Таня. Жестокие игры, стр. 10
Пауза.
Да… дети.
Герман. А у вас?
Шаманова. А у нас таковых нет.
Герман. Но ведь вы… вы были замужем?
Шаманова. Нет… Я, видите ли, в юности любила одного очень хорошего человека, но сначала нам обоим было некогда, а потом его убили басмачи… Это было в Бухаре, в двадцать шестом году. (Помолчав.) Семьи у меня никогда не было. Матери своей я не помню, а отец погиб на Лене в двенадцатом году. Такая жизнь – очень трудная штука, даже если работу любишь крепче всего. (Улыбнулась.) Впрочем… все образуется, верно? Если живешь по-настоящему, то завтрашний день всегда лучше вчерашнего.
Герман. Мария Донатовна, завтра вы уезжаете, и… есть вещи, которые трудно сказать словами… но для меня вы самый красивый человек… во всем. (Взволнованно.) Все это звучит глупо и… к черту…
Шаманова. Ну вот! Он еще на меня кричит!.. Принесите-ка мне пальто, и поживее.
Герман идет в коридор и возвращается с пальто.
Герман. Я отлично вижу, что я вам неприятен, вы постоянно издеваетесь надо мной, высмеиваете. А за последние дни вы совсем стали избегать меня… (Резко.) И вообще мне неприятна ваша манера разговаривать со мной, я не школьник, а вы не старшая моя родственница. (Пауза.) Через две недели я выезжаю на ваш прииск руководить монтажом моей драги. Наркомат дал свое согласие. Имейте это в виду.
Шаманова. Оставайтесь дома, мы отлично справимся без вас.
Герман. Две недели назад вы утверждали обратное. Я полагаю, что из-за наших личных отношений не должно страдать дело. Я все равно приеду на прииск. Мне надоела Москва, эта комната, и я не привык долго сидеть на месте… Все мое детство прошло в разъездах.
Шаманова. Ваш отец любил путешествовать?
Герман. Приходилось любить. У него был тяжелый характер. К людям он был нетерпим и ни с кем не ладил. Он любил только…
Шаманова. Вашу мать?
Герман. Нет, меня.
Пауза.
Шаманова. Вот что… Если вы приедете, вам придется у нас пробыть месяца два-три. Дело, конечно, не в одном монтаже, вам надо видеть вашу драгу в настоящих производственных условиях. Как бы идеальна она ни была, но доделки после практических наблюдений, конечно, будут… (Помолчав.) Поэтому забирайте Таню и приезжайте с ней. (Пауза.) Ну?… Что же вы молчите?
Герман. Боюсь, что ей там нечего будет делать.
Шаманова. А разве у нее здесь есть дела?
Герман молчит.
Что она вообще умеет делать?
Герман. Она немного музыкант, немного чертежник и немножко доктор, но в общем – ничего. (Пауза.)
Самое страшное то, что она совершенно лишена собственных интересов.
Шаманова. Но это же из-за вас она бросила институт, работу…
Герман (горячо). Я не хотел этого. Я сотни раз говорил, чтобы она вернулась в институт.
Таня в хохочущей маске и в длинной скатерти, наброшенной на плечи, тихонько выходит из коридора и прячется за гардину.
Завтра утром я приду на вокзал… проводить вас.
Пауза.
Шаманова. А если я очень попрошу не приходить?
Герман. Я не подойду к вам, буду стоять у другого вагона и смотреть… издали.
Шаманова. Не надо… Ничего не надо. Прощайте. Я сегодня очень устала.
Герман. Подождите… Неужели вы не понимаете, что мне трудно, что мне невозможно жить без всякой надежды видеть вас?
Шаманова (ей все труднее и труднее казаться равнодушной). Все пройдет, все забудется – слышите?
Герман. Почему… почему вы мне не верите?
Шаманова. Что бы я ни чувствовала, что бы я ни думала о вас – разве это может иметь хоть какое-нибудь значение? (Пауза.) Да… и все же мне, кажется, трудно расстаться с вами…
Герман. Маша!..
Шаманова. Вероятно, этого не стоило говорить… Да, да, конечно, не стоило.
