Лесная быль. Рассказы и повести, стр. 62

Мы быстро сбежали к реке. Под обрывом она делала крутой изгиб, и немного ниже по течению к ней подходило небольшое болотце. Оно всё заросло высокими болотными растениями.

— Вот этот — оситняк, — показал мне Мишка, — видишь, листьев на нём нет. А это — тростник, на нём листья до верха идут, про него старик ничего не говорил.

Мы вошли в неглубокую грязь болота, длинные толстые корневища, как змеи, лежали в ней, копать и выдёргивать их было легко. Мы быстро набрали и чисто вымыли целую кучу.

— Довольно, — весело крикнул Мишка, — наедимся досыта. Ну, и старик. Очки-то у него блестят, что волчьи зубы, а сам — молодец. Правильно я говорю?

— А кто он, как ты думаешь, Мишка? — спросил я, тогда мы уже взбирались на обрыв.

— Учёный какой-нибудь. Только зачем он в лес-то попал?

— Давай спросим.

— Ну да, спросим. Такого сердитого. Ну, бежим скорее. Как есть-то хочется!

— Василий Петрович, — тихо сказал я, подходя к костру. — Похлёбка уже готова.

Старик пошевелился и с трудом открыл глаза.

— Принесли? — спросил он. — Ну, закапывайте в золу, где погорячее. А похлёбку давайте сейчас есть, вот — сухари, по паре на каждого.

— Ложки в Мишкином мешке остались, — вспомнил я. — Как есть будем?

Мишка весело покосился на Василия Петровича.

— Ложки? В лавку сбегаем, новые купим.

Открыв нож, он подошёл к молодой берёзке с гладкой белой корой. Одна горизонтальная черта, на десять сантиметров ниже — вторая, ещё ниже — третья и две вертикальные — по бокам. В руках у Мишки оказались две белые шелковистые ленточки бересты. Руки у него так и мелькали. Одну полоску он свернул воронкой и край её всунул в расщеп короткой палочки.

— Ложка! — объявил он важно и тотчас свернул вторую такую же и протянул её мне.

— Пастухи так черпаки у ключей делают, — объяснил он. — Куда лучше ложки. И черпать ловко и везде растёт. Это тебе не город.

Я заметил, что глаза Василия Петровича блеснули, но он ничего не сказал.

Голодны мы были очень, похлёбку съели в одну минуту, даже не разговаривали. Только я заметил, что Василий Петрович, пока мы к реке ходили, в похлёбку колбасы копчёной накрошил и муки добавил. Она от этого хуже не стала.

— А теперь, — положив ложку, опять строго заговорил Василий Петрович, — извольте рассказать мне всю правду. Зачем вы одни по лесу бегаете и кто вам это позволяет?

Мы посмотрели друг на друга.

— Сказать? — тихонько спросил я Мишку. Мишка опустил голову и сидел, разгребая палочкой золу, тоже видно не знал, как быть.

— А вы никому не скажете? Нет, лучше слово дайте честное пионерское, — проговорил он наконец и палочкой так ткнул в золу, что она разлетелась.

Василий Петрович помолчал, снял очки и старательно начал протирать их носовым платком. И тут вдруг оказалось, что без очков глаза у него совсем не строгие, и даже в них как будто прыгают весёлые искорки.

— Честное пионерское? — медленно переспросил он. — Ну, конечно, даю. Так в чём дело?

— В лисёнке! — не утерпел я, так мне хотелось рассказать первому.

— Нет, в лосёнках! — упрямо перебил Мишка. — Потому как лисёнков разводить вовсе не к чему, так, для забавы. А лосей запрягать можно. Только заповедник много денег стоит. Понятно?

— Два мешка золота нужно — Мишкин и мой, — досказал я, чтобы было понятнее.

— И одного мешка за глаза хватит, — упрямился Мишка, чтобы его слово было последнее. — На заповедник как раз хватит. А на машины, которые отец для завода хочет, пускай сам достанет. Понятно?

Василий Петрович долго нас слушал, не перебивая ни одним словом, пока ему всё стало ясно. Ещё помолчал, сняв очки, опять протёр, хотя они у него и так блестели.

— Да, — сказал он медленно. — Так вот оно как. Значит, и такие мальчишки бывают…

Тем временем лесная картошка испеклась в золе. Она оказалась не очень-то мягкая, но до чего же вкусная!

Зола хрустела на зубах, верно, мы второпях плохо снимали верхнюю испачканную кожицу. Наконец, Мишка вздохнул и опустил руку с недоеденной «картошкой».

