Дюна, стр. 39

– Они были прямо там, где вышел червь, – задумчиво проговорил Пауль. – Как же они уцелели?

– Края отверстия проседают, – объяснил Кинес, – и поэтому трудно точно определить расстояния рядом с ним.

– Сир, мы напрасно расходуем топливо, – осмелился заметить Халлек.

– Что?.. Ах да, ты прав, Гурни.

Герцог развернул орнитоптер в сторону Барьерной Стены. Остальные машины тоже переставали кружить над сценой катастрофы, пристраиваясь к их орнитоптеру сверху и по сторонам.

Пауль думал о сказанном Кинесом и высоким меланжером. Он чувствовал, что тут была и полуправда, и прямая ложь. Люди там, внизу, шли по песку слишком уверенно – и их шаг явно был рассчитан на то, чтобы он не приманил вновь червя из его песчаных глубин.

«Фримены! – подумал Пауль. – Кто еще может так уверенно чувствовать себя на песке? Кого еще могли оставить вот так – и не беспокоиться за их жизнь, поскольку их жизни ничто не угрожает? Они знают, как выжить и жить здесь! Они могут перехитрить червя!..»

– Что делали фримены на краулере? – напрямик спросил он.

Кинес вздрогнул и обернулся.

Высокий арракиец посмотрел на Пауля широко открытыми глазами – сплошная глубокая синева.

– Кто этот парень? – резко спросил он.

Халлек передвинулся так, чтобы оказаться между Паулем и меланжером, и ответил:

– Это – Пауль Атрейдес, наследник герцога.

– С чего он взял, что на нашей тарахтелке были фримены? – настороженно спросил высокий.

– Они подходят под описание, – объяснил Пауль. Кинес фыркнул.

– Да разве можно отличить фримена только на вид! – Он посмотрел на меланжера. – Эй, ты! Кто эти двое?

– Да так, дружки одного из наших, – неохотно ответил тот. – Из деревни. Попросились – покажи им да покажи меланжевые пески!

– Как же, фримены… – проворчал Кинес, отворачиваясь. – Какие тут фримены!

Но он слишком хорошо помнил легенду: «…и Лисан аль-Гаиб будет видеть сквозь всякие покровы, и уловки не обманут его».

– Все равно они, наверное, уже покойники, молодой сэр, – сказал арракиец. – Не нужно говорить о них худо.

Но Пауль слышал фальшь в их голосах и уловил угрозу, заставившую Халлека инстинктивно занять позицию для охраны своего юного хозяина. Он сухо бросил:

– Ужасно умереть в таком месте.

Не поворачиваясь, Кинес ответил, словно цитируя:

– Когда Бог желает, чтобы тварь его встретила свою смерть в некоем месте, то так направляет он желания сей твари, что они ведут ее в назначенное место.

Лето тяжело посмотрел на Кинеса.

И Кинес, встретив этот взгляд и так же твердо глядя герцогу в глаза, подумал: «Этот герцог больше беспокоился о людях, нежели о Пряности. Он рисковал своей жизнью – и жизнью своего сына! – чтобы спасти людей. Он спокойно принял гибель краулера, а угроза жизни людей привела его в бешенство. Такому вождю можно быть преданным до фанатизма. Победить его нелегко…»

И против собственной воли, против своих первоначальных выводов, Кинес признался себе: «Мне нравится этот герцог».

16

Плавающие светильники изгнали ранние сумерки из обеденного зала Арракинского дворца… Их желтый свет озарял снизу огромную голову черного быка с окровавленными рогами и темно поблескивающий, писанный маслом портрет Старого Герцога.

Под этими реликвиями на белоснежных скатертях сияло начищенное до неправдоподобного блеска фамильное серебро Атрейдесов. Безукоризненно расставленное, оно образовывало геометрически совершенные островки напротив каждого из тяжелых деревянных кресел; сверкал хрусталь кубков и бокалов. Центральная люстра в классическом стиле пока не горела. Ее цепь тянулась вверх – туда, где скрывался в тенях ядоискатель.

