Две подружки, стр. 7

Всем захотелось посмотреть на белый гриб. В сечах они редкие гости. Растут белые в старых, замшелых лесах. Счастливица Маша тем временем сняла еще белый, да с прибавой. Один — большой, коричнеголовый, а под его шляпкой другой — маленький братик. Когда все стали любоваться грибом, у корня нашли еще братика. Только братик тот был с бородавку.

Вера и Боря начали шарить в кустах. Белые не растут в одиночку: нашел один — не отходи, тут же ищи другой. У Веры засветились глаза: и она нашла.

А Боре Орешкину не повезло. Он туда, сюда — нет. Все бугорки поднял.

— Мне не везет. Если я найду, то раздавленный.

Девочки пожалели его.

— Давайте поищем белый для Бори, — предложила Вера.

Прилежно искали, но больше такой гриб им не попадался. Тогда Маша Карасева отдала свой: ведь она сорвала два. Теперь у них стало поровну, и Боря повеселел, заулыбался.

— А где же Паня? — спросили ребята.

Вера, забыв обиду, стала звать Паню:

— Ау, ау!

То Вера крикнет, то Маша. Лес здесь без конца и края — за сутки не пройти. На ветру шумит он густой кроной, а в ненастье гудит, как в трубу. Боря приложил ко рту рупором ладони и аукнул во все горло. Там, где-то далеко, от его голоса раскатилось эхо: у-у-у!..

Ходили они, собирали грибы и не догадывались, что подружка-то их, Паня, заблудилась. Как это получилось — сама она не понимала. Когда с корзинкой примчалась в сечу, все думала, как бы не сбиться с дороги да не уйти, куда не следует.

«Справа-то что у нас будет? — спрашивала Паня. И сама себе отвечала: — Ах, да, тут должно находиться Утиное болото. А что левее? Вот и забыла!»

Девочка на миг останавливалась, а, вспомнив, удалялась еще быстрее, только мелькали длинные и тонкие ноги.

Вот это раскорчевки. А дальше должна встретиться самая широкая просека. Там в землю врыты высокие стальные башни. На башнях фарфоровые тарелки. И электрические провода тянутся.

«Где же эти башни и провода?» — опять спрашивала она. Никто ей не мог ответить. Как только Паня поняла, что заблудилась, сейчас же у нее навернулись горькие непроглатываемые слезы.

«Не нужно мне никаких опенок, только бы выбраться отсюда».

Но все дороги и нахоженные тропы исчезли, не стало видно светлых лужаек и прогалин. В ногах шуршала сухая опавшая листва, и льнула к ним холодная осока. А тут еще совсем рядом с шумом взлетел тетерев. Пане страшно стало — она схватилась за сердечко, постояла немножко.

С верхушек высоких берез и осин опадали тронутые багрянцем листья. В одном месте Паня наткнулась на куст перезревшей малины. На ходу сорвала ягоду, но в рот так и не положила. Ничего не хотелось: ни грибов, ни ягод. Скорее, скорее домой, пока светит солнце.

Но где он, дом-то? В которой стороне? Вот был бы с ней кто-нибудь, указал. Она вытерла слезы, понимая, что слез никто не увидит и ей не посочувствует.

Обидела подружку: изменила ей. И ради чего!..

С Верой они ходят вместе в школу, сидят за одной партой. Сколько раз Вера помогала ей делать домашние задания! Давала читать книжки, за уроками делила пополам новенькую промокашку.

— Я только сниму кляксу и отдам тебе, — бывало, скажет Паня.

— Да уж бери насовсем.

Было и так: Паня свои цветные карандаши прибережет, а у Веры выпросит и рисует, рисует. В пенале свои перья есть, а у Веры возьмет «только на сегодня», да так и оставит на все время. Чего бы ни попросила, Вера всегда даст и худого не скажет.

«Ой, если уж Вера от меня откажется, с кем же я стану дружить? Маша Карасева никогда не будет такой верной подружкой». Попросила Паня раз у Маши тетрадь в косую линейку, а та показала ей кукиш и ответила:

— Такую тетрадку можешь найти в своей сумке.

Вот она какая, Маша-то!

