Кривой дом (сборник), стр. 49
— Понимаю. Извини, Жозефина. Я не должен был рассказывать.
— Вы плохо поступили. Я доверилась вам.
Я извинился в третий раз. Жозефина немного смягчилась и опять принялась за яблоко.
— Но полиция все равно узнала бы: мы не смогли бы сохранить этот секрет.
— Потому что дядя Роджер объявит себя банкротом?
Как всегда, она была хорошо осведомлена.
— Думаю, что все идет к этому.
— Сегодня вечером собираются обсуждать дядю Роджера. Папа, мама, дядя Роджер и тетя Эдит. Тетя Эдит хочет дать ему денег, но у нее их еще нет, а папа, наверное, не даст. Он говорит, что если Роджер попал в переплет, то сам виноват, и какой смысл бросать хорошие деньги вслед за плохими? А мама слушать об этом не хочет, потому что она надеется, что папа даст деньги на постановку «Эдит Томпсон». Вы слышали об Эдит Томпсон? Она была замужем, но не любила своего мужа. Она любила одного молодого человека, который сошел с парохода, а муж пошел из театра другой дорогой и заколол их кинжалом.
Я еще раз удивился обширности знаний Жозефины.
— Звучит-то хорошо,— продолжала Жозефина,— но пьеса не получится. Опять будет вроде «Иезавели».— Она вздохнула.— Как бы я хотела узнать, почему собаки не ели ее ладони!
— Жозефина, ты сказала мне, что почти наверное знаешь, кто убийца,
— Ну и что?
— Кто он?
Она презрительно посмотрела на меня.
— Ах, понимаю! До самого последнего момента... Даже если я пообещаю вообще ничего не рассказывать инспектору Тавернеру?
— Мне не хватает нескольких улик. И все равно,— продолжала она, кидая огрызок яблока в пруд,— я бы вам не сказала. Вы знаете, кто вы,— вы Ватсон!
Я проглотил это оскорбление.
— О’кей, я — Ватсон. Но ведь Ватсону рассказывали какие-то факты, а он делал неправильные выводы. Разве тебе не будет смешно слушать, как я делаю неправильные выводы?
Жозефина на секунду заколебалась, но потом покачала головой.
— Нет. И вообще мне не очень нравится Шерлок Холмс. Он ужасно старомоден.
— А как насчет писем?
— Каких писем?
— Которые Бренда и Лоуренс писали друг другу. Ты же сама мне о них говорила.
— А я выдумала.
— Не верю.
— Да, выдумала. Я часто выдумываю. Мне это нравится.
— Послушай, Жозефина, я знаком с одним человеком в Британском музее, который очень хорошо знает Библию. Если он узнает, почему собаки не ели ладони Иезавели, ты расскажешь мне про, эти письма?
На этот раз Жозефина не знала, на что ей решиться.
Недалеко от нас внезапно хрустнула ветка.
— Нет, все равно не скажу.
Я признал свое поражение. Слишком поздно я вспомнил совет отца.
— Ну ладно,— сказал я,— это только игра, ты сама ничего не знаешь.
Ее глаза вспыхнули, но она не заглотила приманку,
Я встал,
— Мне пора разыскать Софью. Пошли.
— Я останусь здесь.
— Нет, ты не останешься. Ты пойдешь со мной.
Я бесцеремонно схватил ее за руку и заставил встать. Она удивилась, но пошла за мной. Скорее всего потому, что ей хотелось посмотреть, как отнесется семья к моему присутствию. Почему я настаивал, чтобы она пошла со мной? Позже я понял. Потому что вдруг хрустнула ветка.
Глава 14
Из большой гостиной доносились голоса. Я не решился войти. Пройдя дальше по коридору, открыл какую-то дверь и попал в большую светлую кухню. На пороге стояла старая женщина в белоснежном переднике.
Насколько я знал, Нэнни никогда не видела меня, но она сказала:
— Вы ведь мистер Чарльз, не правда ли? Входите, я угощу вас чаем.
Я сел к столу, и Нэнни принесла мне чашку чая и бисквит. Мне казалось, что я снова в детской. Все было хорошо, и я ничего не боялся.
— Мисс Софья будет рада, что вы приехали. Она слишком нервничает.
— Где же Жозефина? Ведь она пришла со мной.
Нэнни неодобрительно щелкнула языком.
