Кривой дом (сборник), стр. 52
— Но это будет не просто, учитывая проблему с валютой,— сказал я.
— Ерунда, Чарльз. Это все легко уладить. Я завтра же дам телеграмму Рудольфу Альстнеру — он сейчас в Лозанне. Он все устроит. К концу недели мы ее отправим.
Подарив нам очаровательную улыбку, Магда вышла.
— Да,— сказала Софья,— мама просто невозможна. Ей приходят в голову самые неожиданные идеи, она начинает рассылать тысячи телеграмм и требует немедленного исполнения ее просьб. Зачем надо так поспешно увозить Жозефину?
— Сама идея школы неплохая. Ей действительно будет полезно побыть среди детей ее возраста.
— Дедушка этого не находил,— возразила Софья упрямо.
Я почувствовал легкое раздражение.
— Моя дорогая Софья, неужели вы думаете, что человек, которому за восемьдесят, лучше всех знает, в чем благополучие ребенка?
— Да, он лучше всех знал, в чем благополучие каждого в этом доме.
— Лучше, чем тетя Эдит?
— Нет, наверное, не лучше. Тетя была как раз сторонницей школы. Я согласна, что у Жозефины ужасные привычки, она повсюду сует свой нос, подслушивает. Может быть, потому, что играет в сыщиков.
Только ли желание добра Жозефине вызвало внезапное решение Магды? Ведь девочка была отлично осведомлена обо всем, что произошло в доме перед убийством, хотя это ее не касалось. Конечно, хорошая школа будет очень полезна для Жозефины, но меня смущало, что Магда так внезапно приняла это решение.
Глава 16
Отец сказал: «Дай им возможность общаться и говорить с тобой».
На следующее утро во время бритья я обдумывал, что это мне дало. Эдит де Хэвиленд говорила со мной и специально с этой целью ко мне подошла. И Клеменс говорила со мной (или я говорил с ней). Затем Магда — во всяком случае, я был частью аудитории, перед которой она вещала. Софья, естественно, многое мне рассказала. Даже Нэнни. Но узнал ли я что-нибудь от них? Прозвучало ли в этих беседах какое-нибудь важное слово или фраза? Больше того, проскользнуло ли хоть какое-то свидетельство их повышенного тщеславия, которое подчеркивал отец? Нет, я ничего не заметил.
Единственным, кто не выказал абсолютно никакого желания говорить со мной, был Филипп. Не странно ли это? Он наверняка знал, что я хочу жениться на его дочери, и, несмотря на это, вел себя так, как будто меня не было в доме. По-видимому, его возмущало мое присутствие. Эдит извинилась за него. Она сказала, что это просто его манера вести себя. Она явно была расстроена из-за Филиппа. Почему? Я долго думал о Софьином отце и понял, что это человек с подавленной индивидуальностью. Ребенком он ревновал к отцу и был несчастлив. Потом замкнулся в себе. Под его сдержанностью могли таиться очень сильные чувства. Я не думал, что Филипп мог убить отца из-за денег. Но, может быть, какая-нибудь психологическая причина? Филипп поселился в доме отца, позже туда же приехал Роджер. День за днем Филипп был вынужден наблюдать, с какой любовью старый Леонидас относился к своему старшему сыну. Возможно, в своем разгоряченном воображении он не видел иного выхода, как только смерть отца? А если он еще и рассчитывал на то, что эта смерть будет инкриминирована его брату Роджеру? Роджер был накануне краха. Ничего не зная о последнем свидании Роджера с отцом и его готовности помочь сыну, Филипп мог думать, что нужда в деньгах будет достаточным поводом для обвинения Роджера. Была ли психика Филиппа настолько расстроена, чтобы довести его до убийства?
Я порезался и выругался. Что я делаю. Пытаюсь доказать, что отец Софьи — убийца? Разве для этого Софья настаивала на моем приезде? А может быть, для этого? В ее словах было что-то недосказанное. Если она втайне подозревает, что ее отец убийца, она никогда не согласится выйти за меня замуж, если это подтвердится. А так как это была Софья, умная и храбрая, ей нужна была только правда. Неопределенность будет вечным барьером между нами.