С Борей Орешкиным и другими мальчиками не подружишься — они водят собак. У Бори собака с ягненка, злющая — на всех лает. И хорошо бы только лаяла, а то так и норовит схватить за ноги…

Как только Паня подумала о собаках, сзади нее что-то фыркнуло и завозилось. Это был еж, а для Пани он обернулся чуть ли не волчицей. Не зря говорят: у страха глаза велики.

Высокая жесткая трава, казалось, связывала ей ноги, хлестала головками засохших цветов по голым коленям. «Наверное, в траве ползают ужи», — решила Паня, и опять ей стало страшно-страшно. Она очень их боялась. Когда ребята брали в руки ужа, она закрывала глаза и убегала подальше. А теперь в траве-то палка, а ей кажется — это уж. Шелохнется в кустах какая-нибудь пичужка, а ей думается: кто-то крадется, чтобы схватить ее. Под ногами хрустнет валежина: Паня от страха так и присядет, решит, что из ружья охотник выстрелил.

Бежала она, бежала и сама не знала, куда.

По сторонам и впереди стали неподвижные зеленые дубы. Их окружали березы и осины. Как поглядела Паня на них от корней до вершин, так в глазах и помертвело: ведь уже темнеет. Где же дом? Где же село? За дубами опять чащоба — глаза выколешь. Да какие-то овраги и балки. «Вот тут уж непременно водятся волки!..» — подумала Паня, заторопилась и упала в колючки. Из корзины просыпалась вся рябина. Это Паня поначалу, как пришла в лес, нахватала рябины.

Куда бы Паня ушла, долго ли проблуждала — неизвестно, только здесь-то, среди заросших балок и оврагов, она услышала издалека голос Веры:

— Ау! Ау!

Хотела отозваться и не смогла — в горле пересохло. А сердечко затрепетало от радости. Скорей, скорей. Она побежала туда, откуда доносился зов. А тут послышались еще голоса и еще… Силенок у Пани прибавилось, лес посветлел. Опять стали попадаться лужайки да полянки.

Скоро она выбралась на дорогу. А на дороге, у столбов, села, закрыла лицо руками и разразилась слезами.

— Ты о чем? — подходя, спросили Вера и Маша.

Паня ответила не сразу:

— Вы набрали опенок, а я нет.

Девочки переглянулись, посмеялись.

— Я тебе из своей корзины опенок положу. Хочешь? — спросила Вера.

— И я тебе дам, — сказала Маша.

И все мальчики и девочки взяли из своих лукошек понемногу опенок и положили в Панину корзину.

На рыбалке

Задумано это было давно. Сидор Матвеевич, щуря хитроватые глаза, говорил своему внуку:

— Установится тепло, Еня, потешу я тебя — поедем на рыбалку. Рыбы в нашей Буранке полно: тут тебе и окунь, и усатый сом, а то налим, язь, шустрые плотвицы. А выловишь красноперку — залюбуешься. Истинно, рыбка эта не простая, а золотая: глаза оранжевые, плавники малиновые, спинка зеленая, а бока отливают золотом.

Лучше бы дед не говорил этого. Мальчик теперь сам не свой. Только и разговору:

— Когда же на рыбалку? Когда?

Однажды Сидор Матвеевич пришел с фермы, ночью с зажженным фонарем набрал в банку выползней у старого остожья и тихо разбудил внука:

— Собирайся, Еня.

Они выехали чуть свет на маленькой просмоленной лодчонке. На воде стоял плотный туман. Река будто дымилась. Мальчик, ежась от холода, поглядывал, как на востоке разгоралось солнце.

Сидор Матвеевич легко взмахивал то одним, то другим веслом, то обоими вместе, а слух его был насторожен: на правом берегу рокотали тракторы.

— Плохо дело, Еня.

— А что, дедушка?

— Видишь, трактора работают? Рыба не любит шума, прячется.

Но тракторы уходили на дальние концы полос, и рокот их моторов слышался все тише и мягче.

На широком плесе Сидор Матвеевич положил весла и, взяв из лодки камень, привязанный к веревке, бесшумно опустил на дно реки. Лодка стала — как на якоре.

— Здесь опробуем…

Они начали разматывать волосяные и шелковые лески. Еня делал все то же, что и дед. Насадили на острые крючки выползней. Сидор Матвеевич поплевал на извивавшегося червя, поплевал и Еня.

Дед с кормы, а внук с носа лодки выбросили на воду поплавки.