— Подслушивает у дверей и записывает все в свою дурацкую книжечку. Ее давно следовало отправить в школу, чтобы она росла с детьми. Я сказала об этом мисс Эдит, и она согласилась со мной, но хозяин считал, ,что ей лучше оставаться дома.
— Он, видимо, очень любит ее?
— Любил, сэр. Он их всех очень любил.
Я удивился тому, что она говорит о любви Филиппа к своей дочери в прошедшем времени. Нэнни заметила мое удивление и слегка покраснела.
— Когда я сказала «хозяин», то имела в виду старого мистера Леонидаса.
Прежде чем я успел ответить, в кухню вошла Софья.
— О, Чарльз! Нэнни, я так рада, что он приехал.
— Я знаю, родная.
Нэнни собрала посуду и вышла. Я подошел к Софье и обнял ее.
— Любимая, вы дрожите, в чем дело?
— Я боюсь, Чарльз.
— Я люблю вас. Если бы мы могли уехать!
Она отодвинулась и покачала головой.
— Это невозможно, мы должны быть здесь до конца. Но знаете, Чарльз, невыносимо жить, зная, что кто-то в доме, кто-то, с кем я встречаюсь и разговариваю каждый день,— хладнокровный, расчетливый отравитель.
Я не знал, что сказать.
— Только бы узнать правду. Больше всего меня пугает, что мы никогда не узнаем ее.
Я легко представил себе, какой это будет кошмар.
— Скажите, Софья, сколько людей в доме знали о глазных каплях? Кто мог знать, что они опасны для жизни?
— Я понимаю ваш вопрос, но это нам ничего не даст. Дело в том, что мы все о них знали.
— Но все знали примерно...
— Однажды мы пили кофе у дедушки. Он любил, чтобы все собирались у него. У него ужасно болели глаза. Бренда принесла капли, и Жозефина, которая вечно задает вопросы, спросила: «Почему на бутылочке написано „Глазные капли — не трогать!11? Что будет, если выпить всю бутылочку?» Дедушка засмеялся и ответил: «Если Бренда по ошибке впрыснет мне эти капли вместо инсулина, лицо посинеет и я умру, потому что у меня не очень крепкое сердце». А Жозефина сказала: «О-о!» И дедушка продолжал: «Поэтому мы должны тщательно следить за тем, чтобы Бренда не впрыснула мне вместо инсулина эзерин».
После паузы Софья добавила:
— Мы все это слышали. Понимаете, все!
Я понимал. Старый Леонидас сам подсказал убийце,! как можно просто и легко убрать его.
Я тяжело вздохнул. Софья угадала мои мысли.
— Это ужасно!
— Знаете, Софья,— медленно произнес я,— вы правы. Бренда не могла этого сделать. Сделать именно так, как сказал он, было бы слишком опасно.
— Не знаю. Бренда иногда бывает невероятно глупа,
— Ну не настолько же! Это, конечно, не Бренда.
Софья отошла от меня.
— Вы не хотите, чтобы убийцей оказалась Бренда?
— Ну что я мог сказать? Я просто не мог произнести: «Да, я надеюсь, что это не Бренда».
А почему не мог? Только потому, что Бренда была совсем одна и на нее была направлена ненависть всей семьи Леонидас? Жалость к более слабому? Ее беззащитность? Я вспомнил, как она сидела на диване в роскошном траурном туалете, страх, застывший в ее глазах...
Очень вовремя вошла Нэнни.
— Только и разговоров что об убийствах. Забудьте о них, вот что я вам скажу. Пусть этим занимается полиция, это их дело, а не ваше.
— О, Нэнни, неужели ты не понимаешь, что в доме убийца?
— Глупости, мисс Софья. У меня не хватает терпения с вами. Двери всегда открыты, ничего не запирается. Очень удобно для воров и грабителей.
— Но это не мог быть грабитель. Ведь ничего не пропало. И зачем грабителю понадобилось входить в дом и кого-то травить?
— Я не говорю, что это грабитель. Я только сказала, что все двери открыты. Любой мог войти. Если вы спросите меня, я скажу, что это сделали коммунисты.
— А зачем им убивать бедного дедушку?
— Ну, все говорят, что они всегда во всем замешаны. Если не коммунисты, то уж наверняка католики.
С видом человека, сообщившего свое окончательное решение, она вышла.
Мы расхохотались.
— Добрая старая протестантка,— сказал я.
— Теперь пойдем в гостиную, там идет семейный совет. Он был назначен на вечер, но почему-то начался раньше.