Трудно быть хорошим, стр. 57
Я жду отцовской открытки из Японии, его реакции на Хиросиму. Он, конечно, может прислать карточку с изображением мемориала, который здесь построили, но не пришлет. А может, это будет фотография вида Хиросимы до 6 августа 1945-го или фото часов, которые остановились ровно в 8.16. Мать могла бы вложить в конверт изображение теней на камнях. Когда упали бомбы, тела мужчин и женщин, сидевших на каменных скамьях, наслаждаясь пением птиц или восходом солнца, растаяли в пламени взрыва, от них остались только тени, запечатленные навечно на каменных скамьях. По-моему, это — единственно реальная картина Хиросимы. В журналах же отца Хиросима изображалась огромным грибовидным облаком, вздымающимся над горизонтом.
Мне хотелось бы иметь фотографии хиросимских девушек, десятка-двух женщин, у которых брали интервью в разбомбленном отеле, выясняя, могла ли их спасти пластическая операция, сделанная в Нью-Йорке. Я представила их обгоревшие тела, соперничающие друг с другом за право попасть в Америку, где они могут быть восстановлены. Но что же произошло с теми, кто был отвергнут? Хиросимские девушки, прибывшие в Нью-Йорк, поселились в самых богатых домах, в ожидании, когда можно будет снять бинты. По возвращении в Японию они стали натурщицами.
На отцовской открытке будет отстроенная Хиросима. Я увижу новенькие бары и отели, современные офисы. Картинка прогресса, отрицающая пучины зла, в которых погряз мир.
Я жду и представляю себе эту открытку, но в глубине души все же надеюсь, что он не сможет подписать ее. Я надеюсь, что он не сможет перевести Хиросиму в слова, приклеить к ней заграничную марку и опустить в японский почтовый ящик. Это только надежда, последняя надежда на отца.
Джон Леро
Недолгое житье в Калифорнии
Перевел В. Толстой
Начинала Леонора ясно, ярко и красиво. Мать ее говорила: «Она могла бы стать кинозвездой, да только я этого не позволю. Нечего моему ребенку быть в центре внимания. Пусть лучше будет такая же, как все».
Вот почему, видать, стала Леонора заниматься бальными танцами и игрой на фортепиано.
«Наверное, у нее есть какие-то другие таланты, — предположил учитель танцев. — Возможно, музыкальные способности…»
А преподаватель музыки выразился более определенно: «Леонора бездарна. От нее просто рехнуться можно».
«Все-таки ты могла бы стать кинозвездой», — сказала ей мама.
В школе у Леоноры намного раньше, чем у других девочек из класса, появилась грудь. И те, завидуя, порядком ее недолюбливали. Зато у мальчишек она стала пользоваться все большей популярностью. И плевать она хотела на то, что там думали девчонки.
Леонору приняли в группу поддержки футбольной команды, и теперь после каждой игры она с новыми подружками бежала в кафе «Данте» и ждала, когда приедет команда. И уж потом они все вместе пили кока-колу, ели горячие гамбургеры с сыром и, как водится, хватали друг друга за разные места. Ну, разумеется, ничего серьезного — просто для забавы. Такое же веселье продолжалось по дороге домой.
Как-то в ноябре (Леонора уже училась в выпускном классе) она сидела возле своего дома в машине Чакли.
— Чего ты ломаешься? — спросил Чакли. — Все ведь этим занимаются.
— Сама не знаю, — печально ответила Леонора. — И хотела бы, но не могу.
— Никто уже себя до свадьбы не бережет. Или думаешь, тебе удастся?
— Мне кажется, я предназначена для чего-то большего, — ответила она, не совсем понимая, что имеет в виду. — Ну, знаешь, я ведь отличница.
— О, Боже, — сказал Чакли. — Какая глупость. Положи лучше свою руку сюда. Тебе это понравится.
— Нет, Чак, я достойна лучшей участи.
Послушай, ты же должна когда-нибудь начинать, — уговаривал ее Чакли. — И черт побери, я все-таки капитан команды.
