Капитан полевой артиллерии, стр. 19

– Да это же одна казуистика! – горячо воскликнул Лихунов. – Блудословие!

– Нет,- усмехнулся Раух,- не казуистика. Здесь одна лишь психология, вы сами видите.

Лихунов почувствовал, что не сможет сейчас убедительно возразить Рауху. Все в его страшной речи было надежно прилажено одно к другому, крепко держалось на цементе логики, было внешне стройно и непоколебимо.

– Вы знаете, – устало произнес Лихунов, – извините, но мне на самом деле спать очень хочется.

– Ничего, ничего! – понимающе закивал Раух. – Это вы меня извините, это я к вам, как последний моветон, на ночь глядя завалился.

Раух закупорил бутылку, которая исчезла у него под пледом, комично поклонился и задом попятился к выходу.

Лихунов лег на жесткую, металлическую кровать. В голове шумело от усталости, но в сознание упорно лезли эпизоды последних двух дней, разговоры, лица.

Снова вспомнился Залесский, наклоняющийся над тазом, убитый австриец, залитый его кровью черный солдатский хлеб, ссора в буфете. И снова зазвучал громкий шепот Рауха, похожий на ширканье платяной щетки по сухой бумаге. «Да неужели и я, – со страхом подумал Лихунов, – стал таким же черствым, бесчувственным, как этот казуист?» Ему вспомнилась смерть жены и дочери, и вдруг Лихунова озарило понимание, что самое страшное для него действительно уже далеко позади, и нет никакого личного страха перед войной, но осталось лишь одно убеждение, что войне этой он все-таки нужен, очень нужен, чтобы сделать происходящее сейчас по-настоящему страшным.

ГЛАВА 7

Утро нового дня разбудило Лихунова далекими трубными сигналами, громкой бранью унтеров, гнавших куда-то солдат, топотом сотен солдат, копыт, гудением автомобильных клаксонов, треском моторов проносящихся мимо домика мотоциклетов. Крепость словно громко зевала после недолгого, нездорового сна.

Лихунов, одеваясь, продумывал распорядок: «Нужно представиться начальнику артиллерии – вчера не сумел. Побывать в казарме. Как там переночевали мои? Потом встреча с Разваловым…»

В казарме он со вниманием выслушал доклад дежурного офицера. Обошлась без особых происшествий, не считая того, что канонир его батареи был замечен в употреблении спиртного. Лихунов видел, как доволен дежурный офицер, докладывая, что пьяным оказался человек именно его батареи. «Но иначе и быть не могло, – говорили глаза офицера. – Выскочки не думают о службе. Им важна лишь карьера». Но Лихунов постарался не заметить насмешки. Его взволновало другое: «Еще неделя этой вольготной крепостной жизни, и ведь дивизион до единого человека сопьется».

– Отдайте приказание, – строго сказал Лихунов, – командирам взводов заниматься с нижними чинами материальной частью и теорией. Личного времени всего час, с восьми до девяти. Смотреть, чтобы люди без дела не болтались, а если случаи пьянства повторятся, взыщу со всей строгостью с дежурного офицера. Вам все понятно?

И вышел из казармы. Потом, в конюшне, велел седлать свою лошадь, а сам направился к зданию штаба, чтобы добиться наконец аудиенции у начальника артиллерии, генерала Римского-Корсакова. Ли-хунов доложил о себе все тому же дежурному адъютанту, который вежливо кивнул набриолиненной головой, предложил присесть и, осторожно приоткрыв массивную дверь, на цыпочках вошел в кабинет генерала.

– Пусть ждет! – услышал Лихунов капризный старческий голос. – Я занят! Эти полевые вечно лезут, не терпится! Сам пока не знаю, где им позицию определить. Нет, сейчас не приму. Пускай отдыхают с дороги. Потребуется – позовем. Все.

Адъютант вышел в приемную, развел руками:

– Увы, их превосходительство велели ждать. О вашем дивизионе, конечно, не забудут. Пока – отдыхайте.

Лихунов стал сердито надевать перчатки.

– Странно. Бригаду комплектовали так спешно, что всем казалось, будто в нас сильно нуждаются. Разве крепость уже не готовится к отражению штурма?

Адъютант снисходительно улыбнулся:

– Вам непонятно распоряжение их превосходительства?

– Понятно, – буркнул Лихунов и вышел из здания штаба.

