Полосатая спинка. Рассказы, стр. 22
— Идут! — крикнула она, вбегая в контору. — Там! — и тут же замолчала, прислонившись к притолоке: посреди комнаты спиной к двери стоял человек в каске и незнакомой одежде. Он говорил что-то громко на непонятном языке, а в углу комнаты около своего стола стоял Андрей Иванович. Одной рукой он держался за сердце и дышал часто и прерывисто, за другую руку его ухватился Витюк и, прижимаясь к старику, смотрел на чужого широко открытыми глазами.
Немец ещё раз повторил что-то, но, не получив ответа, повернулся к двери, которую всё ещё загораживала неподвижная Дарья.
— Вэг! (Прочь!)—крикнул он и вдруг остановился: утренний косой луч солнца упал на полочку под часами, и тонкая резьба колокольчика засветилась живым золотом.
Он протянул руку, и витая ручка колокольчика блеснула на его ладони. Но в ту же минуту Витюк встрепенулся и кинулся вперёд.
— Не блякай! — крикнул он сердито. — Нельзя!
Немец вздрогнул от неожиданности. А Витюк изо всех сил вцепился ему в ногу, мешая идти.
— Не блякай! — повторял он. — Нельзя!
На улице послышались крики и шум, немец рванул ногу и споткнулся.
— Цум тойфель! (К чёрту!) — крикнул он и занёс руку с колокольчиком над головой мальчика.
Тут Андрей Иванович словно очнулся от странного столбняка.
— А-а-а, — закричал он чужим глухим голосом. Схватив свой тяжёлый стул, он с неожиданным проворством поднял его и шагнул вперёд. Удар неумелый, но сильный пришёлся по каске немца, тот зашатался, роняя винтовку. Колокольчик слабо звякнул и откатился к порогу.
Шум и выстрелы на улице усилились.
— А-а-а, — закричал опять Андрей Иванович и снова взмахнул стулом, но немец, спотыкаясь, кинулся к двери и исчез.
Андрей Иванович одной рукой отшвырнул Витюка в угол и схватил брошенную немцем винтовку.
По ступенькам крыльца простучали тяжёлые торопливые шаги, и в дверь вбежало несколько красноармейцев.
— Дед, ты ополоумел! На своих замахиваешься! — крикнул один красноармеец. — Винтовка немецкая тут, а немца куда подевали? — спросил он, оглядываясь.
— Убёг! — отозвалась Дарья. Стоя в углу на коленях, она прижимала к себе Витюка, ещё не веря спасению.
Красноармеец повернулся к Андрею Ивановичу.
— Парашютистов немецких накрыли, — проговорил он отрывисто. — Ну, молодец, дед, вижу. А вам совет: отправляйтесь подальше. На своих машинах с зерном. Понятно? Пошли!
Красноармейцы выбежали так же быстро, как вбежали. Аккуратно приставив винтовку к стене, Андрей Иванович растерянно покосился на обломки стула и повернулся к Дарье.
— Слыхала? — и, подойдя к деревянному диванчику у стены, тяжело на него опустился.
— Пойду узнаю, Андрей Иванович, — ответила Дарья и, схватив Витюка за руку, заспешила к двери. Витюк у порога нагнулся и на ходу поднял брошенный немцем колокольчик.
Прошло немало времени, когда дверь вновь отворилась. На пороге опять стояла Дарья, придерживая за плечи Витюка, одетого уже по-походному: большой материнский платок, крест-накрест закрывавший его грудь, узлом был завязан на спине. В одной руке Витюк держал деревянную тележку, другой он крепко прижимал к груди колокольчик. У самой Дарьи за спиной виднелся мешок с торопливо собранными вещами.
Дарья с порога низко, в пояс поклонилась старику.
— Подойди, попрощайся, сынок, — сказала она и опять поклонилась. — Спас тебя Андрей Иванович от лютой смерти.
Витюк подошёл к дивану и молча, серьёзно взглянул на старика. Ему, видимо, хотелось влезть на диван, но мешали руки, занятые игрушками. Андрей Иванович нагнулся и, подхватив его под мышки, поставил к себе на колени.
— Простимся, брат-сват, — тихо сказал он.
Витюк всё ещё молча смотрел на старика, точно стараясь решиться на что-то. Вдруг он, не выпуская тележки, крепко обхватил левой рукою его шею, а правой нащупал верхний карман пиджака и осторожно засунул в него ручку колокольчика.
— Блякай! — неожиданно твёрдо выговорил он, торопливо сполз на пол и протянул руку матери. — Пойдём!
