, отдали повестки… Потом всем сообщили, что фирма устраивает праздник, — все-таки половина работников уходит в армию… Потом сидели в кабинете второй группы, пили вино… Потом приехала машина с продуктами — стали жарить шашлыки, пили водку… Потом танцевали… Потом решили дернуть в какой-нибудь клуб, но кто-то сказал, что клубы больше по ночам не работают, решили остаться в офисе. Потом снова приехала машина с продуктами… Быстрей-быстрей! Я старался вспомнить то, самое главное. Водка, танцы, водка, танцы… Вот! Вот оно! Мы с Маринкой в пустом кабинете главного инженера — целуемся взасос, Ма
ринка хохочет как сумасшедшая, я не хохочу, я пру как танк, прижимаю ее к столу…
Подняв голову-гирю, я увидел, как Маринка раскладывает на кровати мою одежду, — все чисто, только что не поглажено. Вдруг замечаю, что на ней надето воздушное, колеблющееся, полупрозрачное нечто — и боль в голове вдруг на пять секунд выключается совсем, но потом включается снова.
— В ванну, быстро! — скомандовала Маринка, и я беспрекословно подчинился…
На прощание она сунула мне в карман брюк упаковку жвачки. Застегнула пуговицу на рубашке. Я тупо молчал.
— Побегай! — прошептала она. Разлепив пересохшие губы, я прохрипел:
— Марин… ты… прости меня…
— Заткнись, дубина! — сказала Маринка зло. Но в ее глазах я не увидел злобы. Плотно сжав губы, я осторожно поцеловал ее.
— Прощай! — прошептал я.
Ее пальчики проскользили по моей щеке и через мгновение потеряли меня.
Дома была тишина. Собрав требуемые кружку, ложку и полотенце, я из широкого горла выдул полбанки малосольного рассола. Мокрые огурцы лезли в лицо, и я отодвигал их носом. Рассол заструился по жилам — зомби начал превращаться в человека. Утерев подбородок, я обошел нашу квартиру.
Катька с Тохой спали в своей комнате, там, где раньше обитал я. Теперь там стояла кроватка, пристенные полочки ломились от разноцветных игрушек, а под потолком висел огромный воздушный шарик с курчавой ленточкой. Я осторожно притворил туда дверь.
В теперешней гостиной негде пройти — груда моих вещей со съемной квартиры занимала целый угол. Другой угол занимала груда вчерашних покупок.
В маминой комнате как всегда было ясно, тихо и чисто. Я присел на застеленную кровать, огляделся.
Стол со старой швейной машинкой. Белая скатерть с красной каемкой. Комод — огромный лакированный комод с огромными скрипучими ящиками. Наша общая фотография в серебряной рамке — отец, мы с Катькой и мама. Только Тохи еще не было. Фотография Тохи стояла рядом — ему там, наверное, и месяца не исполнилось. Все как обычно, все как всегда. Вот только я уезжаю черт знает куда…
Услышав шум, я увидел Катьку. Протирая заспанные глаза, она подошла ко мне.
— Ты откуда такой? — тихо сказала она.
— Я уезжаю, — сказал я.
— Завтракать будешь?
— Нет, уже времени нет…
Катька подошла ближе, я обнял ее, почувствовав щекой тепло ее живота. Ее пальцы залезли мне в волосы.
— Возвращайся скорей, — прошептала она.
— Я постараюсь.
Осторожно поднявшись, я увидел, что Катька плачет.
— Ты что это, сестрица?
Она обняла меня, слезинки скатились по моей шее.
— Ты смотри, — сказал я, — когда мама приедет — не вздумай плакать, усекла?
— Угу.
— Потом как-нибудь поплачете, вечерком. А как приедет, говори, что все хорошо, и держись бодро. Ясно?
— Ясно, не маленькая. — Катька шмыгнула носом. — Ты позвонил ей вчера?
— Да. Сказал, что пока в Москву отсылают, а дальше еще неизвестно…
Катька вздохнула.
— Деньги я на холодильнике оставил, — сказал я. — Там много еще, вам хватит, если что… На отпуск копил, хотел сгонять куда-нибудь подальше. Ну, теперь за бесплатно сгоняю…
Поцеловав мирно спящего Тоху, я запрыгнул в кроссовки и подхватил сумку. Обнялся еще раз с сеет
рой — и ступеньки подъезда заскакали передо мной чехардой, провожая прямо к такси, ждавшему меня во дворе.