Повестка в космос, стр. 37

Все эти вопросы крутились у меня в голове, но думать сил не оставалось. Я ждал. Ждал, когда поле тяготения пройдется по черному шару клоаки. Стоило ли рисковать столь многим? А если из моей затеи ничего не выйдет?

Истребители закончили уничтожение последних одиночных плазмачей. Мерцающей в голубом пылании Кситы стаей зависли в отдалении. Я посмотрел на истребитель Дэна. Снаружи он был непроницаем. Что сейчас делает Дэн? Представляю, что он скажет, когда все это закончится! Теперь уже мне придется проставляться ближайшие десять лет…

И тут клоака дрогнула. Она почти до конца сформировалась и не могла сойти с орбиты по своему желанию, как это сделали бы отдельные особи Красных Зед. Надвигающееся поле нарушило ее незыблемость. Я увидел, как полыхнул из разорванного покрова гигантский протуберанец, словно струя сока из сжимаемого апельсина. Сеть кровавых трещин разбила черную корку поверхности. И вдруг все пространство вокруг нас колыхнулось, задрожав, как желе… Я увидел, как полыхнул из разорванного покрова гигантский протуберанец и сеть кровавых трещин разбила черную корку поверхности, — и в шоке понял, что вижу это второй раз, снова то же самое, что секунду назад. Станцию тряхнуло, и генератор гравиполя сменил тяжелый гул на надсадное завывание. Клоака рушилась, словно раздираемая изнутри. Ошметки плазмы выстреливало громадными кусками — и они медленно таяли, бесследно исчезая в черноте космоса. Шар раздавливался по орбите, теряя форму. Генератор перешел на невыносимое низкое визжание — и размазанное огненное месиво вспыхнуло ослепляющим факелом. Меня швырнуло на пол, и я пролетел с десяток метров на лопатках, успев увидеть, как вспыхнул истребитель Дэна отраженным кровавым отблеском. Затылок глухо стукнулся об пол, я замер. И вместе со мной замер надорвавшийся генератор, испустив последний стон.

7

Еду мне приносил Сурен. И каждый раз он был с майором. Сергачев внимательно осматривал каюту, перетряхивал вещмешок.

— Что вы ищете? — спросил я, когда после осмотра утром и днем, он то же самое начал проделывать и вечером. — Я тут что, родил? Ко мне же никто не заходит.

— Ну а кто тебя знает, — пробормотал майор. — Ты такое устроил, что будь моя воля, тебя бы в смирительной рубашке держали, а обыскивали не каждые шесть часов, а каждые полчаса.

— Это просто паранойя какая-то… — пробормотал я, забирая у Сурена тарелку. На тарелке была солидная горка пюре из паштета и два паштетных прямоугольных кусочка, символизирующих хлеб. Бедный Сурен! Он старался как мог! — Вы бы лучше едой занялись, — сказал я майору. — Сколько можно эту дрянь есть?

— Да, товарищ майор! — тут же поддержал меня Сурен. — Я и товарищу полковнику говорил: нельзя так питаться! Мы что, скотина? Нужны свежие продукты, а не такие куски грязи. Как можно готовить? Зачем готовить?

— Помолчите, рядовой! — оборвал его Сергачев, прощупывая швы вещмешка. — Начальство лучше вас знает, чем кормить. Дай бог, чтобы вы на земле такую полезную пищу получали…

— Какой полезная? — возмутился Сурен. — Как может коричневая глина быть полезная? Зелень нужна, свежие овощи!..

— Ну хватит! — прикрикнул майор. — Развели тут детсад! Одному еда не нравится, второй теракты устраивает…

Сурен с любопытством посмотрел на меня. Я уплетал коричневое пюре. Заметив его взгляд, я подмигнул ему. Сурен попытался показать что-то знаками, но майор тут же крикнул:

— Выйдите немедленно, рядовой! Вздохнув, Сурен вышел за дверь. Пережевывая пресную, но тем не менее довольно

вкусную массу, я наблюдал за Сергачевым.

— А скажите, товарищ майор, — пробубнил я с набитым ртом, — а что истанты говорят о случившемся? Что они думают?

— А ты к ним больше и на пятьдесят метров не подойдешь, — ответил майор. — Можешь считать, что война для тебя закончилась… к моему сожалению… Будь моя воля, я бы нашел для тебя работку… Жалко, что штрафбатов тут нет.

