Последний дон, стр. 82

Кросс сидел совершенно безмолвно, а Афина продолжала:

– Раз она аутистка, то никогда не сможет полюбить меня. Зато доктора сказали мне, что некоторые аутисты талантливы, чуть ли не гениальны. По-моему, Бетани – гений. Не только в своих картинах. В чем-то еще. Врачи мне сказали, что в результате многолетней интенсивной тренировки некоторых аутистов можно научить придавать значение каким-то вещам, а там и некоторым людям. Считанные единицы могут даже жить почти нормальной жизнью. В данный момент Бетани не переносит ни музыку, ни какой-либо шум. Но поначалу она не терпела, когда я к ней прикасалась, а теперь она научилась сносить меня, так что сейчас ей лучше, чем раньше.

Она все еще отвергает меня, но не так яростно. Мы добились кое-какого прогресса. Я привыкла к мысли, что это наказание мне за пренебрежение дочерью ради стремления к успеху. Но специалисты говорят, что хотя это заболевание считается наследственным, порой оно может быть благоприобретенным, но на самом деле никто не знает, что его вызывает. Доктора твердят, что это никак не связано ни с тем, что Боз ронял ее на головку, ни с тем, что я оставила ее. Уж и не знаю, верить ли этому. Они пытаются убедить меня, что мы не виноваты, что это одна из загадок природы, что, может быть, это было предрешено заранее. Они твердят, что предотвратить болезнь было невозможно, ничто на свете не могло ей помешать. Но в глубине души я все равно отказываюсь поверить их речам.

Услыхав о болезни впервые, я думала о ней непрерывно. Мне пришлось принять кое-какие трудные решения. Я понимала, что буду беспомощна, не смогу спасти дочь, пока не заработаю кучу денег. Так что я поместила ее в клинику и навещала по крайней мере раз в месяц в выходные, а порой и по будням. Наконец, я разбогатела, я прославилась, и все, что казалось важным раньше, утратило свою важность. Я хотела лишь одного – быть с Бетани. Даже если бы ничего не случилось, после «Мессалины» я все равно ушла бы из кино.

– Почему? – спросил Кросс. – Что ты собираешься делать?

– Во Франции есть особая клиника, которую возглавляет великий врач, – объяснила Афина. – И по окончании съемок я собиралась туда. Затем объявился Боз, и я поняла, что он убьет меня, а Бетани останется одна-одинешенька. Вот почему я заключила с ним что-то вроде контракта. У нее нет никого, кроме меня. Ну что ж, я приму на себя этот грех. – Замолчав, Афина улыбнулась Кроссу. – Почище мыльной оперы, правда? – проронила она с усмешкой.

Кросс озирал океан, сияющий маслянистой синевой в свете солнца, вспоминая девочку с пустым, похожим на маску лицом, бесстрастный взор, неспособный открыться навстречу этому миру.

– А что это за ящик, в котором она лежала? – поинтересовался он.

– Это и есть то, что внушает мне надежду, – рассмеялась Афина. – Печально, не правда ли? Это обнимающая машина. Многие аутистические дети пользуются ею, когда впадают в депрессию. Это точно так же, как объятия человека, но им не требуется вступать в какие-либо отношения с другими людьми. – Афина перевела дыхание. – Кросс, я намерена когда-нибудь занять место этого ящика. Но теперь это единственная цель моей жизни. Другой цели у меня нет. Ну не смешно ли? Студия твердит мне, что я получаю тысячи писем от людей, влюбленных в меня. На публике люди стремятся хотя бы прикоснуться ко мне. Мужчины твердят, что любят меня. Меня любят все на свете, кроме Бетани, а мне нужна только ее любовь.

– Я помогу тебе всем, чем смогу.

– Тогда позвони мне на следующей неделе. Давай будем вместе как можно чаще, пока «Мессалина» не будет закончена.

– Позвоню, – пообещал Кросс. – Я не могу доказать свою невиновность, но я люблю тебя больше всех на свете.

– А ты в самом деле невиновен? – спросила Афина.

– Да. – Теперь, когда Афина оказалась действительно невиновной, Кросс не снес бы, если бы она узнала о его причастности к гибели Боза.

