Правила крови, стр. 4

– Похоже, вам всем удастся сохранить свои титулы, – замечает Джуд, глядя на меня поверх большого бокала шардоне. – Вас по-прежнему будут называть «милордом», «светлостью» и все такое, и ваши дети по-прежнему будут наследовать титул.

Я тронут попыткой Джуд подбодрить меня, особенно с учетом того, что эта попытка исходит от женщины, которую знают как леди Нантер и «миледи» только здесь, а во всех остальных случаях она настаивает, чтобы ее звали Джудит Кливленд.

– Не понимаю, к чему вся эта суета. Половина пэров никогда здесь не появляется.

Я спрашиваю, что, по ее мнению, сказал бы на этот счет Генри. Мой прадед вызывает у нее жгучий интерес, и моя жена любит поговорить о его судьбе, хотя издательство «Пакстон Осборн», где она работает главным редактором, не собирается публиковать его жизнеописание.

– Это ведь не первая попытка реформировать Палату лордов, правда? – спрашивает Джуд. – Кажется, в девятнадцатом веке, а потом в тысяча девятьсот одиннадцатом году? Генри не удивила бы эта идея.

– Он умер в тысяча девятьсот девятом, – говорю я. – Генри очень редко бывал здесь, но ценил пэрство. Может, именно поэтому он так хотел наследника? Но у него рождались только девочки, четверо, одна за другой, прежде чем, наконец, появился сын.

По лицу Джуд пробегает тень – сколько раз я клялся, что мои слова никогда не станут ее причиной, – и мне хочется прикусить язык или прикрыть рукой рот. Но я опять оплошал, и теперь уже поздно. Моя жена не реагирует – теперь такое случается редко. Но этого и не требуется – она лишь слегка морщится, словно от боли, и пытается улыбнуться. Всего через пять секунд Джуд возобновляет разговор, рассказывая о письме с упоминанием Генри, на которое она наткнулась в биографии одного музыканта, недавно присланной в издательство. Джуд даже принесла мне копию письма, и когда я беру у нее лист, то чувствую волнение. Вполне возможно, я начну понимать, какие мысли бродили в голове у Генри.

2

Письмо матери музыканта присоединилось к остальным в папке с названием «Корреспонденция № 1» на моем столе. «№ 1» потому, что эти письма относятся к периоду, когда Генри был относительно молод и служил в больнице Св. Варфоломея. Мать привела к Генри сына, который со временем станет известным во всем мире скрипачом, ожидая услышать диагноз «гемофилия» – у мальчика часто шла носом кровь. В письме она радостно сообщает двоюродной сестре результат врачебной консультации:

И он действительно перерос – мы знаем об этом из его биографии – и дожил почти до восьмидесяти. Как бы то ни было, это письмо в большей степени характеризует Генри, а не ребенка. По всей видимости, он умел обращаться с пациентами. Фотографии Генри уже поведали мне о приятной внешности, но, разумеется, ничего не могли рассказать о вежливости и такте. С матерью – скорее всего, молодой и хорошенькой женщиной – он был очень мил, но ребенка не замечал.

Генри Нантер родился в Годби, неподалеку от Хаддерсфилда, 19 февраля 1836 года и был старшим сыном Генри Томаса Нантера, владельца шерстяной мануфактуры и активного члена общины уэслианских методистов. Его мать звали Амелия София, и она была дочерью Уильяма Пирсона.

Такие сведения содержатся в «Национальном биографическом словаре». Сухие, ничем не приукрашенные факты. В словаре упоминается о том, что Генри был старшим сыном, но никак не комментируется тот факт, что его родители уже четырнадцать лет состояли в браке, прежде чем он появился на свет. Сегодня можно встретить много супружеских пар, которые давно женаты, но не имеют детей, однако все это результат тщательного планирования – женщина хочет сделать карьеру, супруги строят подходящий для семьи дом и т. п. Во времена Томаса и Амелии Софии такого понятия, как планирование семьи, просто не существовало. В чем же дело? Может, у нее были выкидыши – это мне очень хорошо знакомо – или дети рождались мертвыми? Или она никак не могла зачать ребенка? Женщины, переживающие из-за своей неспособности к зачатию, беременеют реже, чем те, кто проявляет беспечность. Так сказал Джуд ее лечащий врач, хотя проблемы у нее вовсе не с зачатием. Маловероятно, чтобы Амелия не переживала – учитывая эпоху, в которую она жила, и тот факт, что при отсутствии детей в семье вину тогда возлагали на женщину.

