Пусть умирают дураки, стр. 124

К середине второй недели Гроунвельт, несмотря на все свое мастерство, уже катился вниз. Проценты перетирали его надежды в порошок. К концу второй недели Гроунвельт проиграл-таки свой миллион долларов. Проиграв последнюю стопку фишек, Гроунвельт повернулся к Калли и улыбнулся. Похоже, он испытывал счастье, что показалось Калли зловещим знаком.

— Только так и можно жить, — сказал Гроунвельт. — Куда проценты, туда и ты. А иначе жизнь того не стоит. Всегда помни это. Что бы ты ни делал в жизни, пусть твоим богом всегда будут проценты.

Глава 48

В мой последний приезд в Калифорнию для работы над окончательным вариантом сценария я случайно столкнулся с Осано в гостиной отеля Беверли-Хиллз. Физическое присутствие его персоны настолько ошеломило меня, что я даже не сразу заметил, что рядом с ним стоит Чарли Браун. Осано прибавил в весе фунтов, наверное, тридцать; его здоровенное брюхо выпирало из-под теннисной куртки. Лицо обрюзгло и были заметны рассыпанные по нему белые точечки жира. Зеленые глаза, когда-то столь лучистые, теперь поблекли и выглядели почти серыми, а когда он сделал несколько шагов в мою сторону, я заметил, что заносит его еще больше, чем раньше.

Мы пошли выпить в Поло Лоунж. Глаза всех мужчин, как это бывало всегда, Чарли магически притягивала к себе. Не только, я думаю, из-за ее красоты и ее невинного лица. В Беверли-Хиллз таких было полно, но что-то такое в ее манере одеваться, в том, как она оглядывалась по сторонам, в ее походке свидетельствовало о ее легкодоступности.

— Я ужасно выгляжу, да? — спросил Осано.

— Бывало хуже, — ответил я.

— Бывало, бывало. Это ты, сукин сын, можешь хавать все, что тебе вздумается, и не поправиться ни на грамм.

— Но до Чарли мне далеко, — сказал я и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ.

Осано сказал:

— Мы летим дневным рейсом. Эдди Лансер должен был устроить мне кое-какую работенку, но дело не выгорело, так что мне пора валить отсюда. Думаю, что сначала я поеду на ферму толстяков, приведу себя в норму, а потом буду заканчивать роман.

— Как продвигается роман? — спросил я.

— Отлично, — ответил Осано. — Уже написано больше двух тысяч страниц, осталось еще пятьсот.

Что сказать на это, я не знал. За последнее время он себе подмочил репутацию тем, что не сдавал в журналы заказанные ему статьи, то же касалось и книг, даже публицистики. Его последней надеждой был его роман.

— Ты должен бросить все силы на эти пятьсот страниц, — проговорил я. — И закончить наконец эту чертову книгу. Этим ты решишь все свои проблемы.

— Да, ты прав, — согласился Осано. — Но нахрапом тут не возьмешь. Даже мой издатель не стал бы это приветствовать. Это же Нобелевка, парень, дай только закончить.

Я взглянул на Чарли Браун, но слова Осано не только не произвели на нее никакого впечатления, она похоже, даже не знала, что такое Нобелевская премия.

— Тебе повезло с издательством, — заметил я. — Они уже десять лет ждут не дождутся этой книги.

Осано рассмеялся.

— Это уж точно, это самое классное издательство во всей Америке. Заплатили мне уже сто штук, но не видели еще ни одной страницы. Настоящий класс, не то что эти вонючие киношники.

— Через неделю я возвращаюсь в Нью-Йорк, — сказал я. — Когда приеду, позвоню, сходим куда-нибудь. Какой у тебя теперь номер телефона?

— Да тот же самый, — ответил Осано.

— Я туда звонил несколько раз, но никто не отвечал.

— Да я тут был в Мексике, работал над книгой. Поедал все эти бобы да тако… [10] Поэтому я так чертовски и растолстел. Чарли Браун не прибавила ни грамма, а ела, между прочим, в десять раз больше меня. — Он похлопал Чарли Браун по плечу, сдавив пальцами ее плоть.

— Чарли Браун, — проговорил он, — если ты умрешь раньше меня, я попрошу, чтобы они разрезали тебя и посмотрели, что там у тебя такое внутри, что не дает тебе толстеть.

Она улыбнулась ему в ответ.

— Да, кстати, я проголодалась.

