Первый дон, стр. 86
Чезаре оглядел замок. Стены высокие, сложенные с умом. Но Чезаре доводилось штурмовать и повыше, и покрепче. В сравнении с Форли или Фаэнцей штурм замка не представлялся ему сложной задачей.
Чезаре надел легкую броню, готовясь вновь принять участие в бою. Он решил сам возглавить атаку кавалерии.
Учитывая уровень подготовки пехотинцев, Чезаре понимал, что исход сражения могла решить именно кавалерия.
Вспомнив уроки, полученные от Вито Вителли, Чезаре расставил орудия по периметру. Каждое из них защищали кавалеристы и пехота. После этого приказал стрелять по верхней части крепостных стен, с тем чтобы убить или ранить как можно больше защитников и облегчить задачу тем, кто пойдет на штурм. Офицеры-артиллеристы выполнили приказ, загремели орудия.
Все шло прекрасно. Каждый залп обрушивал крепостные зубцы. До Чезаре доносились крики раненых: защитники несли потери.
Час спустя он решил, что пора изменить тактику. Приказал собрать все орудия у одной стены, участка, шириной в пятьдесят футов между двумя башнями. Тут, решил Чезаре, кавалерия нанесет решающий удар.
Замок был не чета тем, которые Чезаре приходилось брать в Италии. Стены трясло после каждого залпа, и Чезаре понял, что ждать осталось недолго.
Отдал приказ кавалерии приготовиться к атаке. Офицеры дублировали приказ, и конники наклонили копья, готовые ринуться в бой. Каждый был вооружен еще и мечом, и даже спешенный представлял собой грозную силу.
Чезаре вскочил на жеребца, приготовил копье, проверил меч, притороченную к седлу булаву с железными остриями, которой мог бы воспользоваться, спешившись, если бы остался без меча.
Чезаре рвался в бой. Речь шла не просто об очередной победе. Он сражался за доброго короля, хорошего короля, который спас ему жизнь, стал другом. Чезаре хотелось отплатить добром за добро.
Более того, Чезаре знал, что случается, если не обуздать таких вот злобных, своевольных баронов, как Бьомонт. Он считал, что поставить Луи де Бьомонта на колени – его долг перед королем Жаном.
Наконец Чезаре услышал знакомый крик: «Брешь, брешь!» Гигантская иззубренная дыра образовалась в стене, достаточная для того, чтобы кавалеристы ворвались в замок и захватили его.
С гулко бьющимся сердцем Чезаре приказал своим войскам атаковать. Опустил забрало шлема и пришпорил жеребца, направив его к бреши.
Но, мчась к стене, вдруг понял: что-то не так. За спиной не слышалось грохота копыт.
Не останавливаясь, обернулся.
Кавалерия стояла там, где он ее и оставил. В ужасе он осознал, что ни один конник не следует за ним.
Солдаты резерва уже наверняка бежали к бреши, и без кавалерийской атаки опрокинуть их не представлялось возможным.
Чезаре натянул поводья, вновь повернулся к кавалеристам, поднял забрало, крикнул: «В атаку, трусы!»
Но кавалеристы так и не сдвинулись с места.
Тут Чезаре все понял. Этих негодяев купили с потрохами. Они предавали своего короля… его друга, спасителя, Жана Наваррского.
Но он-то не предавал!
Более Чезаре не колебался. Опустил забрало, выставил вперед копье и помчался к бреши… один.
В пыли беспорядочно бегали люди, вооруженные пиками, копьями, мечами. Увидев Чезаре, бросились к нему.
Двоих он пронзил копьем. Враги рассыпались, а потом накинулись на него со всех сторон. Чезаре сражался, как лев, с мечом в одной руке, булавой в другой. Нападающие падали один за другим, кто разрубленный мечом, кто с разможженной от удара булавы головой.
Но лошадь Чезаре повалилась на землю, он откатился в сторону, чтобы избежать удара острой пики. Вскочил на ноги, уже без булавы, замахал мечом.
Но их было много, слишком много. И внезапно они все надвинулись, с пиками, копьями, мечами. Острая боль пронзила руку. Он слабел, теряя кровь. Услышал голос:
«От оружия и с оружием…» Подумал о Лукреции. Осел на землю, мысли оборвались.