— Будь моя воля, будь моя воля, — передразнил я его. — Такое чувство, что вы комплексуете, будто вам развернуться тут не дают.

— Разговорчики! — прикрикнул он. — Распустили вас! Я так и знал, что из этого добра не выйдет. Ну, думаю, голова теперь не только у тебя слетит. Все ответят, кто за попущения в уставе голосовал. Подумаешь, космос! Да в космосе с вас три шкуры надо было драть, чтоб и пикнуть не смели! Докатилась страна…

— Ай!.. — Я махнул ложкой. Ну что с ним было разговаривать! Никакого смысла.

Забрав тарелку, майор запер за собой дверь.

Впервые в жизни я сидел под арестом. Хотя какой это арест? Заперли в каюте. Да еще с иллюминатором: в моей комнатушке они побоялись меня оставить, думали, наверное, что я там под кроватью ядерную бомбу спрятал. Вещи мне тоже оставили. Даже плеер не забрали. Я подозревал, что обыски были личной инициативой нервничающего майора. Полковник не походил на идиота и вряд ли бы отдал распоряжение устраивать такие представления. Я хотел сам отдать плеер, сказать, чтобы вернули хозяину, но решил, что лучше того парня не упоминать, а то еще впаяют бедняге пособничество террористу.

Так что условия у меня были просто райские. Единственное, что мучило, — это скука и неизвестность. Страшно хотелось знать, что сейчас происходит в «высших эшелонах власти». Но я мог лишь наблюдать движение зеленых точек на экране своего внутреннего пространства и снимать с них показатели здоровья.

Бедняга Дэн тоже томился взаперти. Я так его и не увидел. Сразу после взрыва клоаки меня арестовали и увели.

Пялиться в космос скоро прискучило, и через несколько часов сидения я созрел до того, чтобы включить плеер, хотя до этого думал, что не буду слушать «Металлику» ближайшие лет эдак двести. Вставив наушники, покопался в содержимом плеера, вдруг там еще что завалялось. И действительно, завалялось. Помимо всех альбомов «Металлики» я обнаружил сборник детских песен. Похоже, Бовыкин Михаил Антонович, сумевший протащить плеер в глубины космоса, — очень разносторонняя личность, многогранная. Каким образом страсть к «Металлике» могла соединяться с любовью к «Трям — здравствуйте!», понять сложно, но я был доволен. Все же стальные запилы гитар за последнее время мне несколько приелись. Вдобавок среди песенок для детворы я нашел ту самую, незабвенную…

Матовое сияние потолка погасло, включилось почти черное красное свечение. Отбой. На станции, погруженной в мрак космоса, когда сияние даже двух солнц — это лишь свет одинокого фонаря в бездне, настала ночь. Я лежал на кровати, смотрел, как медленно-медленно перемещаются иглы звезд, наблюдая за вращением станции. В ушах у меня тихо пело: «…Дремлет притихший северный город…»

Я открыл глаза, и звезды встретили меня своим блеском. Царила тишина, потолок по-прежнему горел тусклым красным светом. Ночь на станции продолжалась. Я отлепил сплющенную щеку от кровати. За время сна наушник вдавился в ухо, проводок почти врос в кожу. Музыка не играла, я глянул на плеер. Все, батарейка сдохла. Плеер превратился в бесполезный кусок электроники, до возвращения на Землю о нем можно забыть. Растирая щеку, по которой шел желоб от провода, я подполз к иллюминатору. Справа светлело чуть заметным голубым отблеском — Ксита на подходе. Тупо глядя в космос, я зевнул. Сколько хоть сейчас времени? Все-таки без часов жутко неудобно. Это как зимой по утрам: на улице темнотища, просыпаешься — и снова бах лицом в подушку, но тут же включается будильник, и ты с ужасом понимаешь, что, несмотря на ночь за окном, пора на работу.

Что, собственно, я проснулся? Спал бы еще да спал. Я сел по-турецки и протер сонные глаза. И сон снился какой-то интересный. Куда-то я шел по улице, будто бы в Москве даже: большие дома, машины проносятся, солнце слепит. Куда шел? Зачем? Потом из-за угла показалось огромное белое здание, сияющее… Как раз в этом месте я проснулся. Что там, в этом здании? Огромное, белое… Похоже на экран мой координационный. Не успел я подумать — белая модель пространства тут же включилась в голове, приветливо засияла огоньками. Я вскочил.