Эдит де Хэвиленд тоже что-то подозревает. Она слишком много говорила о Филиппе. Что хотела она выразить словами «одностороннее обожание»? А что имела в виду Клеменс, когда как-то странно посмотрела на меня и назвала Бренду и Лоуренса. Вся семья хотела, чтобы виновниками оказались Бренда и Лоуренс,— надеялась на это, но не верила. Конечно, все они могут ошибаться, и в конце концов окажется, что убийцы не Бренда и Лоуренс. А может быть, только Лоуренс? Ах, это было бы самым лучшим выходом.
Я вышел к завтраку, полный решимости поговорить с Лоуренсом как можно скорее. Когда я допивал вторую чашку кофе, мне пришло в голову, что Кривой дом уже оказывает свое влияние и на меня. Я тоже хотел узнать не правду, а вариант, который бы меня больше всего устраивал.
Софья сказала, что я найду Лоуренса в классной комнате. У двери Бренды я задумался: позвонить или просто войти? Наконец я решил не рассматривать дом как частную резиденцию Бренды и вошел без стука. Всюду тишина, никого не видно. Дверь в большую гостиную оказалась закрытой. Открытая дверь справа вела в спальню и в примыкавшую к ней ванную. Я знал, что там хранятся лекарства, и тихонько проскользнул внутрь. Теперь я убедился, что любой человек в доме, и даже извне, мог проникнуть сюда незамеченным.
Я огляделся. На стене увидел белый эмалированный шкафчик и открыл его. На полках стояло множество аккуратно расставленных лекарств, на всех были этикетки. Я мог сделать с этими бутылочками что угодно, а потом тихонечко спуститься вниз. И никто не узнал бы, что я был в ванной. Это не было для меня новостью, но я еще раз убедился, как трудно придется полиции.
Выйдя из ванной комнаты, я пошел по коридору. Слева столовая. Справа, в спальне Бренды, возилась горничная. Из соседней комнаты слышался голос Эдит. Она звонила в рыбную лавку. Небольшая винтовая лестница вела наверх. Я знал, что там расположена спальня Эдит, гостиная и комната Лоуренса. Рядом — несколько ступенек, ведущих в классную.
Я, подошел к двери и прислушался. Видимо, привычка Жозефины передалась мне. Fie испытывая ни малейшего стыда, я прилип к замочной скважине. Это был урок истории. Разбиралась эпоха Директории во Франции. Я широко раскрыл глаза от удивления — Лоуренс Браун оказался превосходным, педагогом. Я даже не знаю, почему я так удивился. Аристид Леонидае считался великим знатоком людей, и, естественно, он не взял бы плохого учителя.
Несмотря на мышиную наружность, Лоуренс, очевидно, обладал талантом вызывать интерес у своих учеников и будить их воображение. Драма Термидора, объявление Робеспьера, вне закона, великолепие Барраса, хитрость Фуше, Наполеон, полуголодный молодой офицер,— все вдруг ожило.
Потом Лоуренс задавал вопросы. Голос Жозефины звучал так, как будто у нее был насморк, но Юстас отвечал превосходно. Он говорил умно, со знанием дела и выказал тонкое чувство истории. Видимо, он унаследовал это от отца.
Раздался стук отодвигаемых стульев. Я отступил от лестницы и сделал вид, что только что поднялся. В этот момент дверь отворилась. На пороге стояли Юстас и Жозефина.
— Хэлло,— сказал я.
Юстас очень удивился.
— Вы что-нибудь хотите? — спросил он вежливо.
Жозефина не проявила никакого интереса к моему появлению и проскользнула мимо.
— Я просто хотел посмотреть классную,— объяснил я неловко.
— Вы же на днях ее видели. Раньше это была детская. В ней и сейчас полно игрушек.
Юстас придержал дверь, и я вошел. Браун стоял у стола. Он поднял голову, покраснел, пробормотал что-то в ответ на мое приветствие и торопливо вышел.
— Вы испугали его,— сказал Юстас.— Он очень легко пугается.
— Он тебе нравится, Юстас?
— Ничего. Ужасный осел, конечно.
— Но учитель он неплохой?
— Нет, даже интересный. Он страшно много знает. Начинаешь видеть вещи под другим углом. Я понятия не имел, что Генрих Восьмой писал стихи Анне Болейн, и знаете, вполне приличные стихи.
Мы поговорили о Чосере, о крестоносцах и, к удивлению Юстаса, о том, что Оливер Кромвель запретил праздновать Рождество. Он показался мне любознательным и способным мальчиком.