— Не могу больше, — проговорил он огорчённо. — Что делать, если в животе больше места нет?

— Не есть больше, — строго сказал Василий Петрович. Но я его больше уже не боялся.

— А хорошо, — сказал я и тоже положил недоеденный кусок на траву, — очень хорошо, что мы с вами встретились. Правда?

— Мм-да, —проворчал Василий Петрович и опять сдвинул брови. — Умываться на речку ступайте, перемазались как чертенята, и спать скорее, наверно ног не чувствуете от усталости. Да смотрите, котелок вымойте хорошенько, — договорил он.

— Есть на речку, Мишка!

Но Мишка, не отвечая, вдруг схватил мой мешок и поспешно развязал его.

— Здесь! А я уж испугался, что они в моём мешке остались. — Он радостно взмахнул свёрнутой леской с пёстрым поплавком. — Сейчас живца поймаю, а на ночь — на щуку поставим. Обязательно к утру попадётся. Я уж знаю!..

Всё сделали очень быстро. И живца в одну минуту поймали, и удочку на щуку поставили, и травы нарвали и навалили у костра, чтобы мягче было спать.

— Как хорошо, что мы его встретили. Мишка, — прошептал я, укладываясь у костра и закрываясь курточкой.

— Ну, не болтать у меня и не возиться, а не то, милости просим, с моей полянки подальше, — раздалась в ответ сердитая воркотня с другой стороны костра. Но Мишка только весело толкнул меня локтем и в ответ получил такой же толчок. Одно присутствие сердитого старика сразу отогнало от нас все страхи предыдущих ночей.

Спали мы крепко, первый раз за всё путешествие. Так крепко, что ночью, когда мне стало холодно и я это почувствовал, я всё равно не мог проснуться. А потом вдруг стало тепло, и я даже сон увидел: тётя Варя печку топит, а я близко к ней подошёл и греюсь.

Утром всё объяснилось. Нам с Мишкой было тепло, потому что нас покрывало и грело широкое пальто Василия Петровича, а сам он лежал около потухшего костра в одной гимнастёрке, влажной от утренней росы.

За помощью

Очень не хотелось мне вылезать из-под тёплого пальто. Но вдруг вспомнилось: а что если щука уже на Мишкину удочку попалась? Вот посмотреть-то, пока он спит!

Я осторожно приподнялся, сел, Мишка не пошевельнулся. Ну и пусть спит, я первый…

Трава была ужасно мокрая и холодная. Я быстро, чтобы согреться, пробежал по полянке, спрыгнул с обрыва на отмель и остановился в удивлении: вечером Мишка воткнул в берег крепкое ореховое удилище. Сейчас что-то с силой вырвало его из земли с такой силой, что комки глины ещё катились по откосу. А само удилище медленно отплывало, и до него с берега уже нельзя было дотянуться.

— Мишка! — закричал я отчаянно. — Да Мишка же, скорей!

— Иду! — отозвался сверху Мишкин голос, и не прошло и минуты, как он сам, ухватившись руками за ветки ивы, спрыгнул с обрыва на отмель. С разбегу он кинулся в воду и поплыл, широко размахивая руками. Удилище резко дёрнулось, повернуло против течения и ускорило ход, но Мишка уже был около него.

— Держу! — крикнул он и, схватив конец левой рукой, ударил по воде правой, поворачивая обратно.

Это оказалось не легко: тонкий конец удилища изогнулся и погрузился в воду, вода забурлила и запенилась: что-то сильно тянуло его в сторону.

— Сносит! — крикнул Мишка и, перехватив удилище зубами, заработал обеими руками. От напряжения лицо его покраснело, но вот он нащупал дно ногами, стал и, задыхаясь и кашляя, схватил удилище руками.

Осторожно пятясь, он приближался к берегу, с усилием удерживая в руках толстый конец гнувшегося удилища. Леска натянулась, как струна, и вдруг на поверхности воды всплеснулось что-то длинное, чёрно-зелёное. В ту же минуту Мишка дёрнул удилище на себя. Мелькнула узкая пасть с острыми зубами, и вода на отмели закипела от сильных ударов хвоста огромной щуки.

— Держи! — отчаянно завопил я, но Мишка уже нагнулся, подхватил щуку под жабры и поднял на вытянутых руках.

— Видал? — крикнул он. — Вот как у нас! — Но тело щуки вдруг изогнулось, и гибкий хвост так хлестнул его по лицу, что он зашатался и опрокинулся в воду.