Остановившись в дверях, чтобы оглядеть зал и проверить, как все приготовлено к приему, герцог подумал о том, что значил ядоискатель в их жизни.

«В этом все мы, – думал он. – О нас можно судить по нашему языку – точные и изысканные названия для разных видов предательского убийства. Сегодня, например, кто-то может попытаться применить чаумурки – яд в питье. Или, скажем, чаумас – яд в пище…»

Он покачал головой.

На длинном столе подле каждого прибора стояла плоская хрустальная фляга с водой. Тут столько воды, что бедной арракинской семье хватило бы на год, подумал герцог.

По обе стороны от дверей на уровне пояса были поставлены огромные рукомойники – лотки из желтого фаянса с зеленым узором. Возле каждого рукомойника стоял стол со стопками полотенец. Обычай требовал, объяснил мажордом, чтобы каждый гость при входе церемонно погружал руки в рукомойник, плескал на пол воду – несколько горстей, а затем, вытерев руки полотенцем, бросал бы это полотенце в растущую у входа лужу. А после приема воду выжимали и подавали собравшимся у входа нищим.

«Как это по-харконненски, – подумал герцог, – поистине они не упустили ничего, в чем можно проявить низость деградировавшей души!» Он сделал тяжелый, медленный вдох, чувствуя, как его душит гнев.

– С этой традицией покончено, – пробормотал он. Тут герцог увидал служанку – одну из тех узловатых, сварливых на вид старух, которых рекомендовал мажордом. Та явно болталась без дела возле дверей, ведущих на кухню. Герцог жестом подозвал ее, она вышла из тени, суетливо побежала к нему вокруг стола. Герцог обратил внимание на темное, словно продубленное, лицо, на ярко-синие глаза без белков.

– Что прикажет господин? – она стояла, потупив глаза, и опустив голову.

– Пусть уберут эти рукомойники и полотенца. – Герцог махнул рукой.

– Но… Высокородный… – Теперь старуха подняла голову и изумленно приоткрыла рот.

– Я знаю обычай! – отрезал он. – Пусть рукомойники поставят у входа снаружи. И покуда мы за столом – до конца приема! – всякий нищий может получить стакан воды. Все ясно?

На темном лице отразились досада и даже злость.

Лето вдруг сообразил, что она конечно же собиралась продать воду, выжатую из истоптанных полотенец, заработать несколько медяков на несчастных, которые приходят выпрашивать воду. Может, и это было в обычае?..

Лето нахмурился.

– Я выставлю там охранника, который проследит, чтобы мои приказы исполнялись в точности, – пригрозил он.

Резко повернувшись, герцог быстрыми шагами пошел к Большому залу. Воспоминания гудели в его голове подобно беззубому бормотанию старух. Он вспомнил открытую воду, волны, траву вместо песка под ногами – чудесные годы, промелькнувшие мимо, точно уносимые бурей листья.

Все прошло.

«Старею, – подумал он. – Я ощутил ледяное прикосновение собственной смертности. И в чем?! В жадности какой-то старухи?..»

В Большом зале пестрая толпа собралась у камина, возле леди Джессики. Трещал настоящий открытый огонь, бросая оранжевые отблески на драгоценности, кружева и дорогие ткани. Герцог узнал среди собравшихся фабриканта дистикомбов из Карфага, импортера электронного оборудования, водоторговца, выстроившего свое летнее имение близ полярной шапки, представителя Гильд-Банка (он был чрезмерно худ и держался замкнуто), поставщика запасных частей для меланжедобывающей техники, тонкую, с жестким лицом женщину (говаривали, ее фирма по сопровождению и обслуживанию инопланетных гостей была лишь прикрытием для контрабандных операций, шпионажа и вымогательства). Большинство женщин здесь принадлежали к тому особенному типу, который странно сочетает недоступность и чувственность.