Чтобы немножко приподнять атмосферу, я заказал нам ленч. Я выбрал простой салат, Осано омлет, а Чарли Браун заказала гамбургер с жареным картофелем, бифштекс с овощами, салат плюс яблочный пирог с тремя сортами мороженого. Мы с Осано веселились, разглядывая изумленных людей, наблюдающих за Чарли Браун. Они не верили своим глазам. Пара мужчин в соседней кабинке оживленно комментировали происходящее в надежде привлечь наше внимание, чтобы использовать это как предлог и заговорить с Чарли Браун. Но Осано с Чарли не обращали на них никакого внимания.

Я заплатил по счету и, уходя, пообещал Осано, что позвоню ему, как только приеду в Нью-Йорк.

— Было бы здорово, — обрадовался он. — Я дал согласие выступить перед съездом этих баб из феминистского фронта, это будет в следующем месяце, и мне нужно, чтоб ты меня морально поддержал, Мерлин. Как насчет сначала пообедать где-нибудь вместе, а потом дойти на это их сборище?

Что— то не очень мне это было по душе. Никаких съездов мне посещать не хотелось, это уж точно, и я подумал, что Осано опять наверняка попадет в какой-нибудь переплет, и мне снова придется его вытаскивать. Но все же я согласился.

Никто из нас пока ни словом не обмолвился о Дженел. И я решил спросить о ней:

— Ты Дженел не видел, здесь она?

— Нет, — ответил он, — а ты?

— Мы с ней уже давно не виделись.

Осано смотрел на меня. На мгновение его глаза вновь стали прежними — светло-зелеными. Потом он улыбнулся с грустью.

— Нельзя отпускать такую девушку, — сказал он. — За всю жизнь такая может встретиться лишь однажды. Типа как за всю жизнь можно написать лишь одну большую книгу.

Я пожал плечами, и мы еще раз пожали друг другу руки. Поцеловав Чарли в щечку, я ушел.

В тот день я пошел на обсуждение сценария на студию. Были Джефф Уэгон, Эдди Лансер и режиссер Саймон Белфорт. Про то, какими грубиянами бывают писатели по отношению к режиссерам и продюсерам ходило много забавных историй. Я никогда этому не верил, считая все это вздором. Но при обсуждении я впервые понял, отчего, собственно говоря, такие вещи происходят. По сути Джефф Уэгон и его режиссер требовали от нас написания какой-то другой истории, лишь отдаленно связанной с моим романом. Я сидел, не вмешиваясь, давая Эдди Лансеру поспорить и повозражать, и наконец, утомившись, он сказал Джеффу Уэгону:

— Послушай, я не утверждаю, что я умнее тебя, я утверждаю всего лишь, что мне больше везет. Я написал четыре сценария подряд, и все картины стали хитами. Почему бы не прислушаться к моему мнению?

Этот аргумент показался мне весьма удачным, но на физиономиях Джеффа Уэгона и режиссера читалось только изумление. О чем им долдонит Эдди Лансер, они не могли взять в толк, и я видел, что переубедить их не удастся.

Наконец Эдди Лансер сказал:

— Я сожалею, но если вы собираетесь продолжать в том же духе, ребята, мне придется уйти с этой картины.

— О’кей, — сказал Джефф. — А ты, Мерлин?

— Не вижу, с какой стати я должен писать это по вашему варианту, — сказал я. — Навряд ли мне удастся сделать это хорошо.

— Достаточно откровенно, — прокомментировал Джефф Уэгон. — Мне жаль. Ладно, есть ли у вас на примете какой-нибудь автор, кто мог бы работать с нами на этой картине и иногда консультироваться с вами обоими? Вы сделали большую часть работы. Это бы нам очень помогло.

У меня мелькнула мысль, что эту работу я мог бы предложить Осано. Я знал, что с деньгами у него катастрофа, и что, если я назову своим напарником Осано, они тут же подпишут с ним договор. Но потом подумал: вот Осано на обсуждении сценария, вот он получает указания от таких людей как Джефф Уэгон и этот режиссер. Осано все еще оставался одной из самых значительных фигур в американской литературе. Но ведь эти ребята, думал я, смешают его с дерьмом и выкинут к чертовой матери. И решил не заикаться об Осано.

И уже ночью, безуспешно пытаясь заснуть, я понял, что истинной-то причиной моего решения относительно Осано было желание наказать его за Дженел.