Аэроплан-призрак, стр. 5

Он уселся за стол. Перо его забегало по бумаге, оставляя следующие загадочные строки: «Гейндрику, 79. Вильгельмштрассе, Берлин, Германия. Деловая комбинация номер первый не удалась. Перехожу к комбинации номер второй. Почтение. Фон Краш».

Затем на другом листке появилось следующее. «Лизель Мюллер. Семейный пансион Вильнев, улица Отейль, Париж. Дядя Леопольд прибудет в час ночи. Будет рад вас видеть на вокзале. Час ночи, Лионский вокзал. Привет».

Краш подписал эту депешу вымышленным именем Виктора Кароля. Прижав к влажной бумаге бювар, он заботливо сложил ее и спрятал в карман.

Вошел шофер:

— Мадам уже в автомобиле, сударь. Ждет вас.

— В дорогу, в дорогу сейчас же! Сначала в Шалон, отправить депеши. Потом пообедаем. В час ночи мы должны быть в Париже, на Лионском вокзале. В дорогу, с Богом. Не будем терять времени!

Пятью минутами позже автомобиль немца выехал из городка.

VI. Лизель Мюллер

На левантинской башне Лионского вокзала пробило час ночи.

Покрытый пылью автомобиль подъехал к двери с надписью «Выход» и остановился подле тротуара, идущего вдоль зала, где продавались билеты для пропуска на перрон.

Вокзальный двор был ярко освещен фонарями, разливающими далеко вокруг ослепительное море света.

К автомобилю подошла женщина. Одета она была очень просто и обладала замечательной гибкостью. Но что особенно привлекало внимание — это ее лицо. Было что-то странное, притягивающее, беспокойное в этих чертах, в этой золотистой коже, в таинственных бархатных глазах. Черные волосы с синеватым отливом пышными волнами выбивались из-под прикрывающей их шляпки. Ее нельзя было назвать «белой» женщиной, хотя признаки белой расы преобладали в ней. Черты лица, строение тела имели характерные признаки народа, некогда могущественного, теперь же вырождающегося, населявшего побережье и острова Антильского моря.

Было ей лет двадцать. Глядя на нее, невольно приходило в голову, что это горячая, пылкая натура, способная на любые крайности.

— Вот и я, — сказала она тихим приятным голосом.

— Не сомневался, что так и будет, — ответил отечески грубый бас. — Нам необходимо поговорить. Садись, милая. Мы заедем к тебе.

— Ко мне? — переспросила молодая женщина. — В этот несчастный семейный пансион, где я играю роль переводчицы?

— Ну, ну! Не злись! Час освобождения близок.

— Близок?

Она процедила это слово сквозь зубы. В нем отразились и надежда, и тревога, и торжествующая радость, и какая-то боязнь.

— Да, но садись же. Я объясню тебе, в чем дело, дорогая, и ты увидишь, что фон Краш всегда выполняет свои обещания.

Девушка повиновалась.

Дверца тотчас захлопнулась, и автомобиль мгновенно тронулся с места. Забившись в угол, она молчаливо ждала, когда ее спутники сочтут нужным приступить к объяснениям.

Вдруг фон Краш шумно расхохотался.

— Ну, Лизель, не могу сказать, что ты любопытна. Я тебе заявляю, что долгожданный момент наступил, а ты меня ни о чем не спрашиваешь.

— Вот уже четыре года я знаю, что момент должен наступить, — спокойно ответила девушка. — Если можно было прождать четыре года, можно подождать еще несколько минут.

Маргарита, молчавшая до сих пор, нетерпеливо произнесла:

— Не томите же ее дольше, папа, говорите. Я сама хочу поскорее узнать, в чем дело.

— Я так и сделаю. Извини, Лизель, но мне придется начать немного издалека. Вы знаете, что уже с начала девятнадцатого века Германия, предвидя ту роль, которую ей предстоит играть на мировой арене, начала к ней готовиться. Каждый, кто хотел выдвинуться, должен следить за врагами, за соседями. Поэтому была учреждена «Справочная служба», покрывшая своей сетью весь мир. Таким образом, Гертруда Мюллер, бабушка хорошенькой Лизель, вошла в сношения с Центральным справочным бюро, некогда находившимся во Фруенсдорфе, теперь же переведенным в Берлин.