К северным воротам главной ограды он подъехал ровно в десять. Подполковник Развалов, могучий, статный, как лейб-гвардеец, но ловкий с виду и почти изящный, умело сидел на смирном вороном жеребце и с улыбкой смотрел на подъезжающего Лихунова.

– Ну вот и вы, Константин Николаевич, – отдал Развалов честь. – Точны, как германский коммивояжер, простите за сравнение. Итак, прошу за ворота.

– С удовольствием, – дал шпоры Лихунов своей некрасивой, пегой, но отлично выезженной кобылице, и они выехали из крепости.

По хорошо укатанной дороге офицеры двинулись в сторону какого-то селения – оставленного жителями бедного польского местечка. Развалов, казалось, был в прекрасном расположении духа, должно быть, гордясь своей кавалерийской посадкой, прекрасной лошадью и возможностью беспрепятственно разъезжать по всему крепостному району.

– Вы счастливы, Лихунов, – весело говорил Развалов, натягивая поводья, чтобы ехать подле капитана, – да, счастливы, потому что не многие крепостные артиллеристы получают такую блестящую возможность ознакомиться с Новогеоргиевском и местностью, что к фортам прилегает.

Лихунову не понравился покровительственный тон инженера, и он сухо спросил:

– А что, разве изучение местности не входит в курс их занятий? Как же в таком случае организовать эффективную стрельбу?

– Вот и мне это трудно понять. Но дело в том, что все планы фортов и прилегающей к ним местности считаются столь секретными, что заперты в сейфе Управления крепостной артиллерии. Офицеры же для занятий могли пользоваться лишь трехверстной картой, имевшейся в продаже и крайне неудовлетворительной.

– Ну а съемка местности офицерами когда-нибудь проводилась?

– Очень, очень редко. Иногда под руководством командиров батальонов организовывались так называемые прогулки верст по восемнадцать-двадцать. Тогда артиллеристы и проводили глазомерную съемку. Но ведь делалось это так редко и отнюдь не для всех, что проку от этих прогулок, уверен, не много будет. А знаете, в чем причина?

– В чем же?

– А нет лошадей. Об этом я вам уже говорил.

Лихунов презрительно улыбнулся:

– Позор какой! И такие пустяки ставят под сомнение эффективность стрельбы крепостной артиллерии!

Развалов откликнулся с сомнением в голосе:

– Думаю, на войне пустяков нет. Испортился, к примеру, у наблюдателя телефон – всего-то проводок порвался,- а он уже и стрельбу корректировать не может. Батарея работает впустую. Гибнут люди. Да, впрочем, вы все это лучше меня знаете.

По иссохшей от зноя, пыльной, незащищенной деревьями дороге они подъехали к оставленному жителями селению.

– Брониславка, – зачем-то сообщил Развалов, и Лихунов не понял, для чего нужно было инженеру произносить название деревни. Пустые, с открытыми окнами и дверьми дома, мертвый покой, в котором спало местечко, словно сопротивляясь возможности связывать эту страшную пустоту с какими-то живыми человеческими делами, которые, казалось, уже никогда не вернут этим покинутым постройкам уют, тепло, предназначение служить приютом и убежищем, не вернут им прежнего названия – Брониславка, так неуместно прозвучавшего сейчас.

По мостику, зачем-то охраняемому часовыми, они переехали узкую речушку.

– Что это за река? – спросил Лихунов на всякий случай.

– Вкра, – с удовольствием ответил Лихунов. – На этом уровне, где мы сейчас находимся, внутренний фортовый пояс расположен, но мы постройки эти смотреть не будем, дальше поедем, к внешнему поясу. Вот так-то вы и увидите вершину мысли инженерной, бетонных мастодонтов увидите! – И Развалов пришпорил своего вороного.

Лихунов был недоволен, что поехал с Разваловым. Инженер начинал раздражать его каким-то конфетногусарским ухарством, чего он в офицерах не выносит.

«Начнет своими нужниками железобетонными бахвалиться, – подумал Лихунов. – Их бы всех на позицию, под „марфутки“…»

Офицеры проехали молча еще версты две. Лихунов на ходу чиркал в записной книжке, помечал возвышенности, пригодные для наблюдения, овраги, в которых могли скапливаться силы противника, недосягаемые для огня артиллерии, ручьи и рощицы. Наконец впереди показались какие-то серые низкие постройки.