Летняя королева, стр. 78

– Я хочу поговорить с тобой о расторжении нашего брака, – сказал Людовик, уныло опустив уголки рта.

Алиенора вскинула брови:

– Я много раз предлагала тебе развестись, но ничего не добилась.

– О, теперь результат будет, я ручаюсь.

– Ты хочешь развестись, чтобы заключить другой брак и родить сына? – Она язвительно улыбнулась. – Вполне возможно, что тебе на роду написано иметь только дочерей, Людовик. Ты об этом думал?

У него задергалась щека.

– Ничего подобного. Наш брак, что бы там ни утверждал папа, родственный, а потому греховный в глазах Господа. Нам нельзя оставаться вместе.

– Ты знал, что мы родственники, в тот день, когда женился на мне.

Людовик вспыхнул:

– Я понятия не имел!

– Зато Сугерий прекрасно все знал, но ничто не имело значения, лишь бы Аквитания досталась Франции. Многие пары, такие же родственники, как мы, в четвертом поколении, живут вместе всю жизнь, и у них рождаются сыновья. Родственный брак – удобный предлог для расставания. – Она развела руки в стороны. – Я с радостью соглашусь на развод, Людовик, но если бы ты исполнил мою просьбу в Антиохии, то мы не потратили бы попусту три года.

Он нахмурился:

– Антиохия была вызовом и оскорблением моему пребыванию на троне. Я хотел расторгнуть брак, когда мы прибыли в Тускул, но папа рассудил иначе. Я сделал все, что мог, но он явно ошибся, так что нам нужно расстаться.

Алиенора испытала огромное облегчение, но с привкусом горечи и отупляющим чувством обреченности. Она не желала этого брака, но раз они поженились, хотелось верить, что у них будет прочный союз и что проблеск симпатии перерастет в нечто глубокое. Вместо этого интриги придворных изломали, испортили их отношения. И в конце концов союз распался. Теперешний этап она восприняла как неудачу. И в то же время как освобождение. Впереди предстояло много месяцев переговоров, но пусть уже будет принято решение, и пусть родственные связи послужат благовидным предлогом, хотя оба знали, что истинная причина в другом.

– Что ж, если ты сможешь убедить папу пересмотреть решение, давай двигаться вперед. – Она устремила на него твердый взгляд. – Разумеется, твое правление в Аквитании закончилось. Ты должен отозвать всех своих представителей и убрать гарнизоны с моей территории.

– Это будет сделано, – коротко пообещал Людовик. – Но наши дочери по-прежнему остаются твоими наследницами, и я должен соблюдать их интересы. Они будут жить у меня и воспитываться при моем дворе.

Королева на секунду засомневалась, но потом приняла это условие. Да и что она знала о своих дочерях? Мария едва ходила, когда Алиенора отправилась в чужие земли и не возвращалась во Францию целых три года. Алиса еще совсем малышка. Ни одна из ее дочерей не знала своей матери, а она не знала их. Алиенора испытывала лишь сожаление и чувство потери того, что могло бы быть.

– Значит, мы договорились, – продолжил Людовик. – Я начну хлопотать. – Коротко кивнув, он покинул гостевую комнату.

Алиенора уставилась на дверь, которую он закрыл за собой. Она оцепенела, а ведь по всем законам ей следовало бы воспарить, как орлице, вырвавшейся на свободу. Проведя слишком много времени в заточении и чуть не обломав себе крылья в попытке убежать, она совсем пала духом, и ей требовалось время, чтобы подготовить себя к полету и набраться смелости, чтобы парить.

Теперь она могла бы получить Жоффруа, но все так изменилось. Можно вернуться в Пуатье и почувствовать, как теплый ветер треплет волосы, но она будет уже другой: исчезла невинность, и жизнь уже совсем не та. Теперь, когда Аквитания больше не объединена с Францией, ей предстоит найти новую стратегию, выработать линию поведения, чтобы выжить.

Дел впереди много, но этот день она посвятит раздумьям. Действовать начнет завтра.

