Завещание Тициана, стр. 17

Выслушав это объяснение, Виргилий испытал разочарование. Так что же получается? Тициан только потому изобразил это чудовищное убийство, что ему понравилось, как кто-то другой сделал это в Мантуе? Просто хотел в свою очередь представить этот миф? Следовательно, он написал полотно не с целью запечатлеть на нем преступление? Если только обе причины не легли в основу его намерения… Предом перестал следить за разговором Пальмы и Мариетто, углубившись в свои собственные рассуждения, а когда наконец вновь прислушался, не сразу понял, о чем речь.

— …псы символизируют животное начало. Действуя с подобной жестокостью, палачи уподобляются зверям. Как и четверо других, ведь они не протестуют, не вмешиваются, — рассуждал Мариетто. — Ведь ни один человек не способен совершить такое, не правда ли?

— Я не столь убежден в этом, как ты. Вспомни, что сотворили турки с Брагадино, когда взяли Фамагусту.

Виргилий про себя решил порасспросить дядю об этой битве, тем более что у них уже заходила об этом речь.

— Человек способен превращаться в пса, льва, волка… Здесь, в Светлейшей, несколько лет назад случилось одно преступление… Таким же вот точно образом содрали кожу с одной женщины. Да, именно таким образом.

— Простите? — в один голос вскричали Виргилий, Пьер и Мариетто, возбуждение которых достигло предела.

Они стали торопить Пальму с изложением подробностей.

— Жертвой была одна женщина. Это я помню, поскольку знал ее. К слову сказать, редкая красавица… Снять кожу с женщины — это еще более отвратительно. Женская кожа нежнее нашей.

— Помнишь ли ты что-нибудь еще об этой женщине?

— Да нет… Это случилось три или четыре года назад, если не больше… Я запамятовал, что там да как. Имя несчастной тоже выскочило из головы. Остались лишь лица.

Он смолк, три пары глаз жадно уставились на него, в них читалась досада.

— Вот что! — вскричал вдруг Пальма. — Помню, мой учитель Тициан очень хорошо был знаком с покойной.

Глава 5

Когда друзья вышли на улицу, оставив Пальму в мастерской наводить порядок, Венеция уже начала погружаться в темноту.

— Мне домой, попрощаемся здесь, — с сожалением в голосе проговорил юный художник. — Боюсь, как бы не пришлось отложить последнюю часть нашего плана.

— Что ж, — развел руками Виргилий, скрывая, как не хочется ему расставаться, — нас тоже ждет дядя. Небось наготовил на ужин гору всякой всячины. Встретимся завтра утром и прямиком в Авогадорию, хорошо?

— Вряд ли я смогу пойти с вами, — сказал Пьер. — Я должен навестить больную девочку. Думал сделать это сегодня, да куда уж теперь.

Виргилий и Мариетто условились о месте и времени встречи.

— Ну скажем, когда зазвонит Марангона [43], — предложил француз.

— У фасада Пресвятой Девы Прекрасной, — добавил венецианец.

— Со стороны канала или площади?

Странное дело, вопрос смутил Мариетто.

— Вижу, ты уже овладеваешь искусством свиданий в нашем городе. Со стороны канала. Перейдем по мосту на другую сторону и по улицам Банде, Касселерия и Герра выйдем к площади Святого Марка.

На этом они расстались.

Как и предполагал его племянник, Чезаре закончил приготовление к ужину. На сей раз салфетки были сложены в форме тюрбана, что означало намек на изваяния мавров неподалеку от дома Тинторетто.

— Венецианский рыбный суп! — с гордостью провозгласил повар. — Легок в приготовлении и всегда восхитителен.

— Рецепт пригодился бы моей кормилице, — не без грусти проговорил Виргилий.

— Тогда запоминай! — Каждому в тарелку дядя заранее положил по куску хлеба, на который теперь наливал поварешкой суп. — Берешь несколько фунтов евдошки, разрезаешь ее по всей длине надвое, рубишь на мелкие кусочки и складываешь в медный либо глиняный кувшин с восемью унциями растительного масла, пятью унциями белого вина, двумя литрами воды, тремя унциями сахара, четырьмя унциями изюма, каплей уксуса и щепоткой перца. Томишь все это на медленном огне и подаешь горячим, выливая на хлеб.