Дарья ещё раз молча в пояс поклонилась и направилась к двери. На пороге Витюк обернулся.
— Блякай! — повторил он, неожиданно горестно всхлипнул, и дверь тихо затворилась.
Андрей Иванович с живостью привстал, будто хотел что-то-крикнуть, но опять сел и опустил голову. Он не пошевелился, когда в контору спешно вошёл директор пункта.
— Андрей Иванович, что же вы? Вас ищут. Эвакуируемся. Последние машины с зерном уходят. Витюка я уже отправил.
— А вы? — Тихо, словно безучастно отозвался старик.
— Я? Я остаюсь. По распоряжению райкома. Для связи…
Андрей Иванович поднял голову и быстро встал с дивана.
— А я вам здесь разве не пригожусь? — сказал он новым, решительным голосом. — Пригожусь. Потому что я теперь… если надо защитить ребёнка, родину, я тоже, оказывается, могу… ударить человека.
С минуту в комнате было тихо. Затем молодой человек шагнул и крепко обнял старика. И так они стояли молча, потому что слова в такую минуту были не нужны.
…Вечером необычная тишина охватила село. В тревожном ожидании беды молчали люди, не смеялись дети. Все, кто не мог или не успел уйти, оставались по домам. Но долго на берегу Незванки, пока не погас закат, виднелась высокая фигура старика около грядки, на которой стояли, опустив головки, последние цветочки Витюка.
КРАСНАЯ ЛЕНТОЧКА
У Манюшки косичка тоненькая, а упругая, как пружинка. Она упрямо торчала кверху, и красный бантик на ней мотался, словно удивительная рыбёшка на золотом крючке.
Бантик этот не давал покоя двум озорникам: хитрому коту Мурику и братишке Ванятке. Ванятка так и сторожил, как бы цапнуть косичку из-за двери и удрать с бантиком в руке. А Мурик караулил из-под кровати и прыгал Манюшке на спину, как тигр.
Манюшка уж и плакала и дралась — ничего не помогало. Но отрезать косичку и не думала.
— Я девчонка, а не мальчишка, девчонка-то лучше во сто раз! — с гордостью заявляла она. — А ты Ванька лысый, дрался с крысой, крысы испугался, в уме помешался.
— Бя-аа, бя-аа, — дразнился в ответ Ванятка и норовил дёрнуть за косичку. — Бя-аа, а ты сама… девчонка…
Но дальше никак складно не получалось. Вот ведь хитрая Манюшка, как обидно придумала. Ишь ты, «девчонка лучше мальчишки». Как бы не так!
— А ты Манюшка лысая… — Нет, опять не вышло.
Только и оставалось улучить минутку, сдёрнуть бантик с косички и удрать, пока не попало: драться-то Манюшка ловка, не хуже мальчишки.
Ну, бантик словить, на это и у Мурика ума хватит. А Манюшка оторвёт полоску от красной тряпки, и новый бантик уж горит красным огоньком.
Дядя Степан, Манюшкин отец, был лесник, и жили они в лесу, далеко от деревни.
— Эй, огонёк, — окликал он дочку вечером, возвращаясь домой с работы. — Куда сегодня летала? Сколько озорства натворила?
Ванятка от ревности надувался как мышь на крупу, залезал за шкаф и сидел там, сдирая со стены полоски старых обоев.
«Мне-то за озорство, небось, вчера как поддал, а ей, выходит, всё можно?» — с обидой думал он.
Озорница была Манюшка, но одного за ней не водилось: никогда неправды не скажет. Наозорует чего, так прямо по совести и признается. Впрочем, был один случай. Но только один-единственный.
Недалеко от лесниковой избушки протекала маленькая речка. Манюшкин отец устроил на ней с берега кладки, чтобы матери удобнее было бельё полоскать. Деревенские мальчишки, кто поменьше, приходили туда рыбу ловить. Ловили там и Манюшка с Ваняткой. Мальчишки пробовали было с Манюшкой задорить, не девчачье, мол, дело с удочкой сидеть. Ну, она на расправу скора, живо их на место поставила. Больше никто её дразнить не смел. Но рыба у всех ловилась незавидная — кошачья радость. Кот Мурик и тот ел её нехотя, будто для Манюшкиного удовольствия.
А километрах в пяти в лесу находилось озеро, и в нём рыба водилась настоящая: лещи с блюдо, как говорил Степан, окуни с тарелку. Только вот беда, Манюшку на это озеро мать ну никак не пускала.