Начало Игры, стр. 52

— Хорошо. Значит, пойдём дальше. Но теперь для тебя главный вопрос — это вопрос о твоей собственной природе и твоей собственной судьбе. Я буду и дальше обучать тебя искусствам, но ты должен с корнем и навсегда вырвать мысль о том, что твой путь может в чём-то повторить мой. Следя за моей судьбой, ты научишься задавать главные вопросы и увидишь, как получают на них ответы. И каковы бы ни были эти ответы — истинные или ложные, окрыляющие или убивающие — это будет главным уроком, который я смогу тебе дать. Всё ли ты понял?

— Да, учитель. И что же теперь?

— Теперь мы ещё немного поживём здесь. До конца праздника. Если уедем раньше — хозяева обидятся. Да и сам я ещё не совсем готов. Раны… А потом мы вернёмся на ту дорогу, с которой нас сбили. Уж не знаю, чья это работа, но случилось это неспроста. Помнишь, в первый день… мы ехали на северо-запад. Правда, без особой цели. Мы сделали приличный крюк. Но теперь я знаю, что нам нужно в этом направлении.

— Что же?

— Гробница Регерта.

— Гробница Регерта? Что, поедем прямо к ней?! — На лице Олкрина застыло выражение удивления и испуга.

— Не только к ней, но и в неё. Ты ведь знаешь, какие вещи там происходят?

— Говорят, там человек получает ответы на свои самые сокровенные вопросы. Неясно, правда, по эту сторону жизни или по ту. Пока вроде никто не возвращался.

— Нет. Возвращался кое-кто… А опыт смерти — один из самых прямых путей к истине. Но ты останешься снаружи и будешь только наблюдать. Боюсь, не было б тебе и этого слишком много. Так что упражняйся, не теряй времени.

— Да, учитель.

— Что ты сегодня видел во сне? — спросил Сфагам, немного помолчав.

— Помню немного… — Олкрин сосредоточено наморщил лоб, — помню ночь… Ночная дорога… Всё в зелёном свете луны. Я стою на дороге, а рядом человек… Взялся неизвестно откуда… Весь какой-то чёрно-синий. Я думал, это от темноты. А он повернулся к свету и такой же и остался… ну, чёрно-синий… Глаза блестят и волосы короткие торчком. Я говорю: «Ты кто?» А он отвечает: «А я никуда и не прятался». Я его ищу… за деревом, за кучей земли, за большим камнем, а он… дальше не помню. Откуда это?

— Откуда? Сон — это письмо, которое пишут одновременно несколько тайных сил и духов. Некоторые из них живут внутри человека, некоторые — во внешнем мире. Когда во время сна разум отступает, все они стремятся донести свои послания. Их голоса сливаются, и человек ничего не может понять. Но иногда, когда среди голосов выделяется главный, их песня звучит стройно, и тогда человек способен понять смысл послания. Над твоим сном надо подумать…

— А иногда ответ приносит сама жизнь.

— Приносит. Но, как правило, поздновато… Так чему же мы с тобой будем учиться: искусству выбирать или искусству уходить от выбора?

— Если я тебя понял, учитель, то мне уже пора выбрать между путём умного и путём мудреца?

— Это, конечно, слишком просто, но предположим, что так.

— А нельзя и то и другое?

Сфагам рассмеялся.

— Попробуй! Может быть, у тебя получится.

— А у тебя?

— Не знаю, но попытаться, пожалуй, стоит. Здесь ведь не просто поиск середины, здесь поиск СВОЕЙ середины.

— Знать бы, как она выглядит, эта середина.

— Образ середины у каждого свой, потому-то мудрецы никогда не говорят о середине подробно.

— А каков твой образ середины?

Сфагам ненадолго задумался.

— Как-то в детстве, ещё до поступления в Братство, отец взял меня собой на корабль. Парус над головой тогда казался мне чем-то непостижимо огромным и живым. Мы стояли у борта и смотрели в морскую даль, идя мимо небольших островов. И тогда отец сказал: «Самое притягательное — это не тот берег, что вблизи: там всё и так видно и понятно. И не тот, что вдали: он полностью скрыт туманом неизвестности, и потому чужд и нежеланен. Больше всего волнует тот берег, что не слишком близко и не слишком далеко. Глаз что-то различает, но неотчётливо. Может, дом, может, человек. Может, дорога, может, промоина. А на вершине горы то ли дым от жертвоприношений в храме, то ли пожар, то ли вулкан курится. И всё это в тебе. И пока не подошёл ближе — ты хозяин всем этим образам и путешествуешь там, как хочешь. А подошёл ближе — опять всё понятно. Но ты уже не хозяин». Вот так. Я это запомнил. Вероятно, моя середина — это что-то вроде такого не слишком удалённого берега.

