Кривой дом (сборник), стр. 59
— Да нет же. Я сама слышала, как он говорил ей об этом.
— Ты подслушивала?
— Конечно.
— Это очень стыдно, и учти, что тот, кто подслушивает, может услышать и о себе всякие неприятные вещи.
Она как-то странно взглянула на меня.
— Я слышала, что он сказал обо мне, если вы это имеете в виду.
И добавила:
— Нэнни просто бесится, если поймает меня у двери. Она говорит, что маленькая леди не должна этим заниматься.
— Нэнни совершенно права.
— Глупости! Теперь нет леди. Говорят, это понятие устарело.
Я переменил тему.
— Ты немножко опоздала и пропустила великое событие. Главный инспектор Тавернер арестовал Бренду и Лоуренса.
Я ожидал, что Жозефина будет в восторге от этой информации, но она повторила скучающим голосом:
— Да, я знаю.
— Ты не можешь знать. Это только что случилось.
— Мы встретили их машину, и я сразу догадалась, что их арестовали. Я надеюсь, Тавернер предупредил их как полагается.
Я заверил ее, что все было сделано по закону.
— Мне пришлось рассказать ему о письмах,— признался я извиняющимся тоном.—-Я нашел их на чердаке. Сначала я хотел, чтобы ты сама ему об этом сказала, по тебя ранили.
— Меня должны были убить,— заявила она с явным удовольствием.— Я же говорила вам, что пора произойти второму убийству. Глупо было прятать письма на чердаке. Когда я однажды увидела, как он выходил оттуда, я сразу догадалась, что он что-то прячет. Больше ему там нечего было делать.
— Но я думал...—Я замолчал, услышав повелительный голос Эдит:
— Жозефина, сейчас же иди сюда!
Жозефина вздохнула.
— Опять пристают. Но я, пожалуй, пойду. Приходится слушаться, когда имеешь дело с тетей Эдит.
Она побежала по траве. Обменявшись с Эдит несколькими словами, Жозефина вошла в дом. Я подошел к Эдит, которая осталась на террасе.
В это утро она выглядела гораздо старше своих лет. Я испугался, увидев на ее лице глубокие морщины усталости и страдания. Она была без сил.
Увидев мою озабоченность, Эдит попыталась улыбнуться.
— Этому ребенку ничего не делается. Но в будущем мы должны за ней лучше смотреть. Правда, теперь в этом нет необходимости.— Она вздохнула и продолжала:— Я рада, что все кончилось. Но что за зрелище! Если вас арестовали по обвинению в убийстве, вы должны сохранять достоинство. Терпеть не могу таких людей, как Бренда. Совершенно не умеет себя держать. У них нет мужества. А Браун был похож на пойманного зайца.
— Бедняга,— посочувствовал я.
— Да, бедняга. Я надеюсь, у нее хватит ума позаботиться о себе. Я имею в виду хорошего адвоката и тому подобное.
Странно, подумал я, как они все не любят Бренду и тем не менее заботятся о том, чтобы она была обеспечена хорошей защитой.
— Как долго все это продлится?
Я сказал, что не знаю. В полиции им предъявят обвинения и, вероятно, передадут дело в суд. Месяца три или четыре, а если их осудят, еще добавочное время на апелляцию.
— Вы думаете, их осудят?
— Я не знаю. Все зависит от улик. Имеются письма.
— Любовные письма? Значит, они были любовниками?
— Они любили друг друга.
— Мне все это не .очень нравится, Чарльз. Я не люблю Бренду, а в прошлом ненавидела ее, часто говорила о ней плохо, но теперь мне бы хотелось, чтобы она имела все шансы... Аристид бы тоже этого хотел. Я чувствую, что именно я должна позаботиться о том, чтобы с Брендой обошлись честно.
— А Лоуренс?
— О, Лоуренс! — Она нетерпеливо пожала плечами.— Мужчины должны сами заботиться о себе. Аристид никогда бы нам не простил, если бы...
Она не закончила фразу. Затем сказала:
— Наверное, уже время ленча. Нам пора идти.
Я объяснил ей, что уезжаю в Лондон.
— На своей машине?
— Да.
— Гм. Я подумала, не возьмете ли вы меня с собой. Я надеюсь, нам теперь можно ходить без поводка.
