Солнце любви, стр. 65
Луис коснулся шпорами боков коня. Крупный жеребец спрыгнул в овраг, потом поднялся по противоположному склону и немедленно перешел на грохочущий галоп.
Повинуясь малейшему нажиму колен седока, пегий мчался вперед. Луис протянул руку за спину и, дернув конец узкого кожаного ремешка, развязал узел, который сзади стягивал его волосы в пучок. Он разжал пальцы, и ремешок упал на землю.
Затем Луис сорвал с шеи синий платок, поднял его, туго повязал вокруг головы на высоте висков и надежным узлом закрепил на затылке, а потом наклонил голову, чтобы густые черные волосы рассыпались вдоль лица.
Когда он поднял голову, никто не признал бы в нем капитана Луиса Кинтано. Испанский аристократ исчез бесследно. Теперь это был худощавый индеец в одежде из оленьей кожи, индеец с резко обозначенными чертами лица, бесстрастными черными глазами и развевающимися в диком беспорядке волосами; он скакал во весь опор через темнеющую пустыню по направлению к далеким горам Дэвиса. И к последнему оплоту апачей-мескалеро.
Глава 32
Наступил полдень. Яркое солнце стояло прямо над головой. Его испепеляющий жар даже змей и ящериц заставил искать укрытия где-нибудь в тени. Ни малейшее дуновение ветра не шевелило листву и не разгоняло густой удушающий дым десятков костров.
В самой середине небольшой долины, среди высоких неприступных гор Чисо, под обжигающим полуденным солнцем стояла привязанная к высокому кедровому столбу бледная, объятая ужасом женщина: таким образом ее выставили на всеобщее обозрение для всего племени апачей-мескалеро, обитающих в этой деревне.
Эми чувствовала, как солнечные лучи жгут ее лицо и голые руки. Ее запястья, стянутые за спиной и привязанные к столбу, были покрыты царапинами и порезами. Руки давно затекли и онемели. Лодыжки были стерты в кровь; левую ступню как будто кололи миллионы игл, а она не имела даже возможности поднять ногу, чтобы потопать по земле и унять боль.
Губы пересохли, покрылись коркой и потрескались, лицо обгорело, так что кожа чуть не лопалась. Боль стучала в висках; горло было содрано настолько, что даже глотать было трудно. Грудь разрывалась от приступов кашля, накатывающих на нее из-за необходимости дышать едким дымом. Желудок содрогался в спазмах, протестуя против жирного недоваренного мяса, которым ее попотчевали на завтрак.
Ее привезли в поселение индейцев-мескалеро утром, и с тех пор она, словно какой-нибудь ценный охотничий трофей, диковинное животное, угодившее в капкан, была выставлена напоказ, чтобы все желающие ее осмотреть получили такую возможность. Когда похитители притащили ее сюда, поглазеть на нее сбежались все — мужчины, женщины, дети.
Все глаза были прикованы к ней.
Тот, который ее вез, так и лучился гордостью. Подняв грязную руку, он откинул с лица Эми длинные растрепавшиеся волосы, чтобы соплеменникам ничто не мешало разглядеть его добычу. Сначала поднялся тихий неуверенный гул, потом пошли задумчивые кивки, возгласы одобрения, и наконец ее окружило море улыбающихся медных лиц.
Через несколько минут она уже была привязана ремнями к кедровому столбу, а индейцы разводили костры и возбужденно сновали вокруг, как будто им предстояло участие в каком-то важном собрании племени.
Многие из зрителей-мужчин, разглядывая ее и смеясь, указывали пальцами то на нее, то на едва видную верхушку хижины из шкур животных, стоящей в некотором отдалении от прочих хижин — на небольшом пригорке среди деревьев.
Эми подняла глаза, чтобы проследить, куда это они тычут пальцами. Их языка она не понимала, но было очевидно, что речь идет о ней. Она предположила, что в этой хижине, стоящей особняком, они собираются ее держать. Если это так, то, как она надеялась, ее вскоре туда отведут. После трех дней, проведенных в пути, когда похитители с нее глаз не спускали и ни на минуту не позволяли остаться одной, перспектива даже такого жалкого подобия уединения казалась невероятно привлекательной.