Наконец, в семье появился ребенок. К тому времени Амелия, должно быть, уже перестала волноваться и распрощалась с надеждой на материнство, поскольку ей уже исполнилось тридцать пять. Мальчик, которому при крещении дали имя Генри Александр, родился в фамильном доме, Годби-Холле; это был здоровый и красивый младенец. Через два года в семье появился второй сын, но с ним все обстояло не так благополучно. С учетом почти полного отсутствия фактов, трудно сказать, что было не так с Уильямом Томасом Нантером, но, судя по тому, что его матери было почти сорок, он вполне мог страдать синдромом Дауна. Это было бы вполне правдоподобным объяснением того факта, что в письмах к своей сестре Мэри Амелия называет его «странным» и «особенным». В одном из писем она пишет: «Билли не похож ни на мистера Нантера, ни на меня. Жители деревни называют его дурачком, и я очень расстраиваюсь, когда это слышу, но стараюсь не обращать внимания на слова невежественных людей».

Генри Томас Нантер был владельцем шерстяной мануфактуры, которая давала работу большинству трудоспособного населения Годби. На склонах холмов были построены ряды стоящих вплотную домиков, предназначенных для семей, переселившихся сюда в поисках постоянной работы. Нантеры жили в большом доме в георгианском стиле, чуть в стороне от деревни; это было не очень приспособленное для йоркширского климата белое здание с лепниной, к его фасаду Генри Томас пристроил гигантский портик с купольной крышей, опиравшейся на восемь непропорционально толстых колонн с коринфскими капителями. Дом сохранился в неизменном виде – по крайней мере внешне, – а его внутреннее убранство поменялось не сильно.

К чести Генри Томаса и Амелии, они воспитывали Билли дома, а не сдали в какое-нибудь заведение. Вне всякого сомнения, родители знали, какими ужасными были тогда подобные учреждения; думаю, их можно сравнить с детскими домами и интернатами для душевнобольных, которые до сих пор существуют в Восточной Европе. Или еще хуже. Генри Томас был богат, и они с женой пользовались уважением местной знати, хотя и не стали для них своими. Он был глубоко религиозным человеком, с усердием исполнявшим обязанности проповедника методической церкви и стремившимся к тому, чтобы его поступки не расходились с его проповедями. Возможно, Генри Томас искренне верил, что не следует взваливать на плечи других людей тяжкое бремя, которое представлял собой его младший сын. Разумеется, в Годби-Холл была няня и помощница няни – помимо обычного набора слуг. Судя по словам матери, Билли рос добрым, послушным и любящим сыном. Как многие дети с синдромом Дауна. Если это был синдром Дауна. Вполне возможно, что его инвалидность стала следствием тяжелых родов, сопровождавшихся травмой головы или кислородным голоданием.

Когда старший брат перешел во второй класс дневной школы в Лонгфилде, в трех милях от дома, Билли заболел. Как свидетельствует судьба нескольких сестер Бронте [5], чей дом находился неподалеку, в Хауорте, в 30-х и 40-х годах XIX века среди холмов и долин Йоркшира туберкулез был весьма распространенным явлением. В то время еще не знали, что болезнь заразна, – вернее, считали, что инфекция вызывается «миазмами», вредными испарениями от стоячих и сточных вод. Почему Билли заразился туберкулезом, а его брат и родители – нет, так и осталось загадкой. Но, в конце концов, ведь Эмили, Анна и Мария стали жертвами болезни, а Шарлотта и их отец остались здоровыми.