Улица без рассвета, стр. 36
XVII. "Земляки"
От моста до железнодорожной станции Долбуново, если идти по извилистой тропе через горы и лес, было километров три-четыре. До войны Павлюк сходил эти места вдоль и поперек, командуя диверсионной группой, и теперь заблудиться не боялся.
Он свернул с шоссе, начал карабкаться по скользкой от дождя тропинке вверх.
Дождь лил непрерывно, и Павлюк промок насквозь, идти было трудно, однако он ни на минуту не останавливался отдохнуть - торопился. На рассвете он уже должен быть в Долбуново.
Выбравшись на скалу, Павлюк увидел внизу огни станции. Желтые пятнышки весело подмигивали сквозь дождевую мглу. Они наполняли надеждой, верой в спасение.
Почти бегом Павлюк спустился с горы и вскоре уже крался пустынным улицам города, прочно пришло предутренний сном.
Надо было где обсушиться и хоть немного привести в порядок себя. Мокрым, обляпаним грязью в поезд не сядешь: привлечешь к себе внимание, запамьятаешся.
Отель Павлюк оставил на крайний случай: обращаться туда - значило "наследить". Сначала решил заскочить к давнему знакомому.
В Кленовский университете вместе с Зеноном Курипою учился Ярослав кутья. Курса не окончил, стал художником и поселился в Долбуново. Когда Курипа случайно встретился с Кутем, и художник произвел на него впечатление человека аполитичного, не интересуется ничем, кроме искусства.
Таким надеялся Павлюк увидеть его и теперь. "Ну, а если Кутья нет? - Спрашивал он себя. - Может, уехал? Умер? Что ж, придется извиниться за слишком ранний визит и уйти. Тогда отель - единственное пристанище ".
Кутья жил одиноко в небольшом доме. Павлюк подошел к калитке, потрогал ее - она была закрыта. Постучал, подождал. Молчание. Чтобы не поднимать лишнего шума, перелез через забор, прыгнул в сад. Постучал в дверь. Наконец, в окне засветилось. Хриплый со сна голос спросил:
- Телеграмма?
- Нет, Славцю, это я.
- Кто?
- Твой старый однокашник - Зенон Курипа.
- Курипа? - Дверь быстро распахнулась. - Вот неожиданная встреча! Заходи!
Давние знакомые обнялись.
- Кого-кого, а тебя никак не ожидал встретить в наших краях, - тепло говорил художник. - Ты только раз побывал здесь за столько лет.
- А теперь, видишь, снова забросила судьба.
Кутья повел его в большую, уставленную мольбертами комнату с стеклянным потолком, что правила и столовой, и за гостиную, и за мастерскую.
- Э, да ты весь мокрый, - засуетился кутья. - Погоди, сейчас растопку в печке. Я сегодня парубкую. Натальи мои поехали в горы.
- Натальи?
- Да, у жены и дочери одинаковые имена, то я их обоих называю Наталья.
- Вот как! Ты женат, уже стал отцом семейства. Поздравляю.
- Спасибо … Побудь минутку сам, я - на кухню.
Павлюк удовлетворено прислушивался к треску розколюваних на поджог осколков. "Хорошо, что жены и дочери нет", думал он.
- Раздевайся, - скомандовал кутья, вернувшись из кухни. - Откуда ты в такую непогоду?
- Ехал с Чагова попутной машиной. Она сломалась, и пришлось идти по шоссе пешком, - нарочно сказал направление, противоположное тому, откуда прибыл в действительности.
- Неприятная приключение … Ну, переодевайся, вот белье. Снимай костюм, я его повешу над плитой, пока посидишь в моей пижаме … Доставай все из карманов, клади вон туда, на стол.
Павлюк пожал плечом. Он не ожидал, что кутья в порыве гостеприимства предложит свой костюм. Это Павлюка совсем не устраивало. Ведь у него в карманах пистолет, непромокаемый пакет с документами и немалая пачка денег, на груди - металлическая коробочка, в которой спрятано ценный список. Как объяснить наличие всех этих вещей, необычных для простого, мирного путника? … "Вот незадача, Додумался - костюм свой навязывать! Болван! "
- Не клопочись, - сказал Павлюк с деланной улыбкой. - Костюм и на мне просохнет, Спасибо за заботу, но это лишнее.
