Маримба!, стр. 26
В этот раз – наверно, в последний раз, когда мы были в чудесном приморском городке, – мы не дошли до мыса метров двести. Катька сама остановилась.
– Нет, мам, – сказала она. – Давай не пойдем. Пусть останется пока загадкой.
Пусть останется. Навсегда, в душе, этот мыс, за которым – щемящее, зовущее, и, увы, несбыточное.
Хотя… Кто знает. Возможно, в Катькином мире – другие законы и другие константы. Иная скорость света – ведь она сама излучает свет. Иная сила притяжения между любящими людьми. Другая реальность, творить которую – Катьке.
Шурочка. Дачная элегия
Все лето я на нее смотрела, проходя мимо участка сторожа, и думала: какая же вредная тетка! Маленькая, толстенькая, боевая, в сильно обтягивающих лосинках, с пронзительными яркими глазами, взгляд которых достает издалека. Глянет – не то что рублем подарит, а дырку прожжет.
«Сторож-то – мужик хороший, а вот баба его…» Мнение быстро определилось и тут же облетело садовое товарищество. И правда – спесивая, не здоровается, не улыбается, копается, копается на участке. «Да и участок-то откуда взялся? Был бросовый кусок земли около сторожки – а вот, на? тебе, огород стала засаживать, заставила мужика где-то кустов смородиновых накопать – где, у кого? Не в лесу же он их нашел? Купил? А на какие такие деньги?» Кривотолки по участкам понеслись-поехали.
– Ишь ты! Ходит! Еще бы мини-юбку надела. Сама беззубая, рот ввалился, а туда же! Губы намажет, волоса накрутит на ночь – дура дурой в огороде копается!
– Да и нет у нее никакого огорода! Наша это земля, общественная! Мы на ней вообще детскую площадку хотели делать!
– Нет, зачем это нам площадка? У нас дети выросли! Не детскую, а волейбольную!
– И не волейбольную, а пинг-понг поставить!
– Пинг-по-о-онг? Это еще зачем? Чтобы мальчишки ваши у нас за забором орали день и ночь?
– А стоянку гостевую не хотите?
– Стоянку? За моим забором? Да мы сейчас землемера вызовем и все, что ты прирезала к земле от леса, у тебя быстренько отрежут!
– Забор сначала подравняй до двух метров! Землемера она вызовет…
Добрые соседи сторожиху невзлюбили. Но потом кто-то догадался – сторожиху можно припахать к работе у себя на участке. И недорого. Не откажет. Боится. Всего боится. Жена-то она, оказывается, не настоящая, гражданская. Настоящая у сторожа Сани живет под Тверью, хорошая баба, говорят. Откуда знают? Да вот знают люди. Или думают так, глядя на эту, злобную, в обтягивающих штанках.
– Что ж баба в пятьдесят лет штанки-то такие носит?
– С чего вы решили, что ей пятьдесят?
– А сколько?
– Да больше! Зубов-то вон нет. Да и вообще…
– Больше? А что, она старше его?
– А ему сколько?
– Ему – сорок девять.
– Сорок девять?! А выглядит на пятьдесят пять!
– Так работа тяжелая у него!
– У сторожа? Работа тяжелая?
– Ну раньше была тяжелая… Он то ли трактористом, то ли шофером в колхозе работал.
– Да колхозов давно нет! В каком колхозе? Пил небось горькую, вот и вид такой. И зубов нет, поэтому кажется старым.
– А почему он шапку никогда не снимает?
– Отметина страшная, говорят, на голове.
– Да что вы болтаете все подряд, женщины! На озере вместе мы с ним плавали как-то! Ничего у него на голове нет! Лысый он просто, стесняется!
– Ну да, молодуху привез, любовницу, вот и стесняется!
– Да какая она молодуха, старше его – все знают!
– Вот о чем и речь!
– А что это Григорьич защищает так Санька-то?
– Да работает мужик у него задарма, за пять рублей, вот он его и защищает! Полы все перестлал да крышу покрыл!
– Ну вы, бабы, даете!
– Кому даем, а кому и нет!
– Языки у вас, как ядохимикаты, честное слово!
