Купальская ночь, стр. 53

В Москве уже отчетливо дышала осень, на перроне в шесть утра пробирало до костей, и Катя дрожала, пока тащила сумку, пока качала головой на предложения таксистов. В метро было тепло, но она все равно дрожала, хотя и не замечала этого. Катя не замечала ничего вокруг, эскалаторы, огромные, залитые золотым светом холлы и подземные платформы с мозаиками казались неправдоподобными декорациями дурацкого спектакля. Она почти ждала, что вот-вот очнется, и снова будет жара за опущенными шторами, бестолково кудахчущие куры во дворе, холодное молоко в громко гудящем холодильнике. Мамина жареная рыба, только что наловленная. Солнечные блики на речном песке. Лето. Костя.

Вечером, не понимая, как пережила целый день, она выдохлась. Она уже вспомнила, как здесь жить. Как из крана течет вода, которую можно сделать холоднее или горячее. Как соседи включают магнитофон, и другие соседи в ответ колотят по батарее, поднимая «на уши» весь стояк. Как из-за входной двери слышно гудение лифта и грохот мусора, летящего вниз по мусоропроводу. Как под окном непрерывно едут машины, троллейбусы, тренькают трамваи. Как живет город и как жила она.

И Катя, с дрожью стараясь прогнать это знание, разрезала полосатый Костин кавунчик. Частичку жаркого июля в зеленой кожуре, пахнущего одновременно и знойно, и свежо… Но арбуз перезрел и стал внутри, как сладкая красная тряпка.

Глава 9. Обрыв

та осень

– Гражданка Ветлигина, Екатерина Алексеевна, 1977 года рождения, правильно?

– Да.

– Ну, приступим. В ночь на 30 августа сего года вы где находились?

– В Москве.

– Адрес?

– Ленинский проспект, дом… Я не помню. Я дома была… Просто номер не могу вспомнить. Простите, я не спала несколько дней, похороны…

– Да понимаю я. Адрес, значит, по месту прописки?

– Да.

– Ладненько. Значит, вы уехали, а гражданка Ветлигина Алена Дмитриевна осталась в ПГТ Пряслень, Береговая, 17. Она одна осталась?

– Да, одна. Она приедет, то есть она должна была приехать скоро. Как урожай весь соберет, закрутит. У нее машинка закаточная сломалась, без машинки трудно…

– В каких отношениях вы состояли с Венедиктовым Константином Ивановичем?

– Я… не знаю.

– Как же? Весь поселок говорит…

– Тогда вы и без меня в курсе.

– Какие отношения связывали Венедиктова с гражданкой Ветлигиной?

– Я не знаю…

– Екатерина Алексеевна, сосредоточьтесь.

– Я правда не знаю! Ну какие отношения. Она мама моя…

– Мог ли быть поступок Венедиктова продиктован мотивом мести?

– Что? Я не понимаю… За что?

– Сойкина Анастасия Сергеевна, ваша подруга, да? Говорит, что ваша мать недолюбливала Венедиктова и даже отправила вас в Москву, чтобы прекратить ваши с ним отношения. Ей это сильно не нравилось. И Венедиктов мог из личной неприязни…

– Я не знаю. Я ничего не знаю! Зачем вы спрашиваете…

– То есть вы не знаете, что именно произошло в ночь с 29 на 30 августа?

– Нет.

– Почему бригада «скорой помощи», вызванная Венедиктовым, обнаружила вашу мать мертвой в доме на Береговой, 17. Откуда, для чего там взялся сам Венедиктов, весь в крови погибшей?

– О Господи…

– Вика! Куда опять валерьянку задевала? А, вот. Екатерина Алексеевна, Катя, на-ка, выпей.

– Не надо. Скажите… Она… Ей было очень больно?

– Она умерла мгновенно. Так врачи сказали. Давай вернемся…

– Я ничего не знаю! Зачем вы меня мучаете? Спросите лучше у него, что он говорит? Спросите!

– Да мы спрашивали. Он молчит! Просто молчит, и все. Не оправдывается, не объясняет ничего. Не знаешь, почему?

– Нет…

Глава 10. Молчание и слова

эта осень

Катерина совершенно расслабилась. Поселок все эти годы представлялся ей жестяной банкой, в которой законсервировалось прошлое, а оказался решетом, просеивающим свою обыденность. Но ее зыбкому спокойствию суждено было рассыпаться.

К завтраку она напекла сырников и теперь с улыбкой наблюдала, как их уплетает сын. Рядом возникла Катя и встала у мальчика за спиной, в задумчивости глядя на его солнечную головенку.

– Он хороший. И добрый. Мы с ним похожи. Как думаешь, он меня видит?

Катерина похолодела. Она была уверена, что призрак, чем бы он ни являлся – ее ли безумием, или сгустком неизвестной материи, – виден только ей. Но Митя!

Стиснув пальцами край стола, Катерина едва дождалась, пока, слопав пару сырников со сметаной, сын сбежал к новым приятелям, пропуская мимо ушей ее наказы. Как только калитка за ним хлопнула, Катерина в ярости обернулась к девушке, с улыбкой восседавшей на подоконнике.

– Это уже слишком. К Мите не лезь, нечисть! Я не знаю, черт ты или кто еще, но убирайся, откуда явилась! Отче наш, иже иси на небесех…

Тут Катерина запнулась и, как ни старалась, не смогла вспомнить продолжение. Набожной она никогда не была, но общаться с призраками не умела и подавно. Тем временем Катя тряхнула длинной косой и грустно вздохнула, посмотрев на нее с укором:

– Вспоминай.

Девушка выскользнула через окно во двор. Катерина наблюдала, как она нырнула в невырубленный бурьян, из-за которого отсюда не был виден пресловутый почтовый ящик.

– Сгинь… – пробормотала Катерина для пущей уверенности. – Сгинь.

Та девчушка, та Катя Ветлигина, что жила здесь когда-то, терзалась, сомневалась и умела быть счастливой от смешной картофелины, оставленной в разрисованном ящике, та девчушка умерла давным-давно. И неудивительно, что именно ее призрак теперь терзает Катерину.

Она так и не узнала точно, что произошло в ночь с 29 на 30 августа, через неделю после ее отъезда в Москву. Погибла мама. Но как это произошло, осталось тайной. Милиции удалось выяснить немногое. В начале первого часа ночи Костя забарабанил в двери соседей в доме номер 20 по Береговой. У них был телефон, и оттуда вызвали «скорую». Приехавшие врачи уже ничего не смогли сделать, Алена была мертва, Костя испачкан ее кровью, как и угол перевернутой тумбочки. И его арестовали.

Она никак не могла уяснить произошедшего. Не понимала, что Алена мертва, что виной этому Костя. Как такое случилось? Вязкий кисель разлился в ее голове, он мешал спать, мешал есть, мешал думать и чувствовать. Она хотела, чтобы кошмар закончился, но он все длился и длился. Дача свидетельских показаний, похороны… Все смешалось. Костя, как ей говорили, так и не нарушил молчание на допросах, словно онемел. Ни оправданий, ни объяснений – ни слова. Ее из списка свидетелей исключили, ведь она ничего не знала и не понимала, и на момент убийства (а теперь произошедшее стало называться именно так) была в Москве. И она не выясняла, чем кончилось дело. Даже не интересовалась, маму было не вернуть. Катерина уехала из Прясленя сразу после похорон, и как похоронила Алену, так решила похоронить и все свои воспоминания о том лете. Приказала себе забыть. Так, родившая ребенка женщина частенько забывает о боли, через которую пришлось пройти, и спустя время уверяет других, что все это было не так уж и страшно. Химия жизни: мозг отдает телу приказ не помнить о нечеловеческом испытании, чтобы можно было жить дальше.

В одном из телефонных разговоров тетя Оля Дубко сказала, что Костю осудили как убийцу Алены. После этих слов внутри у девушки что-то треснуло и раскололось.

За семнадцать лет у нее ни разу не набралось сил, чтобы приехать – пусть даже прибрать могилки матери и бабушки. Да, малодушие, подлость, слабость – она ругала себя. Но не могла пересилить. Иногда, поначалу, когда мысли о той истории еще забредали в голову, и она не успевала выследить их и уничтожить, она думала, что предчувствовала все с самого начала. История, начавшаяся со знакомства в колдовскую ночь и первого поцелуя на бывшем кладбище – как еще она могла продолжится. Но уже в следующий миг Катерина заставляла себя забыть, не думать, не вспоминать.