На всю жизнь, стр. 127

Была слышна музыка и звяканье колокольчиков разносчиков, продающих напитки и сигары. Дребезжание стаканчика для игры в орлянку, звон мексиканских долларов и тихое постукивание фишек и жетонов из слоновой кости. Смех и радостные возгласы удачливых игроков в фараон. Одобрительные возгласы и свист в адрес длинноногих танцовщиц в сверкающих костюмах. Охи и ахи по поводу соблазнительных кушаний, разносимых расторопными официантами в белых куртках.

В «Золотой карусели» был обычный вечер.

Музыка, смех и веселье, казалось, не занимали одинокого мужчину, скучающего в своей ложе.

Сидя в одиночестве в черной бархатной ложе, смуглолицый владелец салуна оставался безучастным к тому, что происходило внизу и на сцене. Его ничто не радовало. На его красивом лице читалась скука.

Ник Мак-Кейб казался более худым, смуглым и еще более элегантным, чем обычно. Каждый вечер он брился, принимал ванну, надевал безупречно сшитый смокинг и спускался в клуб.

Но он был не похож на самого себя. Он не приветствовал посетителей у входа и не кружил в толпе. Он больше не стоял у бара, без конца заказывая напитки. Он не шутил с мужчинами и не говорил комплиментов женщинам, никого не приглашал отобедать в свою частную ложу.

Он сидел в одиночестве на черном бархатном диванчике, наполовину скрытый тенями от крутящейся карусели.

Хорошо знающие Ника люди беспокоились за него. Насмешливый холодный взгляд его серебристо-серых глаз, его легкая мимолетная улыбка — все пропало. Он стал тихим, угрюмым, необщительным. Легко раздражимым.

Сейчас, когда подходил к концу еще один бесконечный вечер, Ник снова отказался обедать. Встревоженный Лин Тан приказал подать хмурому хозяину устриц, толстый бифштекс и овощи. Это не помогло. Ник отослал официанта взмахом руки и решительным кивком головы.

Ник не был голоден.

Он оглядел беспокойным взглядом толпу. Его внимание было привлечено замешательством у одного из столов с рулеткой. Сощурившись в облаке голубого табачного дыма, он заметил огорченного проигравшего, вымещающего свое раздражение на крупье.

Оттолкнув в сторону покрытый белой скатертью стол, Ник поднялся. Он спустился по мраморным ступеням вниз и со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, сверкая светлыми глазами, направился к возмутителю спокойствия.

— Ник! — Какой-то посетитель протянул руку и схватил его за плечо. — Давненько не видел тебя. Где ты пропадал?

— Занимался делами, — произнес Ник, сбрасывая с себя руку мужчины и продолжая свой путь.

— Какая муха его укусила? — спросил озадаченный человек.

— Не знаю, но он как бочонок с порохом, — сказал его приятель, — готов взорваться от сущей ерунды.

Оба покачали головами.

Ник пересек переполненный клуб. Подойдя к расходившемуся игроку, он успокоил его одним взглядом. Потом произнес:

— Приятель, поставь деньги на номер семнадцать, черное и нечет.

Боязливо глядя на грозного Ника Мак-Кейба, игрок подвинул оставшиеся фишки на покрытый сукном стол. Крупье стал вращать рулетку. Белый наконечник остановился на прорези номер семнадцать.

— Семнадцать, — выкрикнул крупье. — Черная, нечет. Удивленный игрок жадно потянулся за фишками. Ник похлопал его по тыльной стороне руки.

— Запусти еще. Потом забирай деньги и проваливай отсюда. И никогда больше не играй в «Золотой карусели». Запрещаю тебе приходить сюда.

— Ты что, поглупел в свои преклонные лета? — произнес с улыбкой подвыпивший завсегдатай клуба.

— Заткнись, Луи.

Ник направился к шестиугольному бару, где пила стоя троица шумных матросов. Один из троицы, коренастый забияка с татуировкой по прозвищу Верзила, опрокинул высокую кружку пива, вытер рот и заорал:

— Мак-Кейб, когда мы снова увидим эту рыжеволосую девчушку-проповедницу верхом на карусели?

— Никогда. — Ник кивнул худощавому мужчине за стойкой. Бармен поставил перед Ником бутылку бурбона и стакан.

Ухмыляясь, Верзила подтолкнул локтем своего пьющего дружка и, глядя на Ника, продолжал:

— Это безобразие. Ты должен снова посадить ее туда и разрешить посетителям пользоваться ею. Я бы заплатил пятьдесят долларов, чтобы побывать с ней в раю. — Он громко загоготал.

Ник не выдержал. На него нахлынула горячая волна ярости.

Он налетел на Верзилу, прежде чем матрос сообразил, что происходит. Ник сгреб его за ворот, подтолкнул вперед и с размаху ударил тяжелым кулаком в безобразную ухмыляющуюся физиономию, да с такой силой, что татуированный матрос рухнул на пол без сознания.

Его ошарашенным дружкам Ник сказал:

— Уберите его отсюда. Мне противно на него смотреть.

Выпучив глаза, двое дрожащих матросов поспешно выволокли из зала бесчувственного человека. Захватив бутылку бурбона и стакан, Ник поднялся в свои апартаменты. Он улыбался. Ударив Верзилу, он почувствовал себя гораздо лучше. Последние несколько недель у него просто руки чесались.

Но, оказавшись у себя, Ник перестал улыбаться и устало вздохнул. Он снял смокинг и черный шелковый галстук, расстегнул белую рубашку. Засунув руки в карманы брюк, подошел к высокому окну и стал смотреть на мерцающие огни доков.

На него вдруг навалилось тяжелое чувство, сдавившее грудь такой болью, что он едва мог вздохнуть.

Его охватило невыразимое чувство утраты чего-то очень дорогого. Такого, чего у него никогда не было раньше и никогда не будет впредь.

Ник потряс головой, чтобы избавиться от этого чувства. Стараясь освободиться от преследующего его образа смеющейся рыжеволосой Кей, он отвернулся от окна. Подойдя к столику с бутылкой бурбона, он налил себе крепкого напитка, выпил одним глотком и налил еще.

Однако Кей отказывалась уходить.

Ник устало опустился в легкое кресло. И сидел там в тоске с бутылкой бурбона и своими горестями.

Он напился в стельку.

Непрерывный стук молотков. Приятный запах свежераспиленной древесины. Шум голосов рабочих. Приветливый вид поднимающихся стен.

Так проходил день на строительной площадке миссии спасения Эмбаркадеро.

Эти звуки, запахи и вид картины, предстающей перед ней, всегда вызывали улыбку на лице капитана Кей Монтгомери. Она была там всякий раз, как только у нее выдавалась свободная минута. Благодарная энергично взявшимся за работу солдатам, Кей очень ценила неутомимых тружеников.