Чезаре поставил посреди стола супницу, чтобы каждый мог подлить себе еще. Кот Занни по достоинству оценил суп. За супом последовали: тревизанская требуха, мясная лазанья, коровье вымя и салат из цикория. Речь зашла о том, как прошел день. Друзья в один голос стали благодарить Чезаре за знакомство с сыном Робусти, неоценимым помощником. Виргилий никак не выдал ощущения странной неловкости, которое вызывал в нем юный художник. Догадывался ли о чем-нибудь дядя? Он бросил на племянника испытующий взгляд, легкая улыбка тронула его губы, но ни слова на эту тему сказано не было.

Ночью Виргилию приснился странный сон. Будто бы ему поручили написать портрет Мариетто и он с палитрой и кистью стоит перед мольбертом в мастерской Тициана. Его модель с лютней на коленях сидит на табурете. А вокруг все кишит крысами, которые пытаются добраться до нее. И будто бы судьба Мариетто в руках Виргилия: если он успеет закончить портрет до того, как крысы заберутся на табурет и загрызут музыканта, тот будет спасен. Охваченный диким страхом Виргилий как попало смешивает краски и кладет их на холст, поскольку все его внимание приковано к осажденной крысами модели. И вдруг одной крысе покрупнее удается ухватиться за перекладину табурета. Встав на задние лапки, она уже тянет свою мордочку с острыми зубами к ноге венецианца. Безотчетным движением Виргилий бросает в нее то, что держит в руках, и попадает в цель. Крыса с визгом валится на пол. Однако радость Виргилия длится недолго, до тех пор, пока он не осознает, что расстался с кистью — предметом, необходимым для завершения портрета. Взглянув на полотно, он с изумлением видит, что вместо Мариетто у него вышла девушка с ямочкой на подбородке. Чем закончилось дело, он так и не узнал, поскольку на этом месте сна почувствовал, что на него навалилось что-то тяжелое и теплое. «Крыса!» — мелькнуло в сознании. Он с отвращением вскочил. На животе у него пристроился Занни. Он с облегчением вздохнул, протер глаза и, повернув голову к окну, увидел, что занялся новый день.

Дойдя вместе до площади Пресвятой Девы Прекрасной, Пьер, Чезаре и Виргилий разошлись кто куда. Чезаре отправился навестить пациента, Пьер — к больной девочке, а Виргилий обошел церковь и уселся на берегу канала. Марангона еще не звонила, и все время, пока длилось ожидание, он чувствовал, как в нем нарастает некое смущение. Оно проистекало от того, что ему одному, без Пьера, предстояло провести всю первую половину дня с Мариетто. Тот пришел без опоздания; вместо вчерашней запачканной блузы на нем была белоснежная рубашка с вошедшими в моду брыжами и светлые панталоны. Волосы были убраны под темный берет. Мариетто с присущей ему грацией приветствовал Виргилия и повел его по выбранному накануне пути. Парижанину уже не раз доводилось ступать по площади Святого Марка, самой большой в городе. И всякий раз его охватывал восторг перед ее невиданным великолепием: увенчанная куполами, убранная золотом, словно византийская принцесса, базилика, собор Сан-Джеминиано, обрамляющий площадь с противоположной стороны, вытянутое здание Прокураций с несметными колоннами аркад, богадельня Орсеоло, откуда паломники отправлялись в Святую землю, колокольня, с высоты которой велось наблюдение за морем, Часовая башня с большим циферблатом, покрытым лазурной эмалью и золотом, на котором, помимо времени, указывались фазы солнца, луны и знаки зодиака. Виргилий остановился и замер, чтобы испытать на себе всю волшебную силу этого места. Когда же он очнулся, то увидел, что сильно отстал от Мариетто. Он нагнал его, когда тот уже сворачивал на пьяцетту — маленькую площадь в обрамлении почтенного бело-розового герцогского дворца, недавно выстроенной изящной библиотеки Святого Марка и с высящимися на ней колоннами святого Феодора, первого покровителя Венеции, и святого Марка, второго покровителя города [44].