Полосатая спинка. Рассказы, стр. 31
Мы выпутали бедного толстяка и отнесли в будку к кормилице — Белке, которой он долго с визгом что-то рассказывал, а Попка сидел рядом и имел очень сконфуженный вид.
Стряслась раз беда и с самим Попкой. Как-то утром он прилетел на террасу, молча опустился ко мне на плечо и прижался головой к щеке с тихим жалобным бормотаньем.
— У него кровь, кровь на головке! — вскричал Тарас и сразу же горько заплакал. Попку все любили. Осторожно сняв его с плеча, я осмотрела рану: верхняя половинка клюва была надломлена у основания, и по белой щеке капала кровь.
Попка стонал и сам протягивал мне голову, жаловался и просил помощи.
Завтрак был прерван. Все вскочили с мест.
Тарас схватил за рукав сидевшего за столом доктора — гостя.
— Иван Петрович, — умолял он, — ведь вы всё равно доктор, вы же людей лечите, скорее полечите Попочку, дайте ему порошков от носа.
— Дам, дам, — успокаивал его доктор. — Вы его только подержите, а то он не знает, что я доктор, да как цапнет…
Но Попке было не до цапанья. Клюв был беспомощно открыт, и Попка тихонько трогал мою щеку своим длинным тёмным языком с пуговкой на конце.
На доктора он было зашипел, но в моих руках успокоился. Доктор велел промыть рану перекисью водорода и залить воском, чтобы удержать сломанную половинку. Попка стонал, как человек, но не вырывался и потом прижался головой к моим рукам.
Вечером я отправилась к сторожу:
— Иван Кузьмич, что с Попкой случилось?
Кузьмич оглянулся.
— Это Василий всё. По двору идёт. Попку дразнит. Ударил щенка в бок ногой. А Попка налетел да его за ногу — цап и повис на сапоге, кричит, крыльями машет. Он его насквозь прокусил, сапог-то, а клюва вытащить не может. Клюв тащили, ну и поломали…
Клюв залечили. Попка сделался прежним весёлым задирой и щенка не разлюбил. До самой зимы он спал на собачьей будке и половину дня проводил, гоняясь за своим воспитанником.
Мань-Мань
— Сонечка, — таинственно сказала Таня. — Вы не забыли, что через два дня ваши именины? Мы тоже не забыли.
— И ещё папа сказал, что здесь всяких зверей ужасно много, помните? — сунулась Мара, но тут же взвизгнула: Тарас дёрнул её за косичку.
— Сама большая, а болтаешь, как маленькая, — сердито крикнул он, и я еле успела поймать Мару за руку: на отдачу она была куда как скора.
— Она ведь ничего не сказала. И я ничего не поняла, — Убеждала я Тараса. — А ты, Мара, драться не смей, а то я вечером ни одной сказки не расскажу.
— Не буду, Сонечка, вот правда не буду, — пообещала она.
— А сама из-за вашей юбки кулак показывает, — сказал Тарас. — Что? Скажешь, неправда?
Еле их усмирила и выпроводила. Но в саду они, видно, ещё посчитались: за обедом у обоих носы оказались расцарапаны — Тарас тоже умел царапаться не хуже девчонки.
Сказку я им вечером рассказала, не вытерпела: ведь драка-то утром из-за меня была.
Через день, и правда, мои именины. Ну, от подготовки празднику весь дом стал вверх дном, и тяжелее всего пришлось мне — имениннице. На целый день я должна была ослепнуть, оглохнуть и поглупеть настолько, чтобы не видеть ничего, что творилось у меня на глазах и потихоньку от меня. Всё это страшная тайна. Если увижу — всех огорчу, и будет нечестно.
Открыла я дверь из своей комнаты: — Ай! — Это Тарас, и в руках у него огромный букет.
Я с равнодушным видом отворачиваюсь и прохожу мимо.
— Не заметила! — радостно шепчет Тарас на всю комнату. — Мара, слышишь? Она не за-ме-ти-ла!
— Ай! — Это в другой комнате Таня обсыпает сахаром душистый поджаристый крендель. — Сюда нельзя! Нельзя-а-а!
Ну, просто ступить некуда от секретов. Уйду! Возьму книжку и заберусь на любимое дерево в саду, пережду.
Только… как уйти и ничего не узнать? Мара насчёт зверей напомнила, Тарас недаром, наверное, её за косичку дёрнул. Да и Павлик с кучером Фёдором шептались, а сами на меня поглядывали. Это уж не цветы, не конфеты, тут пахнет настоящим мужским секретом. И Василий Львович на террасе сказал Павлику: — Молоко, смотри, чтобы тёплое…
А Павлик на меня глазами показывает, дескать, молчок.