— Я с удовольствием возьму вас, но после завтрака Магда и Софья едут в город. Ва м будет удобнее с ними, чем в моей двухместной машине.
— Я не хочу ехать с ними. Я поеду с вами, но вы не очень об этом распространяйтесь.
Я удивился, но смолчал.
По дороге мы почти не разговаривали. Я спросил, куда ее отвезти.
— Харлей-стрит.
У меня появилось неприятное предчувствие, но я ничего не сказал.
Она продолжала:
— Нет, пожалуй, еще рано. Высадите меня у Дебенхейса. Я позавтракаю там, а потом пойду к доктору.
— Я надеюсь...— начал я.
— Вот поэтому я и не хотела ехать с ними. Магда во всем видит драму.
— Мне очень жаль.
— Не надо меня жалеть. Я прожила хорошую жизнь.— Она широко улыбнулась.— И она еще не кончена.
Глава 23
Я не видел отца несколько дней. Мы поздоровались, но он был очень занят, и я отправился искать Тавернера, Он как раз отдыхал и с удовольствием принял мое предложение пойти куда-нибудь выпить.
Я поздравил его с благополучным окончанием дела, и он принял мои поздравления, но вид у него был далеко не радостный.
— Как вы думаете, они будут осуждены?
— Не могу сказать. Улики недостаточные. Многое зависит от впечатления, которое они произведут на присяжных.
— А письма?
— На первый взгляд, они кажутся компрометирующими. Они пишут о совместной жизни после смерти мужа, что недолго осталось ждать. Но, конечно, защита приложит все усилия, чтобы придать этим словам другой смысл: «Муж был очень стар, и они могли ожидать его естественной смерти». Об отравлении в письмах ничего не говорится, но есть несколько подозрительных фраз.
Все зависит от судьи. Если это будет старый Корбери, им достанется. Он ярый противник свободной любви. Защищать, по-видимому, будет Иглз или Хэмфри Керр. Хэмфри великолепен в таких делах, но он любит, чтобы было на что опереться — хороший послужной список или отличия на войне.
Знаете, Чарльз, эта парочка не очень симпатична. Она, красивая женщина, из-за денег вышла замуж за старика. Браун — неврастеник. Преступление это обычное, целиком укладывается в привычные рамки — просто трудно поверить, что они его не совершали. Конечно, присяжные могут решить, что виновен он, а она ничего не знала, или наоборот.
— А вы сами что думаете?
— Я ничего не думаю. Я собрал факты и передал дело в суд. Исполнил свой долг — и вышел из игры.
Однако я видел, что Тавернер чем-то удручен.
Только через три дня я получил возможность поговорить с отцом.
Отношения между нами были натянутые, он ни разу не упомянул о деле Леонидаса, и я почувствовал, что должен поговорить с ним начистоту.
— Я хотел бы узнать, что происходит,— обратился я как-то вечером к нему.— Тавернер не очень верит в их виновность, и, похоже, ты тоже не веришь.
Отец покачал головой и повторил слова Тавернера:
— Мы уже ничего не можем поделать. Этим займется суд.
— Ради Бога, не отговаривайся. Скажи мне, что думаешь лично ты.
— Мое личное мнение стоит не больше твоего, Чарльз.
— У тебя больше опыта.
— Откровенно говоря, я не знаю.
— Могут они быть виновны?
— О да!
— Но у тебя нет уверенности в этом?
Отец пожал плечами.
— Ну как можно быть уверенным?
— Ты опять увиливаешь, папа. В других делах ты был уверен. У тебя не было сомнений.
— Иногда не было, иногда были.
— Я бы многое дал, чтобы ты испытал эту уверенность в данном случае.
— И я.
Мы помолчали.
Я думал о двух тенях, скользнувших в сумерках, одиноких, преследуемых. Они с самого начала испытывали страх. Разве это не говорит о нечистой совести? И сам себе ответил — не обязательно. Бренда и Лоуренс были запуганы жизнью, им не хватало уверенности в себе, и они не верили в свою способность миновать опасности и поражения.
— Послушай, Чарльз,— продолжал отец,— давай поговорим откровенно. Ты все еще думаешь, что истинный виновник убийства — член семьи Леонидас?
— Нет, я только хотел бы знать...
— Ты все время думаешь об этом. И чем больше ты отгоняешь эту мысль, тем настойчивее она возвращается.