— Я кажется, начинаю понимать… — Олкрин напряжённо потёр лоб.

— Вот ты знаешь, — продолжил Сфагам, — что одна из первых заповедей ставшего на путь совершенства — это освобождение от страстей?

— Да, этому учат в самом начале.

— Но, с другой стороны, ничто великое не рождается без страсти, не так ли?

— И это верно.

— Вот и поищи здесь СВОЮ середину… Твой меч ещё не заржавел? Начни медитацию. Я буду с тобой. А потом немножко разомнёмся.

Глава 23

— Выходит, расстаёмся? — Гембра с неловким видом смотрела себе под ноги.

— Выходит, да.

— Так быстро эти дни пролетели… Я думала, ещё долго… Вот… А завтра мы уже все разъезжаемся. Ты ведь знаешь… Надо везти драгоценности от Кинвинда в Ордикеаф. Это на юго-востоке… Далеко. Очень ценный товар… Вот… Это для всех очень важно. И для племянника маленького… Но ты знаешь… Я бы всё бросила. Правда! Я никогда таких людей не встречала, как ты!

Сфагам напряжённо вздохнул.

— А Ламисса едет с нами, — продолжила Гембра после паузы. — Стамирх не может. Ему бы к себе в Тандекар добраться… Она у нас теперь главная, — Гембра натужно улыбнулась. — А у тебя, значит, своя дорога?

— Да. Сегодня я открыл книгу. Ту самую, ты знаешь… И ничего не увидел на странице. Все буквы стёрты.

— И что это значит?

— Значит, пора.

— Ну, пора, так пора. — Гембра снова мучительно улыбнулась, пытаясь придать голосу беззаботность и сглатывая горький комок в горле.

— Я хочу тебя попросить… Не ссорься с Ламиссой. Я понимаю тебя, а ты пойми её.

— Ну да… Я постараюсь…

Зашуршала прикрывающая вход циновка, и в комнату вошла Ламисса.

— Легка на помине, — еле слышно хмыкнула Гембра.

Глаза женщин встретились.

— Я, кажется, помешала, сказала Ламисса, тряхнув золотистыми волосами. Подделка беззаботного тона вышла у неё намного удачнее.

— Нет. Наоборот. Очень хорошо, что ты пришла. Присядь, пожалуйста, к нам.

Мягкий тон Сфагама всегда действовал на Ламиссу как-то особенно. Он был так не похож на те, вызывающие тоску и презрение трусливо-приторные сальные интонации, с которыми к ней частенько подступали малознакомые мужчины. И в то же время это мягко-сосредоточенное обращение чем-то неуловимо её смущало. Ламисса присела рядом.

— Мы сейчас говорили о тебе. Нам предстоит расстаться. Не знаю, насколько. Может быть, даже навсегда. Хотя, честное слово, я к этому не стремлюсь. И я не хочу, чтобы, расставаясь, мы унесли в сердце тяжесть неясных вопросов.

Сфагам протянул перед собой ладони.

— Дайте мне ваши руки.

Рука Гембры была холодной и напряжённой, а у Ламиссы — тёплой и слегка влажной. Сфагам закрыл глаза.

— Вы чувствуете меня? А теперь почувствуйте друг друга. Надо сомкнуть цепь. Я не хочу быть раздором между вами. Я хочу быть тем, что вас соединяет. Вы ждёте от меня выбора. Я чувствовал это все эти дни. Но я не могу выбрать. По крайней мере сейчас. Поэтому я даже боялся встречаться с каждой из вас. Я видел, что вы готовы возненавидеть друг друга из-за меня.

Женщины растерянно переглядывались. Их руки чувствовали лёгкие покалывания, и взгляды их стали мягче.

— Цепь сомкнулась. — Сфагам открыл глаза. — Теперь тяжесть должна быть снята. Но до отъезда я не должен быть ни с одной из вас наедине. Иначе всё начнётся снова.

— Одна ночь осталась, — прошептала Ламисса, — а завтра — все уезжаем.

— Тогда давайте проведём эту ночь вместе! — не долго думая, предложила Гембра. — Что, слабо? — она подмигнула сопернице.