Жить становится трудно: один, два, три… Ох, целых шестнадцать часов до следующего утра!
Разыщу-ка я Фёдора!
Фёдор сделал удивлённое лицо.
— Какой там секрет! Моё дело лошади, а не коза. Что я, кучер или пастух?
Коза? Становится всё интереснее.
— Фёдор, голубчик, ну хоть одним глазком…
— Некогда мне тут с вами разговаривать, надо в конюшне в третьем окне раму починить, не вывалилась бы от ветра… — Сказал, а сам улыбается.
К чему это он? Ой, ну и молодец Фёдор. Поняла!
У конюшни растёт огромный орех, на него очень удобно забраться и заглянуть…
Рама в окне в полном порядке. И в него хорошо видно, что делается в конюшне: в уголке, на чистой соломенной подстилке на коленях стоит Павлик и держит бутылочку с соской. А соску сосёт крошечная козочка-косуля, рыженькая, по бокам белые пятнышки, ножки тоненькие, и вся словно игрушечная! Так вот он, секрет к именинам!
— Не жадничай, — смеётся Павлик, — ещё подавишься, глупая! Смотри, Фёдор, ну ни капельки не боится. Совсем ручная.
— Совсем, — соглашается Фёдор. — Вот бы имениннице посмотреть! — А сам незаметно косится на окно и улыбается. Хороший он, Фёдор, ни в чём не может нам отказать.
Вот уж не думала я, что засну в эту ночь, а заснула, да как крепко! Только утром уже, не открывая глаз, услышала, шепчутся:
— Мои, мои цветы ей на шею надень. Мои лучше. Ты мальчишка, ничего в цветах не понимаешь.
— Это я-то не понимаю? Вот коза — охотничий зверь, значит мужской. Марка, отвяжись со своими цветами. Ой, щиплется! Ну, подожди же!
Я только хотела открыть глаза, как вдруг б-бух! На меня свалилось что-то огромное, прямо на голову!
Бац! Чем-то поддали в бок, в живот, наступили на руку… батюшки, прищемили нос!
Голова замотана чем-то, ничего не вижу.
— Крендель! Крендель мой!
Это кричит Таня. И ещё кто-то тоненько.
— Меее…
Я билась и брыкалась изо всех сил. Оказалось, пока я спала, около моей постели поставили три табуретки и на них уселись Тарас с букетом, Таня с кренделем и Мара с козочкой на руках. Но Тарас и Мара в драке толкнули Таню, все с подарками шлёпнулись на меня, и нас накрыла большая простыня с надписью «Поздравляем!», которую они держали за палки.
Только маленькая косуля в общей свалке не растерялась: выбралась из-под простыни и знай толкает носиком Мару в коленку: «А где же тёплое молочко?» Молочко не замедлило явиться. Я в полном восторге держала бутылку, а козочка дёргала её и толкала, как толкала бы вымя матери.
Крендель вытащили из-под кровати, обтёрли и снова посыпали сахаром, козочке надели на шею первый попавшийся венок, и Павлик произнёс торжественное поздравление, — он не принимал участия в битве. Затем все вместе три раза крикнули «ура!», и мир был восстановлен.
Я поторопилась одеться, и мы торжественно повели козочку на террасу.
— Иди, иди, — говорил Тарас, — мы тебе сейчас Рекса покажем, будете играть вместе.
Козочка осторожно переступила через порог и вышла на террасу, а мы задержались, столкнулись в дверях: каждому хотелось раньше увидеть, как они с Рексом будут знакомиться.
Скатерть на столе зашевелилась, но… вместо весёлого фокстерьера из-под стола вылез огромный лохматый дворовый пёс Полкан.
Я оттолкнула Павлика и кинулась к козочке, но Василий Львович, который за столом читал газету, остановил меня.
— Не мешайте им, они сами лучше разберутся, — сказал он.
Я остановилась не дыша, я знала, как может «разобраться» Полкан: недавно он загрыз волка.
Козочка тоже остановилась, её большие тёмные глаза заблестели любопытством, вот она опять шагнула вперёд и доверчиво протянула мордочку к Полкану: «Давай познакомимся!»
Полкан совершенно растерялся, наклонил голову, и теперь они стояли нос к носу.
Мы все не дышали. Но вот… Полкан осторожно попятился, дальше, к самой лестнице, повернулся и так же осторожно спустился со ступенек. Уже внизу он ещё раз оглянулся и, право, мне показалось, пожал плечами и затрусил через сад в дворовую калитку.