Янтарный телескоп, стр. 43

Глава семнадцатая

Масло и лак

Мэри Малоун делала зеркало. Не для того, чтобы любоваться собой — собой она не слишком интересовалась: она хотела проверить одну идею. Она хотела поймать Тени, а без лабораторного оборудования надо было как-то обходиться подручными материалами.

Мулефа почти не пользовались металлами. Из камня, дерева, волокон, раковин и рога они делали изумительные вещи, но все, что у них было металлического, было выковано из самородков меди и других металлов, которые удавалось найти в песке на берегу реки, и никаких инструментов из металла не изготавливали, он использовался только для украшений. К примеру, пары, вступавшие в брак, обменивались полосками блестящей меди, которые наворачивались на основание рога и означали что-то вроде обручального кольца.

Они дивились швейцарскому армейскому ножу, самому ценному предмету в имуществе Мэри.

Однажды Мэри раскрыла нож, показала своей лучшей подруге Аталь все его инструменты и объяснила, как могла, при своем ограниченном запасе слов, для чего они служат. Аталь сопровождала показ изумленными восклицаниями. Среди прочего в ноже была миниатюрная лупа, и Мэри начала выжигать ею узор на сухой ветке — тут-то она и задумалась о Тенях.

Было это во время рыбной ловли, но вода в реке стояла низко, и рыба, наверное, куда-то ушла; они оставили сеть в воде, а сами сидели на травянистом берегу и разговаривали. Мэри увидела сухую ветку с гладкой белой поверхностью и, к большому удовольствию подруги, выжгла на ней узор — простую маргаритку. Но когда над пятнышком, где сфокусировался солнечный свет, поднялась ниточка дыма, Мэри подумала: если ветка станет ископаемым и через десять миллионов лет ученый найдет ее, он обнаружит вокруг нее Тени, потому что я над ней поработала.

Ее разморило на солнце, и она замечталась. Наконец Аталь спросила:

— О чем ты думаешь?

Мэри попыталась рассказать ей о своей работе, о своих исследованиях, о лаборатории, о Тенях и о поразительном открытии, что они наделены сознанием. Рассказ настолько захватил ее саму, что ей захотелось снова очутиться в лаборатории среди своих приборов.

Она не рассчитывала, что Аталь поймет ее объяснения, во-первых, потому, что сама недостаточно владела их языком, и, во-вторых, потому, что мулефа казались такими практичными, так прочно привязанными к повседневному материальному миру, а в ее рассказе многое было связано с математикой. Но Аталь удивила ее, сказав:

— Да, нам понятно, о чем ты говоришь, мы называем это… — И она произнесла слово, по звучанию напоминавшее слово свет на их языке.

Мэри переспросила:

— Свет?

И Аталь сказала:

— Не свет, а… — Она произнесла слово медленнее и объяснила: — Как свет на воде, когда там маленькая рябь, а солнце садится и отражается маленькими яркими лоскутками, — так мы их называем, но это или-слово.

Мэри уже знала, что или-словом они называют метафору. И сказала:

— То есть на самом деле, не свет, но вы это видите, и это похоже на отражение закатного солнца в воде?

— Да. У всех мулефа это есть. И у тебя тоже. Так мы и поняли, что ты похожа на нас, а не на травоядных, у них этого нет. Хотя ты выглядишь странно и жутко, ты такая, как мы, потому что у тебя есть… — И Аталь опять произнесла слово, которого Мэри не могла хорошо расслышать и воспроизвести: что-то вроде шраф или сарф, сопровождаемое коротким движением хобота влево.

Мэри разволновалась, но, чтобы найти правильные слова, должна была сдерживать волнение:

— Что вы об этом знаете? Откуда это идет?

— Из нас и из масла, — последовал ответ, и Мэри поняла, что речь идет о масле из больших семенных коробок.

— Из вас?

— Когда мы взрослые. Но без деревьев это опять исчезло бы. При колесах и масле оно всегда с нами.

«Когда мы взрослые…» И опять из страха заговорить бессвязно Мэри постаралась успокоиться. Она и у себя еще догадывалась, что дети и взрослые реагируют на Тени по-разному, или же Тени проявляют по отношению к ним неодинаковую активность. Да и Лира сказала ей, что ученые в ее мире обнаружили нечто подобное у Пыли, как они называли частицы-Тени. И вот здесь то же самое.

И все это увязывалось с тем, что сказали ей Тени на экране компьютера перед уходом в другой мир: чем бы она ни была, эта сущность, она имела отношение к резкой перемене в человеческой истории, перемене, которую символизировала судьба Адама и Евы, Искушение, Падение, Первородный Грех. Исследуя ископаемые черепа, ее коллега Оливер Пейн обнаружил, что примерно тридцать тысяч лет назад количество частиц-Теней, связанных с человеческими останками, резко увеличилось. Что-то произошло тогда, какой-то скачок в эволюции, сделавший человеческий мозг идеальным усилителем их действия.

Она спросила:

— Как давно появились мулефа?

Аталь сказала:

— Тридцать три тысячи лет назад.

К этому времени она научилась разбираться в выражениях лица Мэри, по крайней мере самых понятных, и сейчас рассмеялась, увидев, как Мэри раскрыла рот. Смеялись мулефа простодушно и весело и так заразительно, что Мэри обычно тоже начинала смеяться. Но на этот раз она осталась серьезной — никак не могла опомниться от удивления.

— Откуда вы это знаете так точно? Вы храните историю всех этих лет?

— Да, — сказала Аталь. — С тех пор как у нас есть шраф, у нас есть память и чуткость. До этого у нас ничего не было.

— Как случилось, что у вас появился шраф?

— Мы узнали, как пользоваться колесами. Однажды безымянное существо обнаружило семенную коробку, она стала с ней играть и во время игры она…

— Она?

— Да, она. До этого у нее не было имени. Она увидела, как змея пролезает через отверстие в семенной коробке, и змея сказала…

— Змея говорила с ней?

— Нет! Нет! Это или-слово. В предании говорится, что змея сказала: «Что ты знаешь? Что ты помнишь? Что ты видишь впереди?» И она сказала: «Ничего, ничего, ничего». Тогда змея сказала: «Продень ногу в отверстие семенной коробки, с которой я забавлялась, и станешь мудрой». И она продела ногу туда, куда проползла змея. Ив ногу ее проникло масло, и она стала видеть яснее, и первое, что она увидела, был шраф. Было это такстранно и приятно, что ей захотелось поделиться новостью со всеми сородичами. Она и ее супруг взяли первые коробки и тогда узнали, кто они, узнали, что они мулефа, а не травоядные. Они дали друг другу имена. Назвали себя мулефа. Они дали имя колесному дереву и всем животным и растениям.

— Потому что они стали другими, — сказала Мэри.

— Да, другими. И дети их тоже, потому что, когда падали семенные коробки, они показали детям, как их использовать. И когда дети подросли, они тоже стали испускать шраф, а когда стали такими большими, что смогли ездить на колесах, шраф вернулся с маслом и остался с ними. Так они поняли, что должны сажать новые колесные деревья, ради масла, но коробки были крепки, и семена очень редко прорастали. И первые мулефа поняли, как надо помочь деревьям, — ездить на колесах, чтобы они лопались. Так мулефа и колесные деревья всегда жили вместе.

Поначалу Мэри поняла примерно четверть того, что сказала Аталь, но с помощью вопросов правильно догадалась и обо всем остальном. Она все лучше овладевала их языком. Чем больше она узнавала, тем сложнее все становилось, потому что каждое новое сведение порождало несколько новых вопросов, притом разнородных.

Но она заставила себя сосредоточиться на теме шрафа, самой важной, и ей пришло в голову сделать зеркало.

Натолкнуло ее на эту мысль сравнение шрафа с искрящейся водой. Отраженный свет, например блеск моря, поляризован: возможно, что и Тени, если они ведут себя как световые волны, тоже поляризуются.