Чезаре Борджа умер.
Эпилог
Чезаре Борджа, кардинал, герцог, гонфалоньер, удостоился пышных похорон в Риме, в которых участвовали его брат, кардинал Хофре Борджа, и сам Папа Юлий.
Его сожгли, а прах захоронили под огромным монументом в церкви Санта Марии Маджори. Говорили, что Папа Юлий хотел приглядывать за Чезаре и после его смерти.
Но по просьбе Лукреции Мичелотто, каким-то чудом он остался жив, выкрал прах Чезаре и доставил в Феррару, где его пересыпали в золотую урну.
На следующий день Лукреция в сопровождении трехсот аристократов и под охраной солдат возглавила траурный кортеж, двинувшийся к Серебряному озеру.
На берегу стояли палатки. Смывать грехи пришли паломники из Талфы и любовницы высокопоставленных церковников. Люди Лукреции прогнали их.
С холмов над озером она видела шпили и купола Рима, которые напомнили ей о том времени, когда грешила сама, боялась за отца и брата, поскольку знала о них слишком многое. Как и многие другие грешники, она приехала к этому озеру, чтобы очиститься от греховных желаний, искренне веря, что его воды смоют искушения, ибо озеро это приносило умиротворенность душе, направляло на путь истинный тех, кто творил зло и теперь в этом раскаивался.
Но ее отец, Папа, с его лукаво-добродушной улыбкой, напомнил ей, что нет большего предателя, чем злодей, жаждущий искупления своих грехов. В конце концов, это свидетельство слабости характера, указывающее на переменчивость настроения под влиянием обстоятельств.
Лукреция сидела у озера в золотистом шатре и чувствовала, как серебристые воды окутывают ее покоем, какого она никогда не знала. Ее будущее определилось. Она будет снова рожать детей, помогать управлять Феррарой, будет справедливой, а главное, милосердной, до конца своих дней. У нее не возникнет желания соперничать с отцом и братом в глобальности их успехов, но из-за этого она не огорчится, поскольку будет такой, какими не были они. С грустью она призналась себе, что милосердием они не отличались. Она вспомнила, как Чезаре наказал римского сатирика Филофилу, который своими виршами позорил семью Борджа. Какое теперь это имело значение?
Разве слова наносили урон? Да кто им верил?
Она привезла прах Чезаре к Серебряному озеру, словно опасалась, что грешить будут даже его останки. А может, с тем, чтобы искупить собственные грехи плоти, единственные грехи, за которые она чувствовала вину, но знала, что больше вины этой на ней не будет. Потому что далее ей предстояло идти только по одному пути, искупления грехов.
Мысли эти навеяли воспоминания об отце. Кардинал святой церкви, когда она родилась, любящий и заботливый отец, ставший Папой и Викарием Христа. Неужели его душа будет вечно гореть в аду за совершенные им грехи? Если она испытывала потребность в милосердии, то почему ее не мог испытывать всемогущий Господь? Она вспомнила, что сказал отец, когда она оплакивала мужа, убитого по приказу Чезаре.
«Бог милосерден. Он может простить их обоих, – сказал он. – Иначе нет смысла в Его существовании. И однажды, когда эта земная трагедия завершится, мы снова будем вместе».
Сумерки посеребрили водную гладь. Лукреция медленно шла по старому причалу, около которого они плавали детьми, с которого прыгали в воду. В голове звучал голос Чезаре, из тех времен, когда она была маленькой девочкой: «Нет, Креция, тут слишком мелко… Не бойся, Креция, я тебя спасу». Из другого времени, когда они стали старше и многие грезы разбились о жизненные реалии:
«Если ты этого хочешь, Креция, я постараюсь тебе помочь». И, наконец, слова, нет, мольба, обращенная к ней при их последней встрече: «Если меня убьют, Креция, ты должна жить ради меня». И она ему это пообещала.
Когда она достигла конца причала, ночь окутала ее мерцающей темнотой, она увидела бледную луну, поднимающуюся над кедрами. Именно тогда Лукреция сняла крышку с урны и высыпала прах Чезаре в Серебряное озеро.
Позже, на берегу, она повстречалась с несколькими паломниками, направляющимися к своим палаткам после дня, проведенного в молитвах и покаянии.