Конец игры, стр. 66

— Так что там у вас стряслось? — спросил Сфагам, слегка пришпоривая коня.

— Дело серьёзное… Вокруг Братства стоят солдаты губернатора…

— Вот это да! Давненько такого не бывало!

— Никогда такого не бывало! А всё эти самые… как их… двуединщики! Слыхал, наверное?

— Приходилось… Да ты расскажи толком.

— Ну, так, значит, — заговорил Гвинсалт, переводя дух, — стали они губернатору поперёк горла, двуединщики эти. То ли разговор какой был у него с пророком этим, то ли кто-то из его родственников к ним в секту ушёл, а ещё говорят, что как стал пророк этот по городам проповедовать, так народ перестал в храмы ходить и налоги платить. А тут ещё из других провинций жалобы пошли… Ну, в общем, решил их губернатор к ногтю прижать. И вот как-то утречком видим, стоят перед воротами человек этак пятьдесят — ну, сектанты эти… И пророк с ними. Стоят тихо, даже в ворота не стучат. Патриарх их конечно, впускает. Толком поговорить не успели — а тут солдаты. И требуют этих самых двуединщиков выдать. Приказ губернатора… Судить, мол, их, за то, за это… Патриарх с пророком поговорил и с другими тоже, а потом офицеру так ответил: «За веру, говорит, судить нельзя, а против мирского закона они не преступали». На том и заклинило…

— Что значит «заклинило»?

— А то значит, что так и стоят солдаты вокруг монастыря. Уж дней двадцать караулят. И что дальше будет — одни боги знают.

Во время рассказа Гвинсалта Сфагам ловил себя на том, что почти не слушает его, хотя вся важность этих событий была для него очевидна. Мысленно он был с Ламиссой. Он никак не мог отделаться он чувства вины, которое тупой занозой засело глубоко в душе. Разум понимал, что всё произошло именно так, как должно было произойти. Он не мог поступить иначе… Но заноза не слушалась разума и всё колола и колола непрошеными мыслями о недосказанном и недослушанном и о том, что счастливых мгновений было несправедливо мало. Прежде всего для неё… Увидит ли он её когда-нибудь? Увидит ли своего ребёнка? Она будет ждать. Это Сфагам знал твёрдо. И первое, что он решил сделать, когда кончится это всё, — поехать в Амтасу. Хорошо бы вместе с Гемброй… Но здесь планы кончались и начинались мечты. А мечтать Сфагам не мог сейчас себе позволить. А кроме того, чем ближе они подъезжали к Братству, тем более знакомыми становились места, и это тоже отвлекало от слов Гвинсалта.

Его товарищ по Братству был добрым незатейливым малым. Он не хватал с неба звёзд, но был старателен, надёжен в словах и делах. В монастыре его любили, а особенно к нему тянулись молодые неофиты. Было в нём что-то простое, свойское…

— Уж не собираются ли они штурмовать монастырь? — спросил Сфагам.

— Ха! Вот это было б дело! — воскликнул Гвинсалт, не уловив иронии в голосе мастера. — Посмотрел бы я на них! Вернее, на то, что б от них осталось! Узнала бы эта солдатня, что такое монах, взявшийся за оружие! Но штурма никакого не будет. — Голос Гвинсалта неожиданно сделался серьёзным и даже как будто немного испуганным. — Ведь никогда такого не было…Что люди скажут… Да и не кончится на этом. До императорского суда дойдёт… Да нет, не может такого быть, чтоб губернатор с монастырём воевал. Не даст он им никогда такого приказа, — продолжал говорить монах, будто убеждая сам себя.

Сфагам тоже прекрасно понимал, что если губернатор не сошёл с ума, ни о каком штурме речи быть не может. Но положение, как оно вырисовывалось из слов Гвинсалта, было весьма щекотливым и неприятным.

— И какая же роль отведена мне в этой истории?

— Точно не знаю. Настоятель сам тебе скажет. Моё дело было тебя найти и уговорить приехать. Тише… Подъезжаем. Тут солдатни полно…

Пеший кордон на прямом отрезке дороги, ведущей прямо к воротам Братства, был виден издалека. Это означало, что отношения воинов с монастырём были ещё достаточно мирными.

— Эй, стойте! — молодой солдат преградил путь всадникам. — Приказано не пропускать в монастырь посторонних. Ты — монах. Мы тебя помним, — сказал он Гвинсалту. — А это кто с тобой? Как он может доказать свою принадлежность к Братству?

— Ты что? Не видишь… — это ж мастер, — тихо почти на ухо проговорил молодому солдату его более опытный напарник, как можно более незаметно указывая кивком на мастерскую пряжку Сфагама.

— Проезжайте!

— Оторвёт тебе голову двумя пальцами — вот и будет доказательство, — Донеслись до отъезжающих монахов последние наставительные замечания бывалого.

Не оборачиваясь, они чувствовали, что постовые провожают их неотрывным взглядом до самых ворот.

Стучать не пришлось. Со стен их давно заметили, ворота растворились, и сверху поплыл густой и вязкий звук гонга, возвещавшего монастырю об их прибытии. Навстречу им, похоже, устремилось всё Братство. Даже те, кто копался в огороде, побросали свои мотыги и потянулись к воротам. Широкий, как всегда старательно ухоженный, монастырский двор сплошь заполнился монахами. Приветственные возгласы не смолкали до тех пор, пока навстречу спешившимся гостям не вышел Астигир — невысокий тучный монах в длинной бело-голубой одежде с изящным резным жезлом из красного дерева. Он был важным лицом в монастыре, но его серьёзность и напыщенность часто становились предметом насмешек, которые, впрочем, всегда были беззлобны. Огладив свою круглую, будто приклеенную бороду, Астигир с достоинством выступил навстречу прибывшим.

— Мы рады твоему приезду, брат Сфагам, — провозгласил он после ритуальных поклонов, — настоятель приглашает тебя разделить с ним трапезу, тебе же, брат Гвинсалт, учитель выражает признательность, и милость его пребудет с тобой!

Гвинсалт почтительно раскланялся с Астигиром и отошёл в сторону, а Сфагам в сопровождении монастырского церемониймейстера направился в покои настоятеля.

Здесь, в главном здании, как впрочем, и во всём монастыре, ему с детства была знакома каждая деталь: каждая дверь, каждый камень в стене, каждая ступенька крутой деревянной лестницы, ведущей вверх в обитель патриарха. И каждая трещина в каждой ступеньке тоже была знакома. Это было неудивительно — тренируя память, он часто заставлял себя запоминать множество мелких деталей и подробностей. Но сейчас воспоминания захватили всё его существо. Было что-то непостижимое в этой неизменности… Мог ли он предполагать ещё совсем недавно, покидая Братство, казалось бы навсегда, что он вновь всё это увидит? И будучи уже ДРУГИМ, встретится с собой прежним в зеркале этих камней и ступеней? В такие минуты Сфагам вспоминал один из первых вопросов, который он ещё ребёнком задал учителю. «А когда меня не будет, куда всё это денется?» Наставник ответил тогда что-то непонятное, а самостоятельного ответа Сфагам за все эти годы так и не нашёл… Зато тогда на высказывание учителя о скоротечности человеческих дней на земле он немедленно откликнулся новым вопросом — «А откуда берутся дни?»