- Излишне? - Удивился художник. - Да брось манирничаты. Из тебя течет. Смотри, - показал лужу на полу.
- Да, конечно, но … - забормотал гость.
- Никаких "но", - решительно сказал кутья. - Переодевайся.
- Ты мне прости, Ярослав …
- Ну, что?
- Я ужасно не люблю надевать чужое, особенно белье. Ты не подумай чего, это так, странность с моей стороны …
- Действительно чудачество! Сидеть в мокром, когда можно переодеться! Ну, как хочешь. Садись тогда к столу, давай завтракать. Кофе готов … Водки выпьешь? Надо, а то простудишься.
- И поем, и выпью с удовольствием.
Кутья посадил гостя за стол, налил ему водки, придвинул поближе тарелку с едой.
Сказать по правде, кутья никогда не относился к бывшему однокашника с особой симпатией. Еще когда они вместе учились, ходили темные слухи о связях Курипы с австрийской полицией. Кутья не поверил им веры. Однако какая-то бессознательная неприязнь к Курипы осталась. Художник считал ее ничем не обоснованной и, чтобы не быть несправедливым, встретил товарища очень гостеприимно.
- Сколько лет прошло, как мы виделись, - сказал гость с улыбкой, выпив вторую рюмку и заившы ее большим куском сала.
От этой улыбки, кривой, явно неискренне, в душе Кутья зашевелилась бывшая неприязнь. Превозмогая себя, ответил улыбкой на улыбку.
- Много! - Не знал, о чем говорить. - Ты изменился, постарел.
- А ты, думаешь, не постарел! - Фамильярно-шутливым тоном воскликнул гость. - Годы свое берут.
- Это правда, берут, - повторил кутья. - Годы и горе.
- Горя много, - поспешил подхватить Павлюк. - На всей нашей земле горе.
- На всей нашей земле? - Удивился кутья. - Вот с таким мнением я не согласен. Я про себя говорил. Дочь болеет, с легкими неладно. А вокруг? Горя не вижу. Посмотри, как быстро восстанавливается разрушенное войной. У нас фанерный завод строят … Винодельческий и два скотоводческих колхозы организовали …
- Ты прав, конечно, - поддакнул гость. - Хотя некоторые утверждают, что идеал нашего крестьянина - небольшое хозяйство, свое, в котором он сам распоряжается. Только там он чувствует себя по-настоящему счастливым.
- Старая песня! - Отмахнулся кутья, как от чего надоевшего. - Так говорят те, кто хотел бы вернуться к временам Франца-Иосифа и Пилсудского,
- Может, я не знаю, - осторожно ответил гость. - Я никогда не интересовался политикой.
- Разве? А мне помнится, ты активно участвовал в политических кружках.
- Когда это было! - С вынужденно-добродушной улыбкой воскликнул собеседник. - Молодость, молодость! Кто не мечтает в молодые годы переделать мир на свой лад!
- Со мной случилось наоборот, - засмеялся художник. - Смолоду мне казалось, что политика - это не дело служителя искусства. Нелегко было найти правду.
- Что же тебе помогло найти ее?
- Долго рассказывать. Пил время войны я стал артиллерийским офицером. С того времени и начинается мой настоящий путь художника.
От выпитой водки, тепла, усталости Павлюка разморило, хотелось спать. Потеряв контроль над собой, он неожиданно спросил:
- Вот как! Значит, ты был на фронте, в артиллерии? И кому же ты служил?
Художник посмотрел на него с удивлением и гневом:
- Я не понимаю вопроса. Неужели, по-твоему, я мог служить гитлеровцам?
- Что ты! Что ты! Ты меня не так понял! Я думал, ты был в партизанском отряде.
- Нет, я служил в регулярной армии, был под Москвой, Воронежем … Ну, а ты? Где ты был все эти годы? Последний раз мы, с тобой виделись в тридцать пятом году. Ты приезжал сюда из Чехословакии, кажется?
- Да. Потом поехал на Волынь учительствовать.
- И где же ты учительствовал?
Павлюк на мгновение заколебался, прежде чем ответить, потом назвал первое попавшееся город, пришло в голову:
- В Горохове.
- В Горохове? Интересно! Я там тоже был в тридцать шестом году. Не мог найти здесь работы, а в Гороховский школе мне предложили должность учителя рисования. Только почему же я тебя там не видел?