Вот приблизительно так и формировалась репутация нового сторожа, который, тихо и скромно поработав год в садовом товариществе, на следующее лето привез подругу. Он – Саша и она – Саша. Очень трогательно. Постепенно все привыкли, что у сторожа появились женщина и огород. Даже надежнее. Она его держать будет. А что, он пьет? Да все пьют. Что ему еще зимой делать? А так – баба рядом, да на вид непьющая. Значит, всегда найдет, чем мужика занять. Вон – хозяйственная, все время что-то делает. То цветы сажает, то картошку, то белье развешивает – постирала в тазике…
Кто-то из соседей стал активно пользоваться услугами обоих сторожей – где подкопать в саду, где сорняки прополоть. Окно поменять, забор поставить новый… Платили им, по слухам, разное. Кто признавался – совсем мало, и всем советовал не баловать, а кто говорил, что платит нормально – люди порядочные, рукастые, что их обижать-то.
Я как-то попросила Саню открыть заклинивший замок. Заплатила двести рублей. Он был очень польщен. Потом позвала поправить накренившуюся трубу на бане. Заплатила пятьсот. Вообще был счастлив. Делал он все быстро, криво, на живульку, не на века, но меня вполне устраивало. Работало, держалось – и ладно. Дачу я снимала, каждый раз думала – последнее лето. Дочка подрастала, хозяйка жадная и вредная была – на следующий год я собиралась лето спланировать по-другому. Но подходило следующее лето, было не до поисков новой дачи, да и лучше места трудно было найти.
У нас – красота, просторы, настоящая среднерусская равнина – с холмами, перелесками, далями, потрясающими закатами. И асфальт до самого шоссе. И рынок с магазинами в десяти километрах. И в доме – две печки. И баня есть. И участок большой, на участке – березы, ели, шиповник, малина, яблони, лужайки… Потом у меня появилась возможность купить дачу. Я стала искать уже не на лето, не на съём. И поняла, что такого места, как в Первомайском, просто не найти. Но я не сдавалась. Ездила и ездила каждое воскресенье. Лужки, Кострово, Воскресенское… Много красивых названий и живописных мест, но – нет, все не наше. И тут мне позвонила хозяйка «нашей» дачи.
– Вот какое дело… У меня была вчера риелторша, оценщица… Сказала – если подновим дом и участок приведем в порядок, за четыре лимона спокойно продадим дачу.
– Людмила, – не раздумывая, сказала я. – Ничего не надо подновлять. Все оставьте, как есть. Я у вас ее куплю и так за четыре, без торга.
Продав свою старую однокомнатную квартиру с сидячей ванной и потолком 2,53 метра, до которого в легком прыжке достанешь рукой, я купила этот прекрасный участок в необыкновенно красивом месте, в шестидесяти километрах от Москвы по Новорижскому, самому лучшему, шоссе. С чистым проточным озером в двух километрах, с лесной земляникой на участке, с колодцем, с маленькой банькой, с просторным деревянным домом, в котором есть огромная застекленная веранда с низкими окнами, из них видна вся окрестная среднерусская красота, поленовская, щемящая, а также пышная ель, два узорчатых клена, клумба, давно уже засаженная моими цветами, и взметнувшаяся в небо раскидистая лиственница, вокруг которой по осени растут маслята.
Квартиру ту старую Данилевский все советовал мне сдавать. Трем узбекским семьям – им не привыкать делить одну комнату на три семьи. Или двум русским студентам с Урала, скажем. Сдавать и не бояться вползающей потихоньку, пока почти понарошку, с шутками да прибаутками, нищей, слепой, глухой, хромой старости.
Но я решила в пользу сегодняшнего дня, в пользу Катькиной лужайки, на которой она каждое лето высаживала своих куколок и мишек – долго, до тринадцати лет, лужайки, лежа на которой она прочитала не одну тысячу страниц. В пользу любимых и привычных взору перелесков, стаканчика земляники, которую я собираю на завтрак в начале июля прямо рядом с крыльцом. В пользу знакомой кукушки, которая живет на дереве в лесу, начинающемся за нашим забором, и у которой лучше не спрашивать, сколько мне осталось жить. Пока не спросишь – она кукует без остановки, а спросишь – начинает запинаться или просто молчит. И так уже не первый год… В пользу тихих вечеров и долгого заката за кромкой леса, своих любимых цветов, разросшихся за эти годы, старой скамеечки, где сидела моя мама и негромко смеялась, глядя на веселую лучистую Катьку…