Глава 37

Замок Тайбур, март 1151 года

Жоффруа де Ранкон взглянул на письмо, что держал в руке, и перевел взгляд на архиепископа Бордо. За окном крепкий мартовский ветер гнал пушистые белые облака мимо огромной башни замка, глядящего на реку Шаранту. День выдался холодный, поэтому в очаге ярко пылал огонь, но все-таки в воздухе чувствовалось обещание весны.

– Наша герцогиня возвращается домой, – сообщил Жоффруа, и где-то в глубине души у него вспыхнула искорка. Как жаль, что ей вообще пришлось уезжать.

– Да, – отозвался де Лору, – хотя ждать еще до осени, но и тогда брак не будет расторгнут, что случится только в следующем году.

– Она пишет, что Людовик отыскал трех епископов, готовых объявить развод, – сказал Жоффруа. – Но согласится ли папа?

– Думаю, он понимает, что больше ничего нельзя сделать, – ответил архиепископ, – и теперь нужно пойти на уступки. Речь ведь не идет о том, что кто-либо из супругов опротестовывает развод или у кого-то за плечами другой брак.

Жоффруа опустил взгляд на кусок пергамента с элегантно начертанными буквами. В письме сообщалось, что Людовик и Алиенора прибудут осенью и осмотрят свои владения. Французских солдат и представителей нужно будет убрать во время визита, и де Ранкону поручалось найти аквитанцев на освободившиеся посты. В конце Алиенора сделала отдельную зашифрованную приписку лично для него, в которой говорилось, что она с нетерпением ждет осени и что каждое утро просыпается с надеждой вернуться к нему. Она употребила слово «Аквитания», но он догадался, что это замена его имени. Ему не хотелось ее подводить, и в то же время опасался, что уже слишком поздно.

Архиепископ следил за ним пытливым взглядом.

– Трудные наступят времена, – заметил он. – У нашей герцогини сильная воля, но женщина есть женщина, тем более одна. Ей понадобится наставник, и многие попытаются этим воспользоваться.

Жоффруа не дрогнул под взглядом священника:

– Этого можно будет избежать, если мы ее защитим. Я жизнью готов отстоять ее права герцогини.

– Истинно так. Вы человек чести и поступите как подобает.

Жоффруа ничего не сказал, ибо не знал, насколько хорошо осведомлен архиепископ и можно ли считать его союзником. Он подозревал, что они оба фехтуют в темноте. Когда Алиенора вернется в Аквитанию в качестве полноправной герцогини, ей понадобятся в советники придворные и священники, поэтому было бы разумным заручиться их поддержкой до ее прибытия.

Архиепископ вздохнул:

– Как и ее отец, я надеялся, что брак между королем Франции и нашей герцогиней будет всем только на пользу. Он задумал, чтобы его дочь стала основоположницей великой династии. Мы не могли знать, что все обернется подобным образом.

– В самом деле, – согласился Жоффруа и сразу умолк, поскольку больше добавить было нечего.

Он ущипнул себя за переносицу, чувствуя усталость и отупелость. Жоффруа уже не рвался вперед к новым вершинам, а казался самому себе скорее исчезающим следом в пыли.

Во дворце поселилась болезнь. Людей охватывала лихорадка, сопровождавшаяся резью в глазах, насморком и чесоточной сыпью. Обе дочери Алиеноры подхватили заразу, как и кузены Вермандуа, поэтому детскую в королевском дворце заполнили больные капризные дети. Людовика свалила лихорадка, как раз когда он готовился к войне в Нормандии с молодым герцогом Генрихом и его отцом, Жоффруа Анжуйским. В тот день, когда ему предстояло выступить с армией и воссоединиться с Эсташем Булонским [30] – тот уже вступил на поле боя, – Людовик лежал в постели, обливаясь потом и дрожа в бреду. Его одолевали кошмары, в которых аббат Сугерий грозил ему адским огнем. Испугавшись смерти, он послал за исповедником, а слугам приказал одеть себя в мешковину. Стало ясно, что он не поправится за день или даже неделю, а основную битву кампании – удар по Руану – придется отложить.

– Людовик решил объявить перемирие, – сообщил Рауль Алиеноре и Петронилле, когда пришел навестить детей. – Он не может повести армию в Нормандию в таком состоянии, а сколько продлится болезнь, пока неизвестно.