Но Леонора уже давно вышла из машины, чувствуя, что она не такая, как все, и — она долго подбирала нужное слово — возвышенная. Да, именно возвышенная. Другими словами, она достойна лучшей участи.
На вступительной беседе в Станфордском университете Леонора едва не завалилась. С горем пополам она все же поступила.
— Ты можешь стать профессором в университете, — сказала ей мама. — Или известной писательницей. Или даже получить Нобелевскую премию.
— Отвали, — ответила Леонора. — Что ты в этом понимаешь? Ты ведь сама не кончала университетов.
— О милая, о хорошая моя, нельзя же так разговаривать с мамой, Леонора. Я ведь хочу для тебя самого лучшего. Я хочу, чтобы ты была счастлива.
— Тогда отвали, мам.
Хуже всего в Станфорде было то, что ее заставили заниматься английским языком по программе первого курса, хотя в школе она входила в число тридцати лучших учениц. А сейчас снова пришлось писать сочинения. Поначалу она пыталась дать понять преподавателю, что это ей не совсем по душе. Но, написав первое сочинение, твердо решила встретиться с ним и потребовать объяснений. Он ей все объяснил. Объяснил, что каждый студент университета должен подтвердить свое умение писать сочинения и что она не смогла этого сделать. А потом отдал уже исправленный вариант ее работы.
Все было исчеркано красными чернилами: «стиль», «манера выражения», «невразумительно» — «нет», «нет», «нет» — и дальше стояла большая черная тройка.
— Вы мне поставили тройку? — сказала Леонора. — Я в жизни никогда не получала троек.
— Ну, в этом ничего нет плохого. Нормальная оценка. Даже немножко выше, чем обычная.
— Вы мне поставили тройку, — повторила она и, задыхаясь в слезах, выбежала из комнаты.
Следующие две работы снова вернулись к ней с тройками. И она решила вступить в бой со своим обидчиком. Звали его Локхардт, он написал несколько новелл и, видимо, поэтому был уверен, что умен и неотразим.
Леонора пожаловалась в студенческий совет университета, сказав, что подвергается дискриминации. И что ей вовсе не нужно заниматься английским языком с самых азов. А во-вторых, Локхардт плохой профессионал, ведет себя нетактично и тем самым заставляет ее чувствовать себя униженной.
Председатель совета пошел к заведующему английского отделения, который, в свою очередь, пригласил Локхардта. Потом они вызвали Леонору и проверили ее работы. На следующий день председатель сказал Леоноре, что ей все-таки придется заниматься английским языком с самого начала, как всем остальным, и что оценки, выставленные профессором Локхардтом, соответствуют истине, но тем не менее он просит извинения за бестактность профессора Локхардта, который заставил ее чувствовать себя униженной. А Локхардту дал дружеский совет ради бога быть помягче с этой девочкой, ведь она слегка чокнутая.
Леоноре все-таки поставили тройку — все из-за этого ублюдка Локхардта.
Патрицию Херст [43] силком затолкнули в багажник машины в Беркли, а на следующий день она была на первых полосах всех газет. Леонора посмотрела внимательно на снимки и подумала: «Почему не меня они похитили?»
Она жила с Хорстом Каммером. Он, похоже, был воплощением того, что она когда-то называла «лучшей участью». Хорст был умен и, пожалуй, слишком интеллектуален для того, чтобы иметь какой-то особый интерес к сексу. Хотя он, впрочем, не возражал против того, чтобы время от времени поразвлечься с Леонорой, и ее это вполне устраивало.
Хорст одевался на военный манер и уйму времени отдавал политической борьбе. Леонора участвовала в акциях протеста вместе с ним, и однажды их арестовали во время демонстрации в Олд-Юнион. [44] Леонора гордилась тем, что приняла участие в таком историческом событии. В общей сложности было арестовано где-то около ста студентов, и каждого из них оштрафовали на двести долларов. Деньги Леоноре выслала ее мама с запиской: «Ты как Ванесса Редгрейв или Джейн Фонда. Молодец. Поступаешь, как того требует время. Ты внесла свой вклад».