Он помолчал, откашлялся, а затем заговорил снова:

— Гертруда Мюллер была служанкой. Краснеть из-за этого нечего. Всякое занятие почтенно, если его добросовестно исполняешь. Она жила в прислугах у одного чиновника Французской Гвианы и, в соответствии с инструкциями, полученными из бюро, стала проявлять особенное сочувствие к каторжникам, которые тогда уже высылались из Франции именно в эту колонию.

Ее жалость была легко объяснима. Большую часть ссыльных в те времена составляли политические заключенные. Так вот, между этими-то недовольными правительством легче всего было набрать пригодных для немецкой службы.

Фон Краш снова сделал паузу. Ни одна из его слушательниц не шелохнулась.

— К несчастью, Гертруда была женщиной, — продолжал фон Краш, — к немецкой жалостливости она присоединила еще чисто женскую — по отношению к одному ссыльному, некоему Цезарю, индейцу-караибу, приговоренному пожизненно. Родившись в бедной семье, он захотел исправить несправедливость судьбы и зарезал нескольких богатых колонистов на Антильских островах, имевших неосторожность отказать ему в деньгах.

Гертруда, устроив Цезарю побег, сбежала вместе с ним. При этом ей собственноручно пришлось отправить на тот свет охранника, попытавшегося помешать им.

Беглецы были настигнуты. Их окружили. Они защищались храбро. Цезарь погиб, а раненую Гертруду схватили. Она вынуждена была расстаться со службой у чиновника. Ее оставили при каторжной кухне с запрещением выходить. Там-то и родилась Изольда Мюллер, дочь Гертруды и индейца Цезаря…

— Моя мать! — прошептала Лизель с выражением злобы и ненависти.

— Да, твоя мать, — подтвердил фон Краш, — твоя мать, оставшаяся в двенадцать лет сиротой и находившаяся на попечении «Немецкой службы».

Изольда росла. В шестнадцать лет она была красива и обаятельна, как сама Лизель. Смешанная европейская и индейская кровь дала ей то могущественное очарование, которое встречается только у метисок. Один француз, с поручением от своего правительства, прибыл в Кайенну. Он увидел Изольду и влюбился. Изольда приняла его предложение по совету «Службы», но она так и не могла полюбить этого тридцатипятилетнего человека, измотанного жизнью и утомленного трудом. По ее мнению, он загубил ее молодость.

В глазах Лизель загорелись огоньки. Что они могли означать? Неужели хорошенькая метиска могла ненавидеть того, кто некогда стал мужем ее матери?

Бракосочетание состоялось в Кайеннском соборе, затем молодые уехали. Изольда последовала за мужем, который вынужден был отправиться в Центральную Америку, а затем на юг Мексики… Несколько месяцев спустя молодая женщина, готовившаяся стать матерью, вынуждена была отказаться от постоянных разъездов. Муж оставил ее в Гайане, а сам продолжил свое путешествие.

Не переставая говорить, фон Краш как бы машинально положил свою руку на руку Маргариты.

Молодая женщина, внимательно слушавшая рассказ отца, не обратила на это внимания.

Вдруг она почувствовала, что пальцы его многозначительно сжимают ее руку. Она поняла, что он приближается к главному месту рассказа, и удвоила внимание.

— Лизель родилась в отсутствие путешественника. Ей уже было четыре месяца, когда он возвратился. Но — увы! Мужчина, появившийся в Гайане, не был больше влюбленным супругом прекрасной Изольды. Это был мрачный, подавленный человек, получивший какой-то страшный удар.

— Он помешался? — спросила Марга.

— Боже милостивый! Сумасшедшего запирают в лечебницу, и дело с концом, — резко ответил фон Краш. — Нет, нет, если он и помешался, то остался вполне разумным помешанным. Подозревают, что он догадывался о взаимоотношениях Изольды со «Справочной германской службой», но я не знаю этого наверняка, так как проклятый француз никогда не пожелал объясниться на этот счет открыто.

— Что же он сделал наконец?

— Нечто возмутительное, иначе не назовешь. Этот конченный человек, которому улыбнулась неслыханная удача стать полновластным господином очаровательнейшей женщины, вместо того, чтобы быть ей благодарным за ее юность и красоту, не подумал ни о чем другом, кроме как заставить ее искупить какую-то подозреваемую вину… Я говорю — подозреваемую, потому что на этот счет мне неизвестно ничего определенного. Этот тип в один прекрасный день исчез, забрав с собой ребенка!