Исповедь Дракулы, стр. 26

Его пребывание в опостылевшей Венгрии подходило к концу. Николаус Модрусса так и не сумел стать своим при венгерском дворе, а король все чаще проявлял почти незавуалированное недовольство его присутствием. Пора было уезжать. Формально Модрусса все еще занимал должность папского посланника, но редко бывал во дворце и уже подготовил дела для передачи своему преемнику.

Легат всегда старался избегать тайных встреч и переписки, а последнее время – особенно. Он понимал, как много вокруг шпионов его величества, догадывался, что каждый его шаг известен королю. Присутствие соглядатаев стало особенно заметно после сомнительной истории с валашским князем. Дело Дракулы предпочли замять, оставить все, как есть – князя в темнице, папские деньги в казне Матьяша, но молва не утихала. Король был неспокоен, чувствуя шаткость своей позиции, продолжал рассказывать нелепые истории о зверствах вассала, двор, чутко реагировавший на настроение монарха, поддержал его начинание, соревнуясь в выдумывании похождений «великого изверга», как теперь именовали Дракулу, особенно стараясь, когда Буду посещали иностранцы. Модрусса не сомневался, что он, как участник этой неблаговидной истории, попал в «черный список» короля и старался держаться так, чтобы постоянно демонстрировать свою лояльность. Записка, тайно переданная легату накануне его отъезда из королевства, настораживала, заставляя задуматься о провокации. Правильнее всего было сжечь клочок бумаги и навсегда забыть о нем, однако Модрусса чувствовал, что должен переговорить с автором записки. Здравый смысл и осторожность оказались отброшены в сторону, а сердце одержало верх над холодным рассудком. Епископ Далмации был опытным дипломатом, цинично смотревшим на мир и давно переставшим верить в человеческие добродетели, но все же пошел на эту встречу.

Затеряться в шумной круговерти, утратить индивидуальность, стать песчинкой в пустыне… Перестав быть собой, можно обрести безопасность, но стоит ли ради нее платить столь высокую цену? Об этом думал Модрусса, протискиваясь сквозь толпу собравшихся на площади после завершения воскресной службы горожан и направляясь к одной из купеческих лавок, в которой и была назначена тайная встреча.

Тот, кто написал записку, уже ждал внутри, делая вид, будто рассматривает разложенные на прилавке ткани. Увидев легата, одетый в пропыленный плащ человек, ничем не выдал своих чувств, неторопливо направился к выходу и лишь поравнявшись с Модруссой, незаметно поманил его за собой. Папский посланник что-то спросил у купца, для виду поторговался и также вышел из лавки. Огляделся по сторонам. Увидел в конце переулка знакомую фигуру, поджидавшую у угла дома, зашагал в ее направлении. Дойдя до перекрестка, резко обернулся – за спиной не было ни души. Убедившись в отсутствии слежки, легат наконец-то приблизился к приехавшему издалека господину.

– Вот уж не думал встретить твою милость в Венгрии! – Модрусса хотел назвать своего собеседника, с которым он познакомился пару лет назад во время одной из королевских аудиенций, по имени, но передумал, – и у домов были уши.

– Я вернулся. Тайно, под чужим именем. Только ради того, чтобы передать это, – Раду Фарма извлек из-под плаща свернутые в трубочку листки. – Возьми, господин легат и передай… Ты знаешь, кому передать… Это очень важное свидетельство, документ, способный пролить свет на одно известное событие. Письмо диктовал князь еще в Валахии, он хотел рассказать о той великой битве, которую выиграл.

– Дело закрыто.

– Тогда почему твоя милость здесь?

– Даже если я совершу этот опрометчивый поступок, он ничего не изменит. Ни-че-го!

– Кто-то же должен быть на стороне князя! Пусть он сам свидетельствует за себя. Тот, кто обратил в бегство султана, тот, кто писал это, не мог потом унижаться и просить турок о прощении!

Модрусса даже палец к губам прижал, – разговор затягивался, с каждым мгновением становясь все опаснее.

– Переправь письмо, господин легат, умоляю! Пусть справедливость восторжествует.