Он думал о Бетани, о ее пустом лице, столь художественно прекрасном, четко очерченном, с зеркалами глаз; вот вам редкостное, абсолютно безгрешное человеческое существо.

Что же до Афины, она оценивала Кросса. Она знала, что из всех людей он единственный, кто видел ее дочь с той поры, когда ей в детстве поставили диагноз «аутизм». Это посещение было экзаменом.

Для нее стало одним из величайших потрясений в жизни открытие, что, несмотря на невероятную красоту, несмотря на невероятный талант (и, с издевкой над собой мысленно добавляла она, несмотря на невероятную доброту, невероятную мягкость, невероятную щедрость), ее ближайшие друзья, влюбленные в нее мужчины, преклоняющиеся перед нею родственники порой чуть ли не упиваются ее несчастьями.

Когда Боз впервые поставил ей синяк под глаз и все называли его мерзким ублюдком, она заметила на лице каждого из них мимолетный след удовольствия. Поначалу Афина думала, что ей это привиделось, что она чересчур впечатлительна. Но когда Боз поставил ей синяк во второй раз, она заметила это выражение снова и почувствовала себя ужасно уязвленной. Ибо на этот раз у нее не осталось никаких сомнений.

Конечно, все они любят ее. Но, казалось, ни один человек не в силах удержаться от хотя бы мимолетнейшего злорадства. Величие в любом виде порождает у окружающих зависть.

Одной из причин ее любви к Клавдии стало то, что у той во взгляде ни разу не вспыхнул предательский огонек злопыхательства.

Именно поэтому Афина держала Бетани в таком секрете от своего повседневного окружения. Ей претила мысль, что у людей, которых она любит, будет написано на лицах это мимолетное удовлетворение – дескать, она наказана за собственную красоту. Так что, несмотря на могущество своей красоты и умение им пользоваться, Афина презирала это могущество, страстно желая дождаться дней, когда ее безупречное лицо избороздят морщины, повествующие о пройденной тропе бедствий; когда тело ее располнеет, оплывет и округлится, чтобы обеспечить комфорт тем, кого она удержит при себе и о ком будет заботиться; глаза ее преисполнятся милосердием из-за неисчислимости вынесенных страданий и всех непролитых слез. Вокруг рта пролягут морщинки смеха над собой и над самой жизнью. Какой же свободной она станет, когда больше не будет бояться воздействия своей физической красоты. И вместо того, чтобы горевать о потере, она возрадуется, ибо на смену придет куда более надежная безмятежность.

Потому-то Афина так внимательно смотрела на Кросса Де Лену, когда он встретился с Бетани, и увидела, как сперва он едва заметно отшатнулся от ребенка, но этим все и кончилось. Она знала, что Кросс безнадежно влюблен в нее, но не заметила на его лице ни малейшего признака удовольствия от ее несчастья с Бетани.

Глава 12

Клавдия решительно настроилась обналичить свой сексуальный вексель от Элая Марриона; пристыдив его, она заставит дать Эрнесту Вейлу проценты, которые тот хочет получить по своему роману. Это был выстрел наудачу, но на сей раз Клавдия решила поступиться принципами. Бобби Бентс в вопросах прибыли неумолим, зато Элай Маррион непредсказуем и питает к ней слабость. Кроме того, в кинобизнесе сложился святой обычай, согласно которому всякая половая связь – пусть даже весьма непродолжительная – требует некой материальной любезности.

Толчком к этой встрече стала угроза Вейла наложить на себя руки. Если он решится на подобное, то права на его роман перейдут к его бывшей жене и детям, а уж Молли Фландерс выжмет из соглашения все до капли. Никто не поверил в эту угрозу, даже Клавдия, но если учесть, что Бобби Бентс и Элай Маррион ради денег готовы на все, это не может не обеспокоить их.

Когда Клавдия, Эрнест и Молли прибыли в «ЛоддСтоун», то обнаружили в кабинете администрации только Бобби Бентса. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке, хотя и пытался замаскировать это неумеренно бурными приветствиями, особенно по отношению к Вейлу.

– Наше Национальное Достояние, – изрек он, обнимая Эрнеста с подчеркнутым уважением.

Молли тотчас же насторожилась.