Эми пришлось отвлечься от беседующих мужчин и от отдаленной хижины: кто-то дернул ее за юбку. Нахмурившись, Эми посмотрела на приземистую тучную особу, которая вцепилась в подол ее перепачканной в земле синей хлопковой юбки. Эми издала какой-то каркающий звук, который должен был выразить ее недовольство, и в это время женщина подсунула руку к ней под подол и оторвала полоску кружева от перепачканной белой нижней юбки.
Толстушка была явно довольна собой: ее тело тряслось от смеха, а блестящие глазки скрылись за складками медно-красной кожи. Она отвернулась от Эми и высоко подняла руку с кружевом, горделиво размахивая им, словно флагом.
Могло показаться, что этот жест послужил сигналом для прочих женщин. Все они подтянулись поближе. Вперед выступила высокая молодая девица. Она взглянула Эми в глаза с нескрываемой ненавистью. Протянув руку, она принялась дергать широкий синий рукав и дергала его до тех пор, пока он не оторвался и не соскользнул вниз по руке Эми до самого запястья.
То был полдень — начало долгого знойного дня, дня нескончаемой пытки для связанной Эми. Женщины, смеясь, набрасывались на нее, отрывали куски от ее одежды и больно дергали за длинные волосы. Час за часом они хватали ее руками, и рвали одежду, и мучили, и в конце концов на Эми уже мало что осталось.
Синее платье и пышная нижняя юбка были растерзаны в клочья. Все пуговицы сорваны. В сорочке с кружевной каймой зияла прореха до самого пояса, открывая взглядам даже груди пленницы. Под лохмотьями, оставшимися от платья и нижней юбки, виднелись ее голые ноги и бедра.
Никому здесь и в голову не приходило посчитаться с ее достоинством и стыдливостью, и женщины продолжали тянуть к себе клочки ее разорванной одежды. Эми уже не сомневалась: они не прекратят издевательств, пока не оставят ее нагишом. В отчаянии она подняла к небу покрасневшие глаза, а потом закрыла их, не желая видеть ни женщин, ни жестокого солнца. Наконец день подошел к концу, но пытка не прекратилась. На закате хихикающая женщина с длинными черными косами ухватилась за кружевную оборку панталон Эми и дернула эту оборку к себе. Тонкое кружево тут же оторвалось от атласной штанины. Широкая полоска кружева соскользнула с бедра Эми, миновав колено и икру левой ноги, и повисла над связанной лодыжкой.
Женщина с косами уставилась на застрявшее кружево, встряхнула головой и снова протянула руку. Эми застонала от отчаяния, когда женщина вцепилась в левую штанину атласных панталон.
Именно в тот момент, когда блестящая ткань начала разрываться, какой-то мужской голос перекрыл гвалт, царящий вокруг, и бесстыжая мучительница немедленно выпустила атласную штанину.
Эми наблюдала за ее отступлением, одновременно испытывая и облегчение, и опасливое недоумение.
Внезапное безмолвие упало на становище, всякая суета прекратилась в одно мгновение.
Женщины, толпившиеся вокруг Эми, словно растаяли, оставив Эми у столба в одиночестве. Кроваво-красная вечерняя заря окрашивала зловещим цветом стоявшую у столба пленницу. Эми испуганно огляделась и за рассыпавшейся стайкой женщин увидела группу одетых в короткие штаны воинов, мерным шагом приближающихся к ней.
Они также сохраняли безмолвие. Когда между ними и Эми осталось ярдов двадцать, они как один остановились и воззрились на нее.
Тишина стояла мертвая. Дети прекратили беготню и возбужденные вопли, смолкли самые голосистые младенцы. Более того, оборвалось даже постоянное тявканье собак.
В полнейшей растерянности Эми осторожно огляделась. Она понятия не имела, что происходит, почему женщины столь внезапно отошли от нее и почему все голоса смолкли.
По прошествии бесконечных минут, когда уже могло показаться, что все племя навсегда замерло в неподвижности, фаланга воинов расступилась, образовав посредине проход, который вел к спрятанной за деревьями хижине.
Все взгляды обратились к этому проходу, не исключая и взгляда Эми.
Некоторое время ничего не происходило, а потом в этот проход вступил высокий худощавый мужчина в одежде из оленьей кожи; его голова заметно возвышалась над толпой. Он двинулся по проходу. У Эми кровь застыла в жилах.