Конец игры, стр. 26

С первыми лучами солнца центральная площадь Ордикеафа огласилась звонким цоканьем копыт и гулко разносящимися в утреннем воздухе возгласами.

Открыв глаза, Гембра и Ламисса увидели кавалькаду вооружённых всадников, въезжавших на площадь со стороны главных ворот. Вслед за закованным в латы с ног до головы знаменосцем, высоко вздымающим красно-жёлтый штандарт Данвигарта, ехал, несомненно, высокого ранга военачальник. Серебряный медальон командующего десятитысячным корпусом, красовавшийся на его груди, был заметен ещё издали, как и алая бархатная перевязь, пересекающая серый глянец доспехов. Эта перевязь на языке военных символов означала, что носящий её наделён, кроме обычных, ещё и особыми полномочиями. Свой шлем с белым опереньем офицер держал в руке, и его немного одутловатое лицо, выражавшее сдерживаемый гнев и брезгливое недовольство, было хорошо различимо. Чуть поодаль ехали другие офицеры, рангом пониже, но все в пышных сияющих доспехах. За ними следовал отряд конной гвардии Данвигарта, а дальше виднелась небольшая вереница военных повозок.

Знаком приказав одному из офицеров приблизиться, военачальник на ходу давал распоряжения. Из тревожного шушуканья проснувшихся беженцев Гембра и Ламисса поняли, что это не кто иной, как сам Квилдорт — правая рука Данвигарта, известный не только свей собачьей преданностью сатрапу, поднявшего его из мелких офицеров, но и свирепым нравом, сочетавшимся с ненасытным властолюбием и холодной жестокостью.

— … Пусть подготовят доклад о вооружении и припасах. Штаб будет здесь. Начальника гарнизона и сотников ко мне немедленно! Завтра — всеобщий смотр боевых сил. Винные погреба опечатать! Пьяным солдатам рубить головы без суда! Всех бродяг сюда на площадь и никого не выпускать! К вечеру подготовить список горожан, уклоняющихся от военного налога! — Распоряжения сыпались направо и налево, и всадники галопом неслись во все стороны их исполнять. Площадь наполнилась шумом голосов, конским ржанием и всеобщей суетой. Замелькали начищенные шлемы воинов, перекрывающих идущие во все стороны от площади рукава улиц. После нескольких неудачных попыток просочиться сквозь кордоны Гембра и Ламисса вернулись на прежнее место к водоёму.

— Хоть к воде поближе, — сказала опытная Гембра, устраиваясь возле гладкой каменной стены бассейна. — Ты не волнуйся. Что будет, то будет, — успокоила она подругу, продолжавшую растерянно топтаться на месте и теребить оборванный край своей распашонки. Обреченно кивнув, Ламисса присела рядом.

Народ тем временем продолжал прибывать. Со всех сторон солдаты вталкивали на площадь всё новые и новые группы бездомных беженцев, бродяг и нищих. К полудню вся площадь была заполнена. Разделив с подругой остатки еды, Гембра невозмутимо дремала, прислонившись к стенке бассейна и подставив лицо солнцу. Ламисса сидела съёжившись, с подавленным видом, закрыв глаза и зажав пальцами уши. Она не могла больше слышать переполнявшие воздух тревожные слухи о том, что не то пятнадцати, не то двадцати пьяным солдатам уже снесли головы, что члены городского собрания арестованы, начальники варварских отрядов разжалованы в рядовые, а куртизанки, которых принялись вылавливать по всему городу, будут завтра повешены на базарной площади во избежании дальнейшего разложения армии. Новости наваливались одна за другой, но Ламисса предпочитала их не слышать.

Но прокатившаяся внезапно по толпе волна возбуждённого шума донеслась и до неё. Солдаты потеснили толпу возле примыкающего к площади большого здания городского собрания, где располагался теперь штаб Квилдорта. На освободившемся пространстве в несколько шеренг выстроились гвардейцы. В середину был поставлен большой стол, маленький столик и несколько стульев, вынесенных из здания собрания. За большим столом уселся сам Квилдорт и его приближённые, а за маленьким пристроился гарнизонный писарь со своими свитками. Призывать к тишине не пришлось. Напряжённое молчание повисло над толпой. Квилдорт, только что выслушавший доклад о положении дел неподвижно сидел, глядя перед собой угрюмо-злобным взглядом. Наконец, он что-то сказал сидящему рядом офицеру, и тот поднялся с места.

— Бездельники, бродяги, нищие и прочий сброд, большая часть из которого состоит из воров и мошенников… — офицер сделал многозначительную паузу, — …нам в городе не нужен! Сейчас вы будете построены в ряды, и каждый второй из вас будет повешен на деревьях вдоль дороги за городскими воротами. Остальные… Остальные, — продолжал он, перекрикивая возгласы ужаса и негодования, — могут быть свободны и убираться куда угодно. Но советуем держаться подальше от нашего города.

В толпу бросились солдаты строить людей рядами.

— Тот, кто укажет нам на лиц… — продолжал офицер — уклоняющихся от военного налога или скрывающих неучтённые запасы оружия, довольствия, а также любого военно значимого товара, будет помилован! Те же, кто сможет указать на вражеских лазутчиков, которых, по нашим сведениям, в городе полно, получит, кроме того, дополнительную награду!

Не обращая внимания на несущиеся со всех сторон мольбы и стенания, говорящий дожидался, пока солдаты кончат построение.

— Начинай счёт! — скомандовал он, садясь на место.

— Ну, со мной всё ясно! — криво усмехнулась Гембра, невесело подмигнув стоящей за неё Ламиссе. Та лишь беззвучно шевельнула в ответ побелевшими губами. Попытаться стать не одна за другой даже не пришло им в голову.

Считать начали одновременно во всех рядах.

— Раз — два!

— Раз — два!

Глухие вскрики отчаяния и радостные возгласы облегчения доносились из разных рядов почти одновременно.

— Раз — два! Раз — два! — блестящий шлем солдата, ведущего счёт, неумолимо приближался.

Несчастные вторые номера с обречённым видом направлялись на правую от стола часть площади. Никто из них не сопротивлялся. Некоторые пытались, проходя мимо стола, что-то сказать, но их не слушали. Там, в кругу оцепления, их стояло уже человек сорок. Среди них было несколько беременных женщин и подростков.