Герман. Я… Я поеду с вами.
Шаманова. Нет, я уеду одна, и вы забудете меня. (Пауза.) Она очень любит вас, Герман.
Герман (горячо). Значит, по-вашему, я должен отказаться от счастья, потому что…
Шаманова (перебивает его). Счастье?… (Пауза.)Вы знаете меня – я никогда не отступаю от своего слова. Запомните: никогда.
Герман (смотрит на нее). Я понял. (Опускает голову.)
Шаманова. Спасибо. (Твердо.) Значит, на прииск вы приедете с Таней.
Герман. Да.
Шаманова. А на вокзал завтра не придете. (Идет в коридор.)
Герман. Не приду. (Уходит за ней.)
Уличное радио передает вальс. Из-за гардины медленно выходит Таня, она все еще в нелепой хохочущей маске, скатерть сползает с ее плеч. Таня медленно идет по комнате, снимает маску, смотрит на нее и, словно пугаясь, бросает на пол. В соседней комнате взрыв смеха. Таня бежит к окну, хватается за раму, долго смотрит на залитый огнями город. Потом подбегает к шкафу, вынимает чемодан и стремительно засовывает в него разные тряпки, не глядя на них, не думая. В комнате бьют часы. Таня надевает на себя жакет, беретик, идет к двери, останавливается, долго смотрит на комнату, подходит к любимым безделушкам. Берет детский музыкальный ящичек, крутит ручку – слышится мелодичный звон. Быстро прячет ящичек в карман, идет к двери и снова останавливается. Из коридора доносится шум.
Таня. Герман… Как же выйти… Только бы не встретиться…
Радио передает знакомую полечку. Таня смотрит на шкаф и, как когда-то, прячется в него, закрывая за собой дверцы. По комнате быстро проходит Герман. Таня выходит из шкафа.
Где же шарфик?… Надо… обязательно шарфик.
Герман (возвращается). Куда же ты? А как же чай?
Таня. Чайник в кухне, он, кажется, вскипел… А мне надо к портнихе… на минутку.
Герман. Ты скоро?
Таня. Да… мне близко. (Не выдержав, подбегает к нему, крепко обнимает.)
Герман. Что ты?
Таня. Ты хороший, да, Герман?… Ты хороший… Скажи, что ты хороший, ну, скажи – «я хороший».
Герман (улыбаясь). Я плохой.
Таня. Нет, нет, хороший. И пусть тебе будет хорошо. (Улыбаясь, смотрит на него.) Ты ведь помнишь: надо заплатить за прокат пианино… мы задолжали… (Идет к двери.)
Герман. Таня!
Таня (остановилась). А?
Герман. Купи мне папирос. У тебя есть деньги?
Таня молчит.
Вот, возьми… (Протягивает ей деньги.)
Таня. Хорошо.
Герман выходит в соседнюю комнату. Таня смотрит на деньги, кладет их на стол и быстро уходит. Через мгновение слышно, как хлопнула дверь парадной.
Картина третья
Бабушка (продолжая). Да, голубка, в глухое я время жила, меня и замуж силком выдали. (Подумав.) Нет, я к своему мужу жалости вовсе не имела. Мне его жизнь-то завидная, купеческая ох как горька была. А когда он меня после свадьбы в Москву увозил, я три ночи навзрыд ревела. (Помолчав.) А в Москве ходил мимо нашего дома фонарщик, Ваней Шапкиным его звали. Простой такой парень, бесхитростный… А у меня от жизни моей обидной сердце было на ласку голодное, вот я и полюбила Ванюшу. Помню, весной от заутрени я шла, он меня у сада нашего повстречал, и до самого утра мы с ним проговорили. А Пасха в тот год была поздняя, на деревьях уже листочки распустились, и в нашем саду так-то было славно… И всю ночь по Москве колокола трезвонили. (Пауза.) Да… только недолгая была у нас любовь: осенью Ванюшу в солдаты забрили. Ждала я его, всю свою жизнь ждала, так и не дождалась. Пропал мой Ванюша в той солдатчине.