– Справедливость?

– Мы все сгорим в аду. На Земле не осталось праведников, мы все по локоть в крови. Может быть, этот поступок станет для твоей милости оправданием на Страшном суде… Для тебя, но не для меня.

Модрусса вспомнил глаза пленника, вспыхнувшую в них надежду. Измученный пытками человек верил в него, надеялся на справедливость.

– Этот поступок – самое опрометчивое деяние, которое я совершаю в своей жизни. Может быть, я жестоко пожалею, что поступил так, – Модрусса ловко выдернул из рук бывшего княжеского секретаря бумаги, спрятал их в рукав. – Я ничего не могу обещать. Только если представится случай, если я найду человека, которому можно доверить послание. И не надо благодарностей, они неуместны.

Неловко споткнувшись на выщербленной мостовой, он, не прощаясь, зашагал прочь.

1464 год

Неприметный монах в потертой рясе мог легко затеряться в толпе, а его лицо быстро стиралось из памяти случайных попутчиков. Такой посланник не привлекал к себе внимания, и потому именно на его сутуловатые плечи была возложена столь важная миссия. Путь брата Якова лежал в далекий городок Зульцбах, к известному поэту Михаэлю Бехайму, служившему императору Фридриху и сочинявшему поэмы на злободневные политические темы. Быстрое перо хорошо оплачивалось, и служитель муз не знал трудностей и забот. Это монах понял, увидев добротный, тщательно оштукатуренный трехэтажный дом с крутой черепичной крышей. Бесцеремонный слуга долго не хотел пускать скромного странника на порог, но брат Яков с должным для служителя Бога терпением и кротостью настаивал на своем.

– Господин не подает милости бродягам!

– Тогда покажи ему это.

Брат Яков ловко, как фокусник, извлек из складок своей рясы перстень-печатку, демонстрируя его слуге. Тот, сообразив, что дело серьезнее, чем он предполагал, моментально испарился, а когда вновь предстал перед монахом, то являл собой саму любезность.

– Прошу, святой отец… Хозяин с нетерпением ждет тебя.

Получив назад перстень, брат Яков начал торопливо подниматься по лестнице. Стихотворец, понимавший, что хорошие деньги можно заработать только постоянным трудом, несмотря на ранний час, уже работал над очередным твореньем, сосредоточенно грызя перья, зачеркивая и вписывая новые слова в поэтические строфы. Услышав скрип ступеней под ногами нежданного гостя, Бехайм довольно потер ладони. Перспектива получить заказ от прославившегося своей щедростью короля Венгрии вдохновляла. В том, что это заказ, Бехайм не сомневался – он был придворным стихотворцем, чьи услуги оплачивались королями и императорами, и, конечно же, гонец от венгерского монарха прибыл к нему неслучайно.

После длительного обмена любезностями, рассуждений о погоде и ценах, беседа начала постепенно переходить в нужное русло. Заговорили о книгопечатанье. Сие нововведение только входило в моду, но известный литератор не мог не оценить его достоинств.

– Это поистине великое изобретение! Сколько времени затрачивает переписчик на каждый экземпляр, как дорого стоят рукописные книги! А машина Гуттенберга делает литературу доступной. Когда прекрасную, написанную сердцем поэта поэму читают десятки людей, он испытывает умиление, но когда она станет достоянием сотен, да что там сотен, – тысяч читателей, его душа переполнится восторгом!

– Да, книга несет свет божественной мудрости, наставляет на путь истинный, – согласно закивал головой монах. – А что твоя милость думает об этом, драгоценнейший господин Бехайм?

Брат Яков извлек напечатанную на плотной бумаге гравюру– портрет старика с глубокими морщинами и злыми хитрыми глазами. Бехайм с интересом рассмотрел изображение, затем прочитал подпись под ним:

– Так вот он каков, этот злодей! Я слышал историю о том, как ваш король поймал и наказал за небывалые зверства какого-то князька из венгерской провинции. Да, воистину, внешний вид соответствует душевным качествам человека. На этом лице